Жили-были люди

Едва очнувшись от наркоза, Анна Михайловна шарит руками по кровати. Заглянувшая в этот момент в палату санитарка подходит к ней:

- Чего тебе? Проснулась? Что ищешь?

- Одеться, - бормочет Анна Михайловна. – Трусы мои где?

- Вот они, твои трусы. Помочь, что ли одеться?

- Да, помогите. А то придет сейчас Денис Валерьевич, как же я перед ним…

- Не видал Денис Валерьевич ваши голые попы, - сердито бормочет санитарка, помогая даме натягивать белье.

Не мужчина

Гинекология – царство женское, мужчинам туда хода нет. Приходящие мужья или братья стыдливо жмутся к стеночкам в «предбаннике» - комнате для свиданий; даже если и пройдет кто-то, чтобы поговорить с врачом, то это скорее исключение, чем правило.

Утром отделение оглашает крик «На уколы!», и женщины занимают очередь перед процедурным кабинетом. Дверь нараспашку, стесняться некого – тут все свои. Очередь продвигается довольно быстро; смех, шуточки, рассказы о славном больничном прошлом – наслушаться здесь можно чего угодно.

Вдруг гомон в коридоре перекрывает отчаянное:

- Девочки, смотрите! Мужчина!!

Все головы дружно поворачиваются в другой конец отделения: там, возле туалета, мелькает мужская фигура с тросом и какими-то инструментами.

Проходит пара секунд, прежде чем из очереди раздается разочарованное:

- Да какой же это мужчина? Это же сантехник!

Недовольное «У-у-у!», крик из кабинета «Следующая!» - и женщины возвращаются к обсуждению нелегких дамских проблем.

Июнь 2012

Сказка про слова

Из цикла «Осенние сказки»

Димке

У каждого слова – свой цвет и запах. Это неправда, что слова не имеют смысла; каждое слово – живое, только нужно уметь его слышать.

Слово «отчаяние» - светло-желтое, выгоревшее и обесцвеченное. Оно обесцвечено болью, изматывающей тело и душу. Оно пахнет лекарствами, грязными подъездами и усталостью. Оно выглядывает из-под двери призраком ночной «неотложки» и гулким эхом больничных стен.

Слово «мужество» - светло-стальное с отливом в синеву. Синева – от весеннего неба, кусочек которого виден из окна квартиры. Оно прорывается сквозь сжатые зубы вперемешку с ругательствами – на себя, на слабость и боль, которой нет конца.

Слово «надежда» - светло-зеленое, как молодая листва в мае – ее клейкий запах чувствуется даже сквозь запах пыли. Его звук – звук телефона, по которому тебя помнят; треск модема, по которому приходят письма; единственно честные приговоры врачей.

Никто не знает, какими затертыми становятся слова, когда обретают первоначальный смысл, тот самый, единственно истинный смысл, ради которого они и создавались. В эти минуты слова растворяются – как сказка при встрече с суровой действительностью.

Мужество, сила, смелость… О них вспоминаешь только ночью, когда кажется, что утро не наступит даже через тысячу лет. Самое страшное время в сутках – от полуночи до двух часов ночи… Час Быка. Ночью властвует тишина… тишина, которая страшнее ада и скрежета зубовного, потому что для тебя она – навсегда.

Осенью в небе так мало солнца. Тянется к его лучам белыми лепестками фиалка, цветок надежды… жаль, что фиалка – не зеленая. У фиалки, впрочем, есть надежда – расцвести снова. Есть ли она у тебя – надежда, что утром ты успеешь проснуться? Тикают часы, сыплются камешками беспощадные слова. Есть только два слова в мире, убивающие мужество: «никогда» и «навсегда». Жаль, что их нельзя закрыть, исключить, запретить … запретить – под страхом жизни.

А потом приходит утро. «Утро» - это тоже только слово. Но с ним связано другое слово – «надежда».

18.09.2010

Сказка про смех

Из цикла «Осенние сказки»

Е.Х.Зубаирову

Было лето – щедрое и вечное, и мир был юным, ибо Господь сотворил его. И бродил Господь между людьми и радовался, и оделял их – радостью и покоем, горем и печалью, удачей, любовью и надеждой.

И только об одном забыл Господь.

Тогда пришли к Нему люди и просили: «Даруй нам, Господи, смех. Будет он лететь по свету и славить щедрость Твою». И даровал Господь смех – всем, кто просил Его об этом.

Первыми пришли к Господу дети. И дал Господь им смех – выше меры. Был тот смех звонким, как пение птиц на рассвете, и чистым, как вода ручья в лесу. Он звенел серебряными бубенцами и искрился, как игрушки на новогодней елке. Смех пах снегом и мандаринами, был теплым, как бабушкины плюшки, и бархатистым на ощупь. И смеялись дети – и был счастлив Господь, глядя на них.

И летел тот смех по свету.

И пришли к Господу циркачи – актеры, бродяги и музыканты. И даровал им Господь смех – полной мерой. Был тот смех выжженным на солнце и шершавым, как ладони бедняков, вытертым, как поношенная куртка шарманщика. Он пах потом и пылью, мелом и канифолью, звучал чуть надтреснуто, как старая скрипка. Их смех был беспечным и усталым, радостным и отчаянным. И смеялись циркачи – и смеялся Господь, глядя на них.

И звенел тот смех по свету.

И пришли к Господу дураки и дурки, блаженные и юродивые. И даровал им Господь смех – щедро, хоть и не сполна. Был тот смех синим, как небо в разрывах облаков, легким, как песенки дураков, и запыленным, как древние свитки. Он пах ладаном и железом вериг, гнилью городских окраин и объедками из собачьей миски, а еще – солнцем и нездешним покоем. И смеялись дураки – и плакал Господь, глядя на них.

И бежал тот смех по свету.

И последними пришли к Господу убогие – калеки, прокаженные и больные. И долго молчал Господь, но потом даровал смех и им – одной горстью на всех. И был тот смех серым, как зола, липким, как сажа, и заскорузлым, как несвежие повязки. Твердыми, шершавыми кубиками смех катился по свету, раздирая легкие, и отворачивались люди, потому что он пах отчаянием и безнадежностью. А вкус его был соленым, словно кровь на губах.

И когда засмеялись убогие, долго молчал Господь. А потом повелел, чтобы этот смех никогда не ходил по свету. И смех спрятался, накрывшись рваным одеялом. Он звучит только по ночам – в час, когда темнее всего на свете и кажется, что никогда не наступит утро. И, заслышав его, молчат люди – потому что этот смех отнимает надежду.

…и сам становится ею.

16-23.10.2010.