Казаки

рющихся сербов, коснуться в различных литературных формах народностей славянского племени. Мне на долю выпала, в этом отношении, народность малорусская.

Малорусский народ принадлежит к русской ветви славянского племени. Всех говорящих малорусским наречием, . на пространстве от берегов Доца до Карпатских гор, считают до пятнадцати миллионов. Трудно решить, с которого времени существует малорусское наречие с своей особой физиономией. Броме некоторых признаков в Галицкой летописи и в Луцком Евангелии XIV века, вообще недостаточно ясных, мы видим отдельную физиономию малорусского наречия только с XV века, а еще яснее эти признаки показываются в речи XVI и XVII-ro. По здравому смыслу мы, конечно, не можем предполагать, чтобы малорусское наречие не существовало в прежние века: не явилось же оно внезапно, как' лошадь от удара Не-птунова трезубца. Но мы оставим в стороне тот- западнорусский книжный язык, который долгое время был в употреблении в литературных памятниках малорусского края и которым собственно народ никогда не говорил. Только собственно народные, или простонародные памятники творчества массы могут служить несомненными признаками народной речи. Малороссия очень богата этими памятниками; особенно песнями так богата, что едва ли какой другой славянский народ может похвалиться большим против нее богатством; но так как эти народные памятники дошли до нас в изустном виде, а не на письме, то являются новые недоразумения и вопросы: точно ли эти памятники принадлежат старым временам. Тут нам могут помогать только признаки содержания памятников и черты, указывающие на прошедшие события или на прошедший быт. Большая часть малоруссКих песен принадлежит к XVII веку, но есть значительное число гораздо старейших — века XVI-ro, а иные, особенно обрядные, переходят в седую древность, по крайней мере по их содержанию. Песни, сказки и предания — бесценные памятники народной литературы, живое выражение былого народного творчества. За исключением песен, как мы сказали, большею частью обрядных, указывающих на следы древности, народная малорусская поэзия минувших времен сосредоточивается на том периоде народной жизни, который следует назвать казацким. Период этот охватывает XVI и XVII века и мало-помалу исчезает в XVIII-м. Одною из характеристических черт казацкой жизни, отразившихся в народной поэзии; была

борьба козаков с мусульманским миром, именно с турками и находившимися под ленною властью Турции крымскими татарами. В этом отношении малорусский народ и его поэзия представляют большое подобие с сербским народом и созданными им песнопениями. У обоих народов была подобная историческая задача, одинаковые стремления и сходные впечатления, влиявшие на их чувство и воображение. Разницу составляет только различное поле действия, условливаемое географическими особенностями краев, где обитали и действовали эти два славянские народа. Сербы воевали среди холмов и гор, — малорусы были жители степей и полей, зато отправлялись на Черное море и оно-то было главнейшим свидетелем козацких подвигов. Сербы почти нигде не являлись на море, и оно мало вошло в их поэзию; сербы защищали свое отечество и их борьба с неверными была оборонительною; малорусы, напротив, защищая свое отечество от хищнических нападений, сами пускались в страну своих - врагов, и потому войны их с мусульманами имели с их стороны более наступательный характер. Подвиги сербских юнаков представляли более определенных последствий, были плодотворнее козацких набегов, потому что через них сербский народ завоевывал шаг за шагом свободу своей родины. И нынешнее восстание Герцеговины сразу показывает характер стремления народа к расширению свободной области своего отечества. У малорусов этого не видно. Мусульмане не владели Малороссиею, если только не переноситься в далекие времена владычества Батыевых потомков, когда еще не начинался' казацкий период народной южнорусской истории. Мусульмане нападали на Малороссию; крымские татары делали частые набеги и уводили толпы пленников, но не овладевали в ней городами, не' строили крепостей, не ставили наместников, не заводили гарнизонов и поселений. Зато- и малорусы заносили свою народность в мусульманские страны только поневоле, в образе пленников; земля- турецкая и татарская была для них всегда враждебная, проклятая, хотя и доставляла богатства через набеги и разорения, причиняемые козаками. В малорусской народной поэзии нельзя найти ничего похожего, например, на прекрасные сербские песни о Косавской битве и о падении Сербского царства, как равно и на песни, в которых описывается о воскресении сербского духа и восстание против турок. Зато едва ли в сербской народной поэзии возможна была бы такая дума, как

малорусская, изображающая побег трех азовских братьев через безлюдные степи и грустную смерть в степи казака, поражениого бесхлебьем и безводьем: для сербского юнака невозможно было следовать несколько дней по несбитае-мой степи. Так же точно трудно вообразить себе между сербскими песнями такое событие как, например, буря на Черном море, застигшая казаков. В сербской народной поэзии можно найти много песен, где представляются близкие отношения сербов с турками, не только враждебные, но и дружественные. Это естественно в той стране, где долгое время христианские народы жили под одною властью с мусульманскими; но такая черта делается почти невозможною в песнях малорусских; хотя малорусы и входили иногда в союз с неверными, но все-таки как с людьми особой нации, а не с соотчичами по государственной связи. Наконец, песенный язык сербской поэзии сильно изобилует турецкими словами и выражениями, чего нет и быть не могло в поэзии малорусской. Эти отличия не уничтожают глубокого внутреннего сродства между героическою сербскою поэзиею и казацкими думами и песнями, воспевающими борьбу малорусов с турками и татарами. Все-таки видно, что судьба этих народов заключала в себе слишком много подобного и сербский юнак все-таки сродни малорусскому казаку. Да и действительно между этими народами, несмотря на пространство, разделявшее их, существовало не только сродство, но даже взаимная симпатия. Есть сведения, что в Запорожской Сечи, в числе пришлых удальцов с разных сторон — сербы занимали видное место; сербы были в рядах Хмельницкого; мы встречаем между казацкими чиновниками сербских выходцев; сербин — название очень знакомое для малорусов; оно попадается, и притом нередко в песнях, почти так же, как имя черного болгарина в сербской поэзии. Наконец в жизни и домашнем быте двух этих славянских народов существует такое большое сходство, что если вы поедете по Сербии, попадающийся сербский поселянин и в своей одежде и в своих приемах резко напомнит вам малоруса, а когда войдете в его жилище, то вся обстановка его напомнит вам малорусскую хату. Недаром в то время, когда разразилась печальная вражда между казаками и поляками, польский историк Твардовский, соболезнуя о плачевной вражде братских народов, замечал, что лучше было бы им, соединясь вместе, идти на турков и освободить своих родичей сербов и болгар. ,

ззз

Из песен и дум, относящихся к борьбе козаков с турками и татарами, самою старейшею можно считать пеСню о Байде, под именем которого помнился в народе князь Димитрий Вишневецкий, один из ранних козацких героев, первый виновник козацкой славы. Польский историк Ста-ровольский рассказывает, что взятый в плен турка!ш Вишневецкий был предан в Царьграде мучительной казни: повешен на крюк за ребро и, вися в таком положении, славил Бога и проклинал Мухамеда. Песня изображает его в народно-эпическом образе: он с козаками в Царьграде на рынке пьет горилку, — увидел его султан, пленился его красотою и статностью и предлагает ему дочь свою в супружество; Байда отвергает эту честь, называет дочь султана поганою и веру его — проклятою; султан приказывает прицепить его ребром за крюк; Байда, вися на крюке, просит дать ему лук и стрел, обещая застрелить голубку на ужин султану; ему дают стрелы и лук; Байда убивает султана и дочь его. Замечательно, что эта песня до того привилась в народе, что поется даже в таких местах, где вообще исчезли все исторические песни, например, у мало-россиян-переселенцев в Саратовской губернии. Быть может, также к старым песням еще XVI века следует отнести песни о татарских набегах, а равно и песни о страдании христианских невольников на турецких галерах. Впрочем, те и другие невозможно приноровить не только к известным событиям, но даже приблизительно ни к какому периоду времени, потому что черты, изображаемые в них, являлись в народной жизни беспрестанно в продолжение двух веков. В песнях первого рода изображается толпа малорусских женщин и девиц, которых гонят татары в плен. Вот одна девица ведется на аркане босая, подгоняемая бичом татарина. «Моя бедная русая коса! — восклицает она: — не матушка тебя расчесывает, татарин бичом растрепывает; мои бедные ножки! не матушка вас моет, камень пробивает вас до крови>> и т.д. В одной песне описывается, как татарин, взявши прежде малороссиянку и женившись на ней, сделавши снова набег на русскую землю, берет в плен ее мать и определяет в служанки к своей жене; дочь, не узнавши матери, наносит ей оскорбление; тогда мать открывается дочери, и обе собираются бежать в отечество. Эта песня, по своему мотиву, очень старая; подобная есть у великорусов и, очевидно, принадлежит еще древнейшим временам. Степные битвы с татарами, происходившие беспрерывно на широком безлюдном пространстве, отделявшем Украину от крымских пределов, оставили в народной поэзии несколько прекрасных памятников с живыми чертами прошедшего воинственного быта. Такова дума о казаке Голоте. Татарин отправляется на ловлю людей, добывать живой товар, чтобы приобрести себе выгоду; он надеется поймать казака в богатом кармазинном жупане, на ценном коне, украшенного оружием, и сам выезжает, нарядившись как на праздник; но вместо желанной добычи встречает козака-голоту, т. е. голь-казака, у которого на голове драная шапка, подбитая ветром; он готовится ловить его арканом, а казак-голота стреляет, сваливает татарина на землю, обдирает с него наряд, берет коня и приводит с торжеством в Сечу, насмехаясь над неудачею своего врага, думавшего поживиться на казацкий счет. К этому же разряду песен относится прекрасная, дума об Ивасе Коновчен-ке — дума длинная и богатая поэтическими образами, одна из любимых дум наших бандуристов. Сюда же отнести следует песни о подвигах и трагической смерти Морозенка — любимого героя народной поэзии, о котором поют не одни бандуристы, специально посвятившие себя сохранению старинных памятников поэзии, но весь народ, и мужчины, и женщины на всем пространстве, где говорят малорусским наречием. Кто такой этот Морозенко, когда жил он, где положил голову — по письменным историческим материалам неизвестно, так же точно, как трудно было бы отыскать по летописям многих из тех юнаков, которые составляют любимый предмет сербской народной поэзии. У народа, как малорусского, так и сербского — свои великие люди, свои воспоминания, своя собственная история; для народа важно бывает то, на что не обратит внимания историк и, напротив, народ не поймет важности того, над чем остановится наука. — Вот еще прекрасная дума о братьях, умирающих от ран на берегах реки Самары; вот другая о «Федоре безродном, бесплеминном», находимом при смерти от ран казаками где-то на берегу днепровской саги; вот великолепная дума, целая поэма о трех братьях, бежавших из азовского плена и о печальной смерти одного из них среди дикой степи на Савур-могиле. Все это — дивные, неоцененные произведения поэзии тех веков, когда на южнорусских степях кипела бурная жизнь, совершались блестящие, хотя мало замеченные современною историею подвиги народа, отстаивавшего своею кровью европейскую цивилизацию и христианство от разрушительного напора диких кочевников, точно так же, как в другом углу ' Европы тот же подвиг выпал на долю сербского народа.