Казаки

На предполагаемом съезде в Борисове должны были определиться границы русских Земель с Польшей, у которой эти земли должны быть отняты. Польша старалась удержать свой бывший территориальный размер, а Московское Государство хотело удержать за собою все, что добровольно отдавалось или было завоевано оружием в последнее время. Малая Русь хотела соединить во единой целости свой народ под властью Московского Государства, домогалась присоединения провинций, которые населены были одним с нею народом и показывали участие в прошедшей борьбе против Польши. Таким образом, с одной стороны предполагалось присоедйнить к Московскому Государству Белую Русь в следующих границах: начиная от Динабурга до Друи, от Друи шла предполагаемая линия на Дисну, от Дисны рекою Ушачею до верховьев этой реки, отсюда до Доскина, от Доскина до верховьев реки Березины до Борисова, от Борисова до Свислочи, от Свислочи до Позыды реки, против Зьщина, отсюда рекою Позыдою до Припети, а потом рекою Припетью до Днепра. Малая Русь составляла отдельный край с Волынью и Подолью, и польскому королю не следовало вступать в те Земли, где великого государя Войска Запорожского люди: край этот, под именем Малой Руси по реку Буг, должен оставаться при Московском Государстве вовеки. На таких границах должны прекратиться взаимные набеги, и с этих пор как Польша не должна посылать ратных людей за Буг, так равно и гетману, и писарю, и полковникам и всякого звания запорожским людям не задирать поляков, не начинать никаких военных дел и не хотеть им никакого лиха. Царь отправил на комиссию боярина Никиту Ивановича Одоевского, Петра Васильевича Шереметева, князя Федора Федоровича Волконского, думного дьяка Александра Иванова и дьяка Василия Михайлова.

Борисовская комиссия, где долженствовало разграничить Русь с Польшею, ' не имела никакого значения. Едва только открылся съезд, как начались военные действия. Поляки, принявши Выговского с Украиною по гадячскому трактату, тем самым нарушили виленский договор, посягая на земли, еще фактически принадлежащие московской стране. В Польше явно высказывали, что избрание Алексея Михайловича в преемники Яну Казимиру было обман, и на самом деле московскому царю не доведется быть польским королем. Московское правительство также было убеждено, что война неизбежна и, несмотря на борисовский съезд, не прекращало военных действий. .

В Литве было московское войско под начальством Хованского в числе тридцати тысяч и князя Долгорукого, а в январе Хованский взял Брест: город был сожжен, жители истреблены. Весною Хованский подошел под местечко Ля-ховицы, принадлежавшее Сапеге, напал на литовский отряд и разбил его. После этой победы он стал станом под Ляховицами и пытался взять этот городок. Между тем собралось литовское войско к великому литовскому гетману. На. место взятого в плен московскими людьми Гонсевского король послал туда Чарнецкого, достигшего в ту пору высоты военной славы. У него, говорили, было тысяч шесть, да зато хорошего войска. Соединившись с Сапегою, он напал на Хованского, осаждавшего Ляховицы, которые уже изнемогали от голода в осаде и готовы были сдаться московскому воеводе. Хованский был разбит и убежал с войском. Горячий Чарнецкий хотел было гнаться за ним до Смоленска в пределы Московского Государства, но Сапега остановил его, и, по его совету, они оба вместе пошли на Долгорукого, который стоял под Шкловом.

Когда весть о разбитии Хованского дошла до Борисова, комиссары с обеих сторон поняли, что им рассуждать не о чем, если война опять началась, и, следовательно, спор между Польшею и Русью может решиться оружием, а не словами. Они разъехались. Так и прекратилось дело соглашения.

На юге также открылись неприязненные действия. Так, на Украине готовилось большое царское войско под начальством боярина Василия Борисовича Шереметева, грозившее идти в польские пределы. С своей стороны коронный гетман Станислав Потоцкий вторгся с войском на Подоль, не хотевшую возвратиться к Польше; хлопы зарывали хлеб свой в землю, жгли сено и солому и сами бежали в крепости и запирались с казаками. Польское войско лишено было продовольствия и подвергалось всем неудобствам дурной погоды. Пытались взять Могилев на Днестре — не удалось; нападали на Шароград — также не было удачи. С своей стороны, боярин Василий Борисович Шереметев, вышед'ши из Киева, разбил и в плен взял Андрея Потоцкого с его отрядом. Это было зимою. С наступлением весны поляки готовились идти на завоевание Украины и заключили договор с крымцами. Хан обещал послать султана Нуреддина с восьмидесятью тысячами орды. Выговский деятельно подвигал поляков на Москву. — <<Я желал бы (писал он _к коронному канцлеру Пражмовскому), чтобы наш милостивый паи король показал свою готовность к войне созванием посполитого рушения; как начнет расти трава, мы двинемся на неприятеля и, без сомнения, с Божьей помощью, при пособии татарских войск, мы поразим надломленные козац-кие силы; Москва потерпит еще раз поражение, подобное Конотопскому, и будет просить мира>>. Между тем поляки пытались склонить на свою сторону молодого гетмана, и это было возложено на того же Казимира. Беневского, который успел составить гадячский договор. Беневский писал к Юрию и старался расшевелить в нем Злобу против Москвы за смерть зятя его Даиила; по словам Беневского, его страшно замучили: терзали кнутом, отрезали пальцы, буравили уши, вынули глаза и залили серебром. «Если б (писал Беневский), мой большой и любезный приятель, родитель вашей милости, воскрес и увидел это, — не только взялся бы за оружие, но бросился бы в огонь. Не Польши бойся, а Москвы, пане гетмане; она скоро захочет доходов с Малой Руси и будет поступать с вами, как с другими». С другой стороны, он его предостерегал, что Польша уже не так слаба, как прежде и, освободившись от шведской войны, может обратить на Украину свои все силы. Юрий хотя уже и. был недоволен Москвою, но не поддался козням Беневского и в феврале отвечал ему: «Трактуйте, господа, с его величеством царем, а не с нами; ибо мы всецело остаемся преданными, верными подданными его царского величества, нашего милосердого государя. Что его царское величество с вами панами постановит, тем мы и будем довольны, и не станем думать о переменах. Никто не должен полагать и надеяться, чтобы мы замыслили отделиться от ^ царского величества. Пусть Бог покарает того, кто своим- непостоянством и хитростью не- сохранил по своей присяге верности его царскому величеству и наделал бед Украине; уж Бог покарал его и еще покарает. А Хмельницкий, один раз присягнувши его царскому величеству и отдавши ему Украину, не подумает отлагаться». Но в том же письме гетман заявлял и признаки желания независимости: «Хотя я и моложе летами Выговского и не так разумен, как он, не хочу, однако, чтобы мое гетманство было утверждено царскими грамотами или королевскими привилегиями, ибо Войску Запорожскому за обычай. по своему желанию иметь хоть трех геетманов в один день!» Так же точно и в письме своем к Дионисию Балабану, нареченному митрополиту, не расположенному к Москве, Юрий писал: «Раз освободившись из польской неволи и начавши служить его царскому величеству, мы никогда не подумаем изменить и отступать от нашего православного монарха и государя, который — если мы присмотримся получше к делу — больше есть наш природный государь, чем кто-нибудь другой. Поэтому, с упованием на неизреченное милосердие его желаем, чтобы и твое преосвященстао, не доверяя людским вестям, поспешил к осиротелой своей кафедре». Дионисий Балабан упорно: ненавидевший Москву, был очень далек от того, чтоб- склониться на такие убеждения и представления; да непрочна была преданность Москве и самого гетмана и вообще всякого, кто только в Украине думал о политике; казаки готовы были оставаться в связи с Москвою, но в то же время желали как можно шире для своего края автономии, а Москва, напротив, хотела допустить ее как можно менее, и как можно теснее привязать Украину к себе наравне с другими Землями русскими, в разные времена подчиненными ее власти. Тут-то и был корень раздоров на многие лета; и уж, конечно, не слабому Юрию можно было разрешить такие вековые недоумения.