Казаки

чужую дальнюю сторону. Под голос этой песни сели в сани Молявки и двинулись в путь. _

Приезд Молявки-Многопеняжного в Сосницу с молодой женой, казалось, был для него истинным триумфом. Первою новостью, которую услышал он, было известие об увозе Петра Дорошенка в Москву. Вспомнил он пророчества Бутрима и обрадовался: он догадался, что все это сделалось по его доносу и теперь его знают в Москве, он сослужил царю службу и надеется, что за то будет в милости у гетмана и у верховных властей. Но хоружий, управляющий сотнею во время отсутствия сотника, сообщил ему другую, не так приятную новость.

Вот чтО произошло в Соснице за то время, когда Молявка ездил сочетаться браком. Андрей Дорошенко ездил к гетману с уликами против Рославца и Адамовича вместе с сотенным писарем Куликом. Этот Кулик с первого раза невзлюбил Молявки. Находясь вместе сАндреем Дорошеиком в Батурине, он близко знал, что гетман принял Андрея чрезвычайно ласково. Воротившись в Сосницу, Кулик бросил между козаками мысль, что можно было бы упросить ■ гетмана дозволить учинить выбор сотника и избрать Андрея. Вслед затем скоро приехал в Сосницу генеральный судья Домонтович за Петром Дорошеиком и гласно заявил, что гетман получил из Москвы <<лист>>, где, в утешение Дорошенкам, ему поручалось давать, по своему усмотрению, его братьям и родственникам должности в Войске Запорожском.

Петра Дорошенка увезли. Сотника Молявки-Многопеняжного не было. Писарь, опираясь на. слова генерального судьи Домонтовича, стал действовать смелее и настроил против Молявки атамана городового Крука, Родился у этого атамана ребенок; родитель пригласил к себе на крестины четырех куренных атаманов из соседних сел. Кулик был восприемником. На крестильном пиру подпившие гости стали рассуждать о своем сотнике: все вообще мало были им довольны; его обращение с подчиненными было как-то сухо и заносчиво; замечали, что был он корыстолюбив, а главное, противен им был он тем, что был не выбран козаками, как бы следовало по вековому обычаю, а назначен сверху, не спрашиваясь, хотят или не хотят его подчиненные. Кулик объяснял, что это все сталось только потому, что в Соснице указано было жить Петру Дорошенку и нужны были вначале для него разом и помощь, и надзор над ним. Теперь же Петра Дорошенка в Соснице нет; теперь можно подать гетману челобитную, чтоб дозволил вы-

брать сотника по обычным, извечным, войсковым правам: такой выбор будет по нраву самому гетману. Все гагтага-лиСь. Писарь составил челобитную, атаманы, бывшие у Крука, приложили руки и обещали склонить на свою ст°-рону и х°ружего, но хоружий держался Малявки; ему казалось, что назначенный самим гетманом сотник сидит так крепко на своем месте, что скорее пошатнется тот, кто задумает столкнуть его с места. Хотя Кулик не рассказал хоружему всего, что происходило у Крука, но хоружий сам про все пронюхал. Когда Молявка воротился в Сосницу, хоружий донес ему, что против него затевается.

Взъярился Молявка, закипел досадою, и женщины — мать и жена стали обе разом побуждать его не спускать своим недругам. Недолго думая, сотник приказал позвать к себе атамана городового и сотенного писаря.

Надменно встретил он позванных, одною рукою подпершись в бок, другую заложивши за пояс, обвивавший его кармазинный кафтан, не кивнул головою в ответ на их глубокий поклон и разразился такою речью:

— Що се: я вам стал негожий? Вы збираетесь миж собою, та радытесь: кого соби в сотныки иншого обраты? Забулы есте, мабуть, що не вы мене обиралы, а сам яс-невельможный гетман мене над в<!ми поставыв без вашого «сырна>>? А хиба того не знаете, що колы проты мене йдете, то усе ривно, що проты самого гетмана супиняе-тесь? А вы знаете, що то есть супинятыся проты нашого гетмана. Петро Рославець не вам ривня, а що з ным сталось! Знаете вы, скурви сыны: маленьку цыдулу напышу до ясневельможного, так вас зашлють туды, где и воронья кисток ваших не знайде. Се все ты, Куличе! Твои се хирхули! А ты, атамане Круку, як смив ты без мене ку-ринных збираты?

— Пане сотныку! — сказал Крук: — Я не збирав. У мене булы гости давни приятели на хрестынах. Сёго ще николы не бувало, щоб мы повиннисьмо булы твоеи мило-сты запытоватысь — чи можно нам до .себе гостей зваты, а звлаща в такий справи як хрестыны. Твоей мылосты тут не було. Не зоставляты ж дитей наших нехрещеных, дожида-ючись поки волыть вернутыся твоя мылость!

— А вы на своих хрестынах про мене розмовлялы, мене судылы, як бы мене з сотньщсьтва звесты радылыся! А! Так, кажи! Буль! миж вами таки ричи? — спрашивал сотник.

— Пане сотныку, — сказал городовой атаман: — я твоей мылосты отповив и ще скажу: звав я гостей на хре-стыны, а що там говорылось, 'колы пилось и иилось, так мы тоди ж и забулысьмо; подпыли булы!

— Ось я позову хлопцив, да ростягну вас оттут, да киями добре отшмарую! — сказал с увеличивавшеюся запальчивостью сотник. — Вы не гадайте и не помышляйте, щоб мене вашою волею з сотныцсьтва звесты. Я не такий сотнык як инши, що выберете сами, да цотым и коверзуете, як хочете. Мене сам ясневельможный гетман над вами на-ставыв, а все через те, що мене знае и на мене бильш полецаеться, як на всю вашу громаду. Мени гетман дозво-лыв пысаты просто до ёго власных рук, а други сотныки того не смиють, мусять через своих полковныкив зносыты-ся з гетманом. Тильки я одын на всю Украину, одын такий сотнык, що до самого гетмана просто пышу. От и знайте мене. Ты, Куличе скурвый сыне, пся кров, хлопська юха! Ты, ты всему привидця, собачии сыне!

Он схватил Кулика за грудь и начал трясти его. Кулик. пригнутый сильной рукой Молявки, поклонился ему до земли и говорил:

— Пане вельможный! Не гнивыся. Твоя во всим воля, тильки я проты мылосты твоей ни в чим не прошпетывся; певне твоей мылосты на мене щось наплетено.

— Знаю я вас, лукавых сынив! — сказал сотник. — И вы ж знайте мене, колы так. Тягатыся зо мною у вас мочи не стане. Перш уси вы з вашими жинками и дитьмы пропадете, у Сыбыр пийдете, ниж мене от себе зведете. За мене гетман, а за гетманом и сам цар! Куды ж вам чорнякам до мене? Пошлить козакив до куринных, щоб зъиздылысь до мене виншоваты мене з малженьством и везлы б мени належытый ралець от себе и от своих ку-ренив. Чуеш?

— Чуемо, вельможный пане сотныку! — в один голос сказали атаман и писарь.

Во время этого разговора мать и жена стояли позади и потешались величием — первая своего сына, вторая — своего мужа. Старуха Молявчиха еще каких-нибудь полгода назад и мысли к себе допустить не смела, чтоб ее сын так распекал чиновных людей, писарей и атаманов, а теперь -довелось ей тешиться, смотреть, как перед ее сыном корятся и смиренно кланяются писари и атаманы. Бутримовна же и воспиталась в такой семье, где ей внушали с детства, что она выйдет за знатного человека, такого, что будет иметь право других гнуть и жать! Это был идеал человеческого достоинства по понятиям, господствовавшим в том кругу, где взросла Бутримо.вна.

Вышедши от Малявки, писарь Кулик сказал атаману Круку:

— Пане куме! Посылай козакив звать куринных, як росказуе паи сотнык, а тым часом мерщий запрягаймо кони в санки, та чухраймо до Батурына: подамо нашу суплыку гетманови! Що буде, те нехай буде. А я сподиваюсь певне, що станеться по-нашому. Поки зъидуться у Сосныцю курении — мы тым часом вернемось. Тоди з гетманськои воли сберемо раду выбираты сотныка. ,

И в тот же день уехали они из Сосницы.

Сметливый человек был писарь Кулик. Слыхал он прежде, что у гетмана Самойловича в большом доверии Мазепа, и к нему-то Кулик с Круком обратился прямо. Он представил ему, что казацкая громада очень недовольна назначенным ей от гетмана в сотники Молявкою и просит возвратить ей старинное право избрать сотника по своему желанию вольными голосами. .

Мазепа отвечал, что Самойлович и сам уже не очень доволен этим сотником: беспокойный он человек, лезет с пустыми доносами, успел уже доносами выжить Петра Дорошенка. Однако, —, прибавил Мазепа, — Петру Дорошенку в Москве худо не будет, кроме того из Москвы написали гетману, чтоб ласков был к. его оставшейся родне.