Тайны запретного императора

Почему такое важное дело о порядке наследования было поручено почти постороннему человеку — некоему действительному статскому советнику, фамилию которого потом не мог вспомнить никто из первых лиц государства? И этот прожектер писал проекты даже не сам — за него это сделал секретарь Коллегии иностранных дел, а перебелял проект какой-то копиист? Все это говорит о том, что государственные дела были, в сущности, пущены на самотек. Но есть и другое объяснение происшедшему. В принципе дело это было раньше поручено кабинет-министру вице-канцлеру графу М.Г. Головкину, который сам, как сказано выше, коснулся проблемы престолонаследия в разговоре с Анной Леопольдовной сразу же после свержения Бирона, но тогда правительница решила с этим не спешить. После появления Темирязева с его инициативой дело получило продолжение, но довольно странное. Из показаний 1742 года причастных к расследованию лиц видно, что Головкин стал всячески затягивать дело. После приезда Темирязева необходимый проект он так и не составил, и правительница за это на него обиделась. Со слов Темирязева, Головкин «ей сурово сказал, {что} надобно-де подумать». И правительница тогда сделала вывод: «Знатно, что не хочет делать и для того она Остерману вручила» это дело [332].

Остерман показал, что, действительно, он был призван к правительнице, которая сказала ему, что у нее был «один из статских советников, а кто именем не упомнит» и говорил с ней о проблеме престолонаследия, что «во учреждении о наследстве о принцессах не упомянуто, которые-де всегда в России в неимении принцев наследницами бывают и сие-де таким образом дала знать, что будто бы от него, Остермана, было упущено (яд, влитый Амвросием, подействовал! — Е.А. ), и приказал, что-де надобно подумать, чтоб сие исправить» [333]. На следующий день Остерман написал ей записку, что «понеже то известное дело важно, то не прикажет ли о том с другими посоветовать, а именно с канцлером князем Черкасским и архиепископом Амвросием. Правительница отвечала, что согласна, но просит привлечь к обсуждению и Головкина. Это письмо дошло до наших дней (в подлиннике на немецком языке и в современном документу переводе): «Для известнаго дела я признаваю за лутчее, чтоб вам з Головкиным сношение иметь, понеже он, Головкин, то дело зачал и, дабы в противном случае от того не произошло ссоры». Попутно отметим желание правительницы не обострять отношения двух «партий» и примирить их.

Головкин, узнав о том, что делом занялся не только какой-то Темирязев, но и Остерман, заспешил: воспользовавшись визитом обер-прокурора Брылкина, который сказал, что «граф Остерман был во дворце и о наследстве нечто разговаривал» [334], он надиктовал Брылкину проект указа правительницы Кабинету министров о созыве в Кабинете высшего военного руководства (фельдмаршалов Миниха и Ласси, генерал-аншефов Чернышева и Левашева, адмирала Головина), а также генерал-прокурора князя Никиты Трубецкого и церковных иерархов из Священного Синода — архиереев Новгородского и Псковского. Именем правительницы им было бы предложено «иметь по сему общее рассуждение» относительно отмеченного выше противоречия в законах, «надеяся на вашу многопоказанную к Российской империи продолжающуюся и верную службу». При этом высокому собранию не навязывалось никакого конкретного решения: «Повелеваем вам, любезноверным, о сем подумать. К чему по оной духовной по предписанному не достанет, взять в зрелейшее разсуждение о впредь случатися могущих приключениях. 1.Как пристойнее чему быть. 2.Как то в сей империи узаконить. 3.Как то в действо произвесть, о том писменно и заруча, нам представить, дабы разные нечаянные случаи предусмотрены и предупреждены были во удовольствие и во успокоение, как всему Российскому государству, так и нам» [335]. Как мы видим, сановникам ставится задача, изложенная в крайне неопределенной форме. Но Брылкин, который проект указа писал под диктовку Головкина, понял его просто: «Как вздумать лучше о правлении государства, кому вручить, ежели не станет принца Иоанна, принцессам быть-ли, а буде никого, кроме матери, не останется, кому быть…» То, что в документе обращается внимание на возможные «разные несчастные случаи», должно было навести советников на желаемое правительницей решение. Пакет с этим проектом был тотчас через Брылкина передан правительнице, которая, взяв его, сказала Брылкину: «Добро, я посмотрю, а я-де думала, что Головкин делать не хочет» [336].

Как мы видим, мысли и Остермана, и Головкина двигались в одном направлении — ответственность за подобное важнейшее решение необходимо разделить с первыми лицами государства, для чего оба сановника и предлагали сообща обсудить проблему престолонаследия. Правительница предписала им встретиться с этой целью, но разговора так и не получилось — Головкин заявил, что ему нужно день-другой подумать. Возможно, он заканчивал тогда свое особое «Представление». В нем Головкин высказывал обеспокоенность положением Манифеста о наследстве, изданного 5 октября 1740 года, а также духовной покойной императрицы Анны Иоанновны от 17 октября того же года. Согласно этим документам, как пишет Головкин, «принцы, раждаемые от Ея Императорского высочества государыни Великой княгини и правительницы Всея России один за одним Российской империи наследники; а о принцессах умолчено». Духовная же Анны Иоанновны давала «власть бывшему регенту собрать Кабинет, Сенат и генералитет, (с) которым обще изобрать (выбрать. — Е.А. ) сукцессора (наследника. — Е.А. ) и утвердить». Эти акты создают, по мнению автора представления, довольно странную правовую ситуацию: если вдруг умрет император Иван Антонович, а у супругов — правительницы и принца — будут рождаться только принцессы, «то должны российские верные подданные дожидатца принца от Ея Императорского Высочества государыни великой княгини, а не вновь кого избирать?». Созвать же, как было предписано регенту Бирону завещанием Анны Иоанновны, избирательное собрание для выбора наследника казалось теперь «неприличным» для статуса правительницы и, кроме того — вдруг лет через десять родится все-таки принц-наследник! И ото всего этого, «ежели Е.и.в. (Ивана Антоновича. — Е.А. ) не станет, чего Боже сохрани (обычная обереговая фраза, когда нужно упомянуть возможность несчастья. — Е.А. ) не пришла б Российская империя в неведомое и в болезненное состояние». Из этой, казалось бы, безвыходной ситуации выход, по мнению Головкина, достаточно прост: «Того ради слабейшее мое мнение представляю, буде паче чаяния, чего Боже сохрани, когда Государя не будет, то в таком случае для спокойства и заблаговременного удовольствия всей Российской империи ныне узаконить под присягою, чтоб Ея Императорское высочество Государыня Великая княгиня и правительница Всея России тогда была императрицею. И по сему кажется, все сумнительствы, которые произойти могут, пресекутся» [337].

Итак, предполагалось, что существующие положения законов нужно дополнить нормой о том, что в случае смерти императора при отсутствии у него младших братьев, императрицей провозглашается сама правительница. Этот проект и был расценен потом как намерение Анны Леопольдовны «объявить себя императрицею», причем в ближайшем будущем, в ее день рождения 18 декабря [338]. Но, судя по сохранившимся материалам, такая трактовка была сильным преувеличением.

До нас дошли поденные записки Остермана о совещаниях у него дома 2–4 ноября 1741 года по этому вопросу сначала с Головкиным, к которому позже присоединились другой министр — князь А.М.Черкасский и архиепископ Новгородский Амвросий. Поденные записи составлялись лично Остерманом из предосторожности, так как «весьма важную причину имел опасаться, чтоб его у принцессы Анны в том деле не обнесли (т. е. не оболгали. — Е.А. ), яко то во многом быть случалось» [339]. Из всего вышесказанного заметно, что высшие чиновники ввязываться в дело о престолонаследии не хотели, особенно после «затейки Бирона». Вместе с тем эти записи хорошо отражают скрытую, подковерную борьбу, которая шла формально по поводу слов, определений и юридических норм, но на самом деле касалась власти и влияния. На первой встрече 2 ноября Остерман и Головкин вели осторожную, учитывая их взаимную неприязнь, игру (если бы они, занятые своей мышиной возней, знали, что не пройдет и месяца, как они будут кормить вшей на гнилой соломе в камерах Тайной канцелярии в Петропавловской крепости!).

332

Там же. С. 237.

333

Изложение вин… С. 247.

334

Там же. С. 245.

335

РГАДА. Ф. III. Д. 8. Л. 24 об. — 25; в показаниях Головкина есть противоречие относительно содержания документа, точнее — повестки дня заседания. Среди проблем, предложенных на рассмотрение совета, был и такой вопрос, который навел некоторых исследователей на мысль, что Анна Леопольдовна хотела развестись с нелюбимым мужем: «В манифесте о наследстве показано, что рождаемым принцам от принца Антона Брауншвейско-Люнебургского быть наследниками, почему он рассуждал, ежели б того принца Антона, яко отца, не стало, то от другого принцессы Анны мужа могли б быть дети наследниками?» (Изложение вин… С. 245).

336

Изложение вин… С. 238.

337

РГАДА. Ф. III. Д. 8. Л. 22.

338

Манштейн Х.Г. Записки о России. С. 192.

339

Изложение вин… С. 248.