Казаки

Песни о морских паходах козакав еще более замечательны по своим поэтическим достоинствам и верности ис- ■ торических черт. Вообще в них, сколько нам известно, не воспеваются морские битвы, хотя, по историческим памятникам, их происходило много и часто; но что в них особенно пленяло народное чувство и воображение — это судьба невольников, попавшихся в плен и осужденных на галерные работы. Как известно, таких невольников — чрезвычайное множество; состояние их в неволе было так плачевно, что, по свидетельству современников, самая железная натура не могла вынести и десяти лет мучительной неволи. Песни живо и трогательно описывают страдания этих невольников. Они скованы цепью, сидят на галере и должны работать веслами, а суровый турецкий паша приказывает бить их таволгою так безжалостно, что кровь с них .льется потоками и тело отпадает кусками до «желтых костей», как говорит песня. Несчастный невольник видит летающего над галерою сокола, называет его родным братом, просит полететь в христианскую землю к его родителям и сказать им, чтобы они продавали свои грунты, все , имущество и выкупали сыновей своих из тяжелой неволи; слышит эту мольбу его брат и товарищ рабства и говорит ему: «зачем задавать тоски нашим родителям! Хотя бы они продали все свое имущество и собрали большие деньги, не узнают они, где нас искать, в пристани ли Козловской, в городе ли Царьграде, а может быть, турки запродадут нас за Красное море, в Арабскую землю, куда не зайдет, не заедет душа крещеная!» Только и отрады несчастным невольникам, что они проклинают турецкую землю, бусур-манскую веру и молят Бога, чтобы послал Господь на море бурю, чтобы буря вырвала якорь с турецкой каторги и волны потопили бы их и прекратили разом их страдания. Но не всех ожидал такой конец. Бывали, хотя и редкие, случаи спасения галерных невольников, и такие случаи воспеваются в украинских думах. Такова прекрасная, очень длинная дума о Самойле Кишке, запорожском гетмане, который, по описанию думы, находился с казаками 24 года в ■ неволе и освободился, воспользовавшись беспечностью ту* ' редкого паши, начальствовавшего над галерами и неосто-: рожиостью его ключника Илияша Б.утурлака, казака, принявшего ислам. Козаки, освободившись от своих цепей, перебили и перетопили в море всех турков и ушли на отнятой галере в устье Днепра. Они счастливо добрались до Сечи, где освобожденный гетман не помиловал взятого в плен отщепенца Бутурлака и отдал на суд и на казнь козаков. Ему же, дряхлому старику, ничего не оставалось делать среди запорожцев, у которых был уже другой гетман. Кишка постригается в монастыре и через два месяца расстается со светом, но, по крайней мере, умирает на свободе в кругу близких, по-христиански. — Вот другая дума об Иване Богуславце. Этот запорожский богатырь также попался в плен туркам, но сидит не на галере, а в душной тюрьме, без света, без воздуха, с толпою товарищей. Его красота пленяет турецкую госпожу, вдову паши; она предлагает ему свободу с тем, чтобы он _ принял мугамеданство и остался с нею. Иван Богуславец соглашается с тем, если его товарищей отпустят в отечество. Турчанка освобождает всех козакав и они уплывают ,в отечество. Иван Богуславец делается турецким паном; но через несколько дней его жена, развеселившись в беседе с соотечественниками, подсмеялась над своим мужем, заметивши, что он, ради лакомого житья, отрекся от своей веры. Огорченный и раздраженный козацкий атаман пускается в лодке по морю, догоняет отпущенных братий, вместе с ними возвращается к турецкому городу; козаки нападают на турков и всех изрубливают, а сам Иван Богуславец расправляется со своею женою; наконец все уплывают домой, нагрузя лодки турецкою добычею. Есть еще песня, где несколько сот пленных козаков освобождает женщина украинка, жена турецкого паши, принявшая чужую веру, но не потерявшая сострадания к своим землякам. Она выпускает их в день Светлого Воскресения, вспомнивши, что на ее родине в это время совершается великое религиозное торжество. «Как увидите, — говорит она им на прощанье, — моих родителей, скажите им, чтобы они не беспокоились, не сбывали свое имущество, не выкупали меня из неволи; я уже потуречилась, по-бусурманилась,- ради барства великого, ради лакомства злосчастного».

Таких песен, относящихся к периоду борьбы малорусов с мусульманским миром очень много, даже есть несколько в том же роде, но только уже с меньшими поэтическими достоинствами песни, относящиеся к войне с турками при Екатерине 11, когда еще малорусские козаки доживали свое существование и участвовали в рядах русских войск, как его отдел. Вероятно есть в народе песни, не попавшие в печать= еще вероятнее было прежде много таких, которые испарились, не доживши до эпохи, когда образованный свет стал ценить их и предавать печати.

В настоящее время песни о борьбе с турками уже не творятся народом, потому что настала иная жизнь народа;

но этот же народ, вспоминая славные деяния предков, заявляет в своих песнопениях готовность, если бы нужно было, не отстать от отцов и д.едов в тех чувствах, которые влекли на борьбу с неверными:

Та вже шабли заржавели, '

Мушкеты без куркив,

А ще серце козацкее Не боится туркив.

И если не боится, то, значит, в этом сердце не угасло и сочувствие к тем, которых судьба поставила в необходимость доканчивать великую брань, которую уже много веков вело христианство и европейская цивилизация против мусульманства и азиатского варварства.

ПАВЕЛ ПОЛУБОТОК

Вопрос о родовом происхождении замечательной в истории Малороссии личности всегда представляет затруднение к ответу: демократический строй казацкого

общества не допускал ни родовых отличий, ни фамильного чванства. Люди достигали высоких должностей не по преимуществам породы, а по личным заслугам и по выбору громады; простой рядовой казак при уменьи, дарованиях и счастливом сочетании обстоятельств жизни мог достигнуть чина полковника или генерального старшины. Это не значило, однако, чтобы из массы казацкого общества не выдвигались семьи и роды, так как при сословном равенстве малорусы все-таки признавали естественное право преемничества по наследству: казак, возвышаясь посредством своих достоинств, поднимал вместе с собою свою семью и своих потомков, а богатея, — передавал им свое достояние. Таким образом, после изгнания из Малороссии прежнего ополяченного высшего сословия из недр народа фактически выступали вперед роды, стремившиеся образовать в известном смысле высший класс, отличаясь по образу жизни и потребностям от уровня простого народа; но зато непрочно было их значение: они так же легко опускались; как поднимались. Так было в XVII и в XVIII веках, до тех пор пока в Малороссию не введено было на великорусский-образец дворянство; часто бывало, что после полковника в том же полку занимал полковой уряд сын его и даже внук; но если на кого-ни^ будь из этого рода судьба поглянет неприветливо, то уже другим из того же рода не всегда легко было получить полковничий чин.

Роды, которым в общественной жизни счастливилось, носили название значных; простые козаки, чернь, глядели на них с досадою и нередко со злобою, но путь к помещению в рядах значных не был никому еще юридически прегражден: не было между значными и чернью такого средостения, какое возможно между двумя различно-равными сословиями; значный по условиям судьбы выбывал из значных и смешивался с чернью. •

В числе родов, возвысившихся над массою казачества во второй половине XVII века на левой стороне Днепра, был род Полуботков. Более в старое время судьба этого рода нам неизвестна. Прозвище Полуботок есть, конечно, насмешливая кличка; полуботок по-малорусски значит полусапожек; фамильные названия у малорусов чаще всего возникали от насмешливой клички, данной в свое время человеку, который передавал мимо собственной воли эту кличку своим потомкам; соответственно прозвищу Полуба-ток мы знаем фамильные прозвища Чоботок (сапог), Черевик (башмак), Сиряк (серая суконная одежда). При Многогрешном в Черниговском полку был сотник Артемий Полуботок. Его сын Леонтий Артемьевич владел землею в Черниговском полку и был сделан при Самойловиче переяславским полковником и генеральным бунчужным. Леонтий Полуботок находился в родстве с Самойловичами. Когда после падения гетмана Самойловича гетманская власть досталась Мазепе, новый гетман, по-видимому, благоволил Полуботку: по крайней мере, вслед за ссылкою гетмана Самойловича ссылка постигла бывшего переяславского полковника Дмитрашку Райчу, а Полуботка не тронули; но в 1691 году племянник сосланного в Сибирь гетмана Ивана Самойловича бывший гадяцкий полковник Михайло Самойлович, удаленный по настоянию Мазепы из Украины и проживавший в Москве, был притянут к возникшему тогда делу о чернеце Соломоне. Этот Соломон был личность странная, до сих пор не объясненная историей. Он составил фальшивые письма от Мазепы к польскому королю Яну Собескому такого содержания, за которое со стороны России могло Мазепе угрожать обвинение в государственной измене. Вероятно, чернец Соломон был орудием какой-нибудь враждебной Мазепе партии в. Малороссии — партии, желавшей очернить Мазепу пред верховною властью в Москве и спихнуть его с гетманства. Коварная попытка не удалась: Соломон поймался в Польше в обмане, сознался в собственной вине, был выдан московскому правительству и казнен, доставивши — вопреки тайным целям сделать зло гетману полное торжество Мазепе; доверие к гетману укрепилось в Москве. По делу, производившемуся в Москве об этом Соломоне, повели в застенок Михайла Самойловича, а потом сослали в Сибирь. Мазепа узнал, что сын переяславского полковника Павел Полуботок, находясь -тогда в Москве, сносился с Михайлам Самойловичем, а отец его Леонтий, благоприятствуя намерениям Самойловича произвести в Малороссии возмущение, помышлял сделаться гетманом. Мазепа приказал взять под караул и отца, и сына и предал их обоих суду старшин и совета полковников. При разбирательстве этого дела оказалось, что Павел Полуботок, услыхавши от Михайла Самойловича недобрые речи о Мазепе, сообщил об этом находившемуся в Москве миргородскому полковнику Апостолу, а последний известил Мазепу. Но гетман все-таки придирался к Павлу Полуботку: зачем он сам прямо не предостерег своего гетмана. Старшина в своем суде над Полуботками поступила так, как хотелось Мазепе. У них были отняты маетности. Часть этих маетностей повернули к городу Чернигову, нашедши по документам, что в старинное время они принадлежали этому городу; другие маетности обращены были в достояние войсковой казны для раздачи иным лицам. Этот страшный для Полуботков приговор приведен был в исполнение без предварительного представления его на утверждение - верховным правительством; только по совершении всего Мазепа сообщил о том царям Иоанну и Петру. На место Леонтия Полуботка назначен был переяславским полковником Иван Мирович.