Страница 88 из 96
Мнение Черкасова вызвало не просто споры в собрании, а целую бурю возмущения, причем некоторые члены суда предлагали отдать самого Черкасова под суд, требовали от него извинений, а сенатор Петр Панин — брат Никиты, даже представил записку о том, «какие меры надо против барона Черкасова принять». Он писал, что Мировича нет никакого смысла пытать, так как из дела видно, что у него не было сообщников, кроме Ушакова, и что ни о каких внушителях не может быть и речи, ибо об этом нет ни слова во многих записках преступника.
Реакция судей, ополчившихся против своего коллеги, была явно неадекватна «преступлению» Черкасова. Члены суда вели себя как вегетарианцы на обеде в тот момент, когда вдруг вместо «морковного зайца» официанты внесли им шкворчащую свиную отбивную. Они так возмущались предложением Черкасова, будто сами не жили в эпоху Тайной канцелярии и Тайной экспедиции, когда пытка считалась верным и часто — единственным способом достижения истины. Непривычно гуманна была и аргументация генерала П.И. Панина, человека крутого, жесткого, прославившегося позже, во время подавления пугачевского бунта, свирепым палачеством и всегда считавшего (как и многие другие современники), что пытка как раз и доказывает невиновность подследственного, «очищает» его, подтверждает точность сказанного честным человеком без пытки. Известно, что Петр Иванович во всем слушался своего старшего брата, считая его необыкновенно умным и опытным политиком и придворным — и совершенно справедливо. Но из-за того, что Петр Панин был прямолинейнее и проще брата Никиты, его аргументация в записке приоткрывает нам некоторые истинные намерения Панина и, возможно, самой императрицы. Так, в заключение Панин писал, что «рассуждая штатски и политически, кажется, отнюдь не настоит нужды пыток производить, но истинный долг верности и усердия требуют единственно окончательную над злодеем экзекуцию, которая и отвратит как недоброжелателей России производить какие-либо о смерти реченного принца толкования, так и в последующие времена случай клятвопреступникам представлять, по прежним несчастливым в России примерам, подставных принцев Иоаннов» и т. д. [532] Проще говоря, Панин утверждает, что необходимо не выяснение истины по делу, а нужна лишь примерная казнь преступника, чтобы не дать возможность недругам России превратно толковать историю смерти Ивана Антоновича как подстроенную; одновременно казнь будет служить поучительным примером для возможных в будущем злодеев и самозванцев. В принципе искусством умело прятать концы в воду Петр Панин не обладал, но из написанного им ясно, что во что бы то ни стало эти концы будут спрятаны. Поэтому Мирович не мог избежать смерти. Между тем из мемуаров княгини Е.Р. Дашковой известно, что после убийства Ивана Антоновича Екатерина II, бывшая в это время в Риге, получила письмо Алексея Орлова, в котором брат фаворита и враг Паниных писал, что ранее Мировича часто видели приходившим по утрам в дом П.И. Панина. Статс-секретарь императрицы Елагин выяснил у Панина, как пишет Дашкова, что «Мирович действительно часто бывал у него, но по своему делу, производившемуся в Сенате».
Наконец, само судебное разбирательство было быстрым и формальным. Судьи даже не получили тех сведений по делу, которыми располагал Веймарн (а он, как выше сказано, располагал далеко не всеми материалами). У судей был только экстракт, составленным Веймарном. По нему они и должны были утвердить сентенцию, заранее представленную Вяземским. Зато не оставили они и демарш Черкасова. Их возмущение бароном было вызвано не столько его особым пристрастием к пыткам, сколько показанным им демонстративным желанием остаться чистым, в то время как другие смердели. Неслучайно в заключении суда по поводу особого мнения Черкасова сказано, что он в своей записке «прописал яко бы сие опасение, чтоб не имели причины почесть нас машинами, от постороннего вдохновения движущимися или и комедиянтами, чем нанес всему уполномоченному от Е.и.в. собранию наивящее порицание» [533].
Впрочем, в бескорыстное мужество барона Черкасова верить тоже не стоит. В своей смелой борьбе с коллегами он преследовал не столько свой интерес, сколько интерес братьев Орловых, клиентом которых он являлся. В то время было широко известно, что «партия» фаворита борется за власть и влияние с «партией» Паниных и с их клиентами вроде Теплова. Значит, пытка Мировича, за которую ратовал Черкасов, должна была открыть имена тех «наустителей», по указке или наводке которых он и его возможные сообщники действовали. Расследование должно было вывести на след Паниных, которые как раз всячески сопротивлялись расширению следствия и применению пытки.
Между тем осталось несколько нерасследованных сюжетов, которые могли бы, возможно, вывести на разгадку тайны заговора Мировича. Так, не был подробно исследован рассказанный Мировичем эпизод о визите в Шлиссельбург сенатского регистратора Бессонова, состоявшего в канцелярии Григория Теплова — в то время влиятельного екатерининского деятеля, человека умного и беспринципного, склонного к интриге и — что важно для нас — тесно связанного с Никитой Паниным. Бессонов был знаком с Мировичем, так как через него шло сенатское дело Мировича о возвращении украинского имения. Он явился в крепость в воскресенье, буквально накануне мятежа 4 июля в компании двух офицеров и купца (как стало известно позже, специально им приглашенных в эту поездку). Все они приехали в Шлиссельбург, как утверждал Мирович, «ни для чего иного, как чтоб в церкви Богу помолиться», что вызывает сомнения — гарнизонная церковь на острове никакой особой святостью не славилась. Один из приехавших офицеров — князь Чефаридзев, расспрашивал Мировича о секретном узнике, причем — по словам допрошенного Чефаридзева — речь у них шла о возможном освобождении Ивана Антоновича. В это время Бессонов долго беседовал о чем-то с комендантом Бередниковым, устроившим незваным гостям обед. После обеда Бессонов «вызвал Чефаридзева как бы для испражения, за крепость» и расспрашивал князя о его разговоре с Мировичем, а узнав о теме их беседы, страшно осерчал, требовал, чтобы Чефаридзев об этом более не говорил [534].
Бессонов при расследовании к допросам почему-то вообще не привлекался, не была изучена и история смерти Аполлона Ушакова под Порховом. Известно, что когда его тело вытащили из реки, то у него оказалась рана на виске, хотя всюду в деле он упоминается как утонувший. При этом все вещи и деньги его остались в целости и сохранности, что говорило о том, что на Ушакова напали не разбойники.
Было много и других темных мест в деле, которые следователи того времени при нормальном ходе вещей тщательно бы изучили, но им явно не дали это сделать. Так, неясно почему, захватив крепость, Мирович дал солдатам приказ никого с острова не выпускать, но пропустить тех, кто приедет на лодках. Мирович неубедительно объяснял такой приказ тем, что не ожидал прибытия кого-либо конкретно, но рассчитывал, что принудит вновь прибывших действовать с ним заодно. Это противоречит логике совершения террористического захвата объекта: первый закон здесь прост — никого не впускать и никого не выпускать. Впускать можно, в крайнем случае, только своих сообщников. Заметим, что все действие происходило ночью и ожидать приезда туристов, вроде Бессонова и Чефаридзева, мятежникам было нелепо. Но следователи удовлетворились ответом, который дал им Мирович.
Словом, в деле Мировича так много темных и кем-то умышленно затемненных мест, что невольно возникает подозрение, что акция Мировича и смерть Ивана Антоновича были кем-то срежиссированы. Все нити углубленного следствия в конечном счете могли бы сойтись к фигурам Никиты Панина и его клиента Григория Теплова. А что же государыня? Она во все это не вмешивалась. Для Екатерины, как и в ропшинской истории, был важен конечный результат, а как он достигнут — пусть это лежит на совести других. В тогдашнем русском обществе, среди недовольных Екатериной, а также заграницей прямо обвиняли императрицу в убийстве Ивана Антоновича с помощью сложной интриги, в которой от ее участия не осталось никаких следов. Княгиня Е.Р. Дашкова писала в своих «Записках»: «Вообще думали и писали в Европе, что все это дело ни больше ни меньше, как ужасная интрига Екатерины, которая будто бы подкупила Мировича на это злодеяние и потом пожертвовала им».
532
Корф М.А. Указ. соч. С. 277–278.
533
Корф М.А. Указ. соч. С. 278–279.
534
Корф М.А. Указ соч. С. 250–251.