Henker - Палач

— Умный мальчик… Догадался-то как?

— Кошки помогли. Там, где дряни не водится, обязательно один-другой мохнатый комок будет крыс гонять или чужие сливки лакать. И лишь у тебя — посреди парадного благополучия — ни одного завалящего блохастого кота. Ну и наследил твой дружок чуть-чуть по подвалам. Сверху почти не ощущается, а как пониже шагнуть — так и вот он, во всей красе.

Госпожа Кхно усмехнулась и погладила давно проснувшееся чудовище.

— Хорошо сказал. А я все думала — чего от меня хвостатые россыпью удирают… Что еще хочешь, прежде чем в дальнюю дорогу соберешься?

— Помолиться позволишь?

— Что же я, не человек? Папа мой, светлой ему памяти, всегда разрешал минутку на душу потратить. И я разрешу. Можешь вслух.

— К светлой твоей стороне обращаюсь, — начал отходную молитву Клаккер, одновременно с этим швыряя на кровать связку гранат. И прежде чем заревевший зверь взметнулся к потолку, саданул с обоих стволов из обреза, вместе с отдачей кувыркнувшись за ящик. Секунда, перекрытая женскими криками и воплем боли, а затем вселенная раскололась, разлетевшись на раскаленные осколки.

Когда сквозь дым и наскоро залитый начавшийся пожар в подвал пробился Шольц, там уже толпилась куча народу. Но ни один, самый смелый или безрассудный, не пытался войти в исходившую дымом комнату. Когда начальник отделения Сыска и Дознания шагнул через порог, в нос ударила вонь горелого тела, а из угла донеслась тяжелая волна ненависти, способная свалить с ног.

— Ты что, совсем ошалел?! — заорал с перепугу полицейский, выхватывая из кобуры револьвер.

— Не трогай зверушку, завтра тебе голова будет! — рявкнул в ответ Клаккер, привалившись залитым кровью телом к стене. — Мне он пока нужен… Подлататься лучше помоги, еле отходил, заразу. Думал — порвет… Крепкого любовника себе стерва завела.

— Да? А под суд?

— Назови хоть одну причину, я посмеюсь… Зато ты сразу кучу дел можешь закрыть, скопом. Рабовладение и убийство граждан Города. Укрывательство Тени и пособничество ей. Игорный дом и прочее — это уже на закуску, если захочешь. Ну и главную тварь завтра утром получишь, для отчетности. Сплошь одни радости… Если доживу до завтра, твоими стараниями.

Шольц скривился, будто набил полный рот лимонами, но пререкаться не стал. Высунулся в коридор, нашел глазами пару местных унтеров, грустно топтавшихся в отдалении:

— Лекаря сюда, живо. И ящик подыщите, побольше. Чтобы тело вытащить, не привлекая лишнего внимания… Нет, два ящика! Два…

Вернувшись в комнату, толстяк зло рванул воротник, выдирая пуговицы с мясом и уставился на монстра, пришпиленного к стене железными загнутыми прутьями.

— Чем это ты его? Кочергой, что-ли?

— Ага. Парочка валялась под ногами… Ну, потом еще объяснил, что меня кромсать — последнее дело. Вроде проникся.

— Сейчас тебя подлатают. А потом расскажешь, что за гадюшник ты разворошил. Любитель покопаться, чтоб тебя…

Морозным ранним утром Клаккер подошел к закрытой двери дома, над которым болталась на ветру вывеска: «Колониальные товары Аграта». Подтянув широкие сани, на которых ворочался многократно штопаный мешок, палач снял с плеча обрез и приставил ствол к дырке замка. Сдвинув чуть ближе к косяку, нажал на спусковой крючок, и добавил ногой по вздрогнувшей двери. Затем тесаком располосовал мешковину и сбросил на снег черное тело, многократно спутанное веревкой. Убедившись, что на шее сидит тяжелый стальной ошейник, разрубил узлы и зашвырнул тварь внутрь, не забыв закрыть дверь.

— Вот так. Обратно к себе удрать ты не сможешь, умельцы удавку ковали. А вот за обещание меня товаркам скормить — поквитаешься. Не зря Ткач хвастал, что чужих здесь не бывает. Заодно и это гнездо зачистим… А потом и за головой прогуляемся. Нельзя Шольцу отчетность нарушать.

Мужчина поглубже нахлобучил шлем, прислушиваясь к еле различимым крикам и стрельбе, потом перезарядил обрез и добавил:

— Ладно, десять минут отдыха, и пойду работать. А то холодно здесь, как бы не застудиться…

Вторя его скрипучему голосу прозвучал чей-то вопль и затих. Бездушное орудие палача вершило вынесенный приговор.

Глава 3

— Вот скажи мне, в кого ты такой твердолобый уродился, а?

Взгромоздившись на табурет, начальник отделения Сыска и Дознания дымил цигариллой, изредка сплевывая коричневой слюной в сторону пленника, норовя попасть между прутьев решетки. Флегматично разглядывая полицейского, на узком топчане сидел бритый налысо мужчина, изредка почесывая жесткую щетину.

— Я, как порядочный человек, тебя покрывал, на шалости мелкие сквозь пальцы смотрел. А ты? Надо же было учудить — устроил самосуд в центре города, допустил смерть пятнадцати человек… Или семнадцати? Черт его знает, там куски по всему дому собирали, до сих пор коронеры проблеваться не могут.

— То есть, если бы Ткач меня в подвале грохнул, то честь ему и хвала. А что я прибыл на место пришествия и добил тварь, убившую толпу народа — это нарушение закона?

— Вот не надо, не надо здесь! — подавился дымом Шольц. — Эти байки — им даже судейские не верят! А ты хочешь, чтобы трибунал по головке погладил? Идиотов на Изнанке — нет, заруби себе на носу! Может, тут иногда правила чуть изменяют для пользы общества, но пускать на корм серьезных людей — даже мы себе не позволяем!.. Думаешь, я не могу частым гребнем по гадюшникам прогуляться? Поставить к стенке разных мокрушников, душителей и прочую шваль? Ха, да с радостью!.. Только вот тогда вместо закона получим бардак, с которым еще пра-прадеды Императора боролись… Если так рассуждать, то мы не под самосуд с тобой подпадем, мы тогда под государственную измену прямиком отправимся…

Цигарилла переместилась в другой угол рта и бравый полицейский продолжил жаловаться на жизнь:

— Бургомистра удар хватил, в кровати валяется какой день. Чтобы в лучшем его районе — и такое… Верные люди слухи притащили, что среди блатных сходка была. Все думали, как с тобой поступить. Сивашов воду мутил, пытался тебе смертный приговор продавить. Но решили пока не пачкаться. Постановили, чтобы следующему палачу человечка показать, с которым любые проблемы можно будет обсудить, а потом уже за оружие хвататься… Слышишь — следующему! Тебя-то уже окончательно списали… И всем миром опять скинулись на чистильщиков. Монстра же ты завалил, снова разная гадость полезет. Да и сам знаешь, сколько ты уже в камере прихлопнул? Двоих или троих?

— Троих. Спасибо еще, что тесак оставили.

— Это начальнику тюрьмы спасибо скажи. Соображает, что если тебя с голыми руками против зубастых выставить, то сначала палача-идиота сожрут, потом в другие камеры полезут. И так все крыло ради тебя одного очистили, народ по другим закуткам впрессовали…

Клаккер насмешливо поклонился. Похоже, он совершенно не расстраивался и не тяготился новой должностью арестанта. Хотя, отставному ветерану пугаться трибунала. Ха, расскажите это тем, кто с примкнутыми штыками ходил на чужие форты, плевавшие свинцом. Или тем, кто зачищал рабочие бараки от нечисти, платя жизнями за каждый шаг в темных коридорах, залитых кровью.

— А жаль, жаль, убивец. Так хорошо начали и так паршиво закончили. Чую, накрылось мое повышение. Как есть, только лапкой на память помахало… И надо же тебе было выпотрошить проклятого Ткача.

— О, правильное слово, — оживился охотник, назидательно ткнув пальцем в бетонный потолок. — Кстати, именно на этом слове госпожа Кхно и прокололась. «Потрошить»… Так меня нечисть всякая называет, как я понял. Горожане между собой или палачом, или чистильщиком кличут. Ну, ты еще убивцем… А «потрошить» — это словечко с чужой стороны. Я ведь именно их кишки по округе разматываю. Так что — дарю. Если где услышишь — имей в виду.

— Да я бы лучше тебя выпотрошил, — снова завелся замолкший было Шольц. — Как до трибунала дело дойдет, так и посмотрим, как…

— Трибунала не будет, — властно прозвучал чужой голос.