Казаки

— Ведь и мы,' патриаршие дьяки, — сказал Скворцов, — не хуже царских в _ Малороссийском Приказе; чем там побил челом, тем и у нас побей! А оно точно: все на нем, на Калитине висит; святейший очень его любит и во всем ему верит. Как дьяк Калитин доложит ему, так и станется! ,

Оставались еще сутки до рокового срока, данного ему Калитиным для обдумывания. Весь день ходил Чоглоков по своему двору и чувствовал, что уже последний день ходит по нем честным хозяином владельцем вотчины, из которой привык получать в московский двор всякие запасы. Настал другой затем день. Чоглоков приказал запрячь лошадей, сел в колымагу и мысленно говорил к своим лошадям: эх, вы, мои бедные, сердечные лошадушки! не придется вам более меня возить, а мне на вас ездить; придется/ может быть, пешком с мешком за милостынею ходить по Москве!

Чаглаков в Патриаршем Приказе застал дьяка Калитина вместе со Скворцовым, и подьячий Ермолай сидел за своим столиком у окна. Духовных особ еще не было. .

— • Надумался? — спросил сурово Калитин.

— Надумался, батюшка, отец-благодетель! — сказал Чаглаков и повалился к ногам дьяка. — Батюшка-кормилец! Бью тебе челом своею последнею вотчинишкою на реке Пахре! Соизволь принять!

— Что? — гневно сказал Калитин: — За кого ты меня приемлешь? Чтоб я правосудие продавал? Что я! Со Иудою христопродавцем вровень стану, что ли? А видел ты, дурачина, что с тем Иудою сталось: как на западной стене в церкви написан ад кромешный, а там тот Иуда на коленах у сатаны сидит и мошну в руке держит с теми тридцатью сребренниками, что за Господа нашего от беззаконных архиереев жидовских взял? И мне того же хочешь? Ах ты, дурачина, мужичина неотесанный! Видно, как сам управлял, воеводствуючи в Чернигове, грабил, обдирал жителей, так по себе и о всех других думаешь. Нет, нет! Не брал я ни с кого еще неправедно ни одной полушки. Что ты меня своею вотчиною манишь? Душу свою разве отдам за твою проклятую вотчину, подавиться бы тебе ей. Не туда, брат, угодил. В других Приказах, может быть, берут посулы и поминки, а в нашем Патриаршем Приказе о таковом беззаконии и помыслить не посмеют. А ты вот что: напиши челобитную святейшему патриарху кир Иоакиму, а в той челобитной пропиши все свои грехи тяжкие: как неправедно в Чернигове людей обирал, как жонок и девок на блудное дело подговаривал, как Анну приказал схватить и насильно отдал за своего холопа замужнюю женщину, все ради своего блудного сластолюбия, ничего не утай, ни в чем не солги, все открой перед святейшим патриархом, как перед самим Богом на исповеди, и сам себе в наказание отдай и свою вотчину на Пахре, и свой двор на Арбате в

Москве, все, что имеешь, отдай во искупление грехов своих в волю святейшему патриарху, чтобы со всем сим поступил по своему мудрому рассмотрению на благо святей, соборной и апостольской церкви. Вот коли так учинишь — иное дело: святейший патриарх, видя твое нелицемерное раскаяние, укажет тебе какое-нибудь легкое церковное покаяние и простит тебя, не станет входить наверх к великому государю с печалованием о жонке Анне, но прикажет отослать ее к первому ее мужу.

— У меня ничего не останется! — сказал Чоглоков. — Как же мне тогда жить на свете? Чем питаться?

— Свет не без добрых людей, — сказал Калитин. — Пропитание тебе дадут. Сам святейший патриарх, чаю, изволит подать тебе святую Христову милостыню. Бесчестья на тебе не будет, что ты про себя напишешь в челобитной, то втайне пребудет; все равно, - как бы ты священнику рассказал на духу. Можешь опять поправиться, и еще воеводою будешь, и опять разживешься.

— Нельзя ли уж хоть двор-то мой на Москве оставить мне? — говорил Чоглоков.

— Ни, ни! — заговорил решительно Калитин. — Словом Господним скажу тебе: не изыдеши отсюду, дондеже воздаси последний кодрант. И двор, и все, что в доме есть, и всех холопей своих при дворе — все, все отдай! Не упо-добись Анании и Сапфире, что вызвались с целым имуществом своим апостолам Христовым, да утаили, не все отдали, а за это святой первоверховный Петр покарал их —, обд разом так тут же упали и дух испустили! И ты того же не покушайся чинить, что они. Вот видишь, с тебя нужно было бы взыскать денег, с чем отправить жонку Анну домой в Чернигов и на проезд ей дать, да уж это мы кое-как соберем с твоей вотчины сами.

— Берите! Что хотите — все берите! — сказал Чоглоков и разразился рыданием.

Калитин приказал Ермолаю писать челобитную, которую должен был подписать Чоглоков. Во все время писания челобитной, Чоглоков сидел в углу; видно было, что он хотел пересилить себя, но -никак не мог и беспрестанно всхлипывал. Между тем пришли духовные особы и рассе--лись на своих местах. Когда челобитная бьша написана, Калитин, взявши ее от Ермолая, подозвал Чоглокова. В этой челобитной грешник сознавался и каялся во всех своих неправдах и выражался, что обо всем этом он открывает святейшему патриарху, как перед Богом на исповеди. Чаг-лаков дрожащею рукою подписал челобитную.

Тогда Калитин подошел к архимандриту и протопопу и объяснил, что Чоглоков подает челобитную святейшему и кается во всех своих грехах, как перед Богом на исповеди, а потому сия челобитная не может быть пришита к делам, но должна быть доставлена в руки патриарха запечатанною.

— Достойно, хорошо! Боже благослови! — произнес архимандрит. '

— Вот то-то, — сказал Калитин, обратившись к Чогло-кову:- — вас всех воевод следовало бы учить так, как мы тебя научили. Да на несчастье твое ты один к нам попался. А то в: других Приказах ваша братия из воды суха выходит. Ну, а вот как к нам кто из вас по церковному делу попадется, так мы раскопаем всю вашу яму, где скрыты ваши скверны!

Калитин' после того отправился с докладом к патриарху, подал ему челобитную от Чоглокова и с своей стороны просил быть к нему милостивым, снисходя к искренности его раскаяния. Такое явление было не частое. Иоаким распечатал челобитную и прочитавши сказал: .

— Это сын необычный! Аще он подал нам такову ' челобитную, в коей аки бы на исповеди вся своя тайная поведает, то и мы принимаем его челобитную яко исповедь и не станем просить царя великого государя, чтобы вновь о нем разыскивать и карать царским судом, хотя бы то и следовало по его гнусным деяниям. Церковную епитимию указываем ему такову: два лета не причащаться св. Таин и ходить ежедневно в церковь, но первое лето не входить в трапезу с верными, а стоять в притворе и воздыхать к Богу, и о прошении своих грехов молить; по окончании же единого лета может входить и стоять в трапезе со всеми верными, по минавении же паки другого лета — дозволяется ему причащаться святых страшных бессмертных животворящих Христовых. Таин. Сие ему в приговор вписать, но грехов тех, в коих он кается в своей челобитной, в приговоре не вписывать, поиеже он искренно и нелицемерно покаялся, как и дела его показали довольно. Вотчину же, что он отдал во искупление грехов своих в ■ святую соборную и апостольскую церковь, мы указываем вписать в число наших патриарших вотчин, определенных для раздачи нашим служилым людям, а в числе наших домовых не вписывать, оттого, что нам, духовным, запрещено уже давно приобретать себе новые вотчины, раздавать же служилым людям за их заслуги можно.

Патриарх взглянул в глаза Калитину, как будто с желанием произнести: не отдать ли ее тебе? Но Калитин стоял с смиренным видом, потупив глаза в землю и как будто ничего для себя не желая и вовсе о себе не думая. Патриарху, всегда к нему благоволившему, он особенно понравился в эту минуту.

— Мы тебя, Калитин, давно не жаловали, — сказал патриарх, погодивши с минуту и продолжая опять глядеть ему в лицо.

— Доволен зело милостями твоими, всечестный господине, святейший владыко! — сказал кланяясь в пояс Калитин. — По моим малым заслужишкам и по моему невеликому умишку, твоя святыня безмерне был всегда милосерд и ко: мне, и к семье моей, и ныне, как и всегда, я уповаю на твое благоутробие, как тебе Господь Бог известит и на — сердце твое владычнее положит. Но дерзал бы я просить твое святейшество не о себе, а о товарище моем дьяке Скворцове. Его бы некоторою, хотя невеликою, бла-гостынею от твоего благоутробия, великий господине наш, святейший владыко, утешить.