Казаки

— Мужа могу угналы с козаками в поход, — сказала Ганна, мало-помалу приходя в себя: — а я буду ходыть по-дивсоцьки, поки вернеться с походу; тоди весильля справлють и мене покрыють.

— Как это веселье? — спрашивал воевода, не вполне понимая чуждый ему способ выражения: — По-вашему, значит, в церкви венец не всему делу конец! Нужно еще какое-то веселье отправлять! Значит, венчанье свое ты сама за большое дело не почитаешь, коли еще надобно тебе какого-то веселья?' Стало быть, на мое выходит, что твое венчанье — не в венчанье. И выходит, девка, что ты затеваешь, будто венчалась. Стало быть, он тебе не муж, а только еще жених. А для такого важного человека, как я, можно всякого вашего жениха по-боку.

— Ни, вин мени не женых, а муж став, як я повинча-лась! Я чужая жона! — говорила Ганна.

— Не муж он тебе, красавица моя, поверь моему слову. Я закон лучше тебя знаю. Можно тебе его послать к херам, для такого большого человека, как я, — произнес Чоглоков.

— Ни на кого я не проминяю свого мужа, — сказала решительным голосом Ганна: — не пийду я на грих ни за що на свити. Я Бога боюсь. Ты, кто тебе зна що за чоловик: говорит бутсим присланный вид самого царя. Як же ты, царський чоловик, таке дило творыш: чужу жинку сманюеш! Хиба цар тебе до нас на худе послав? Коли ты вид царя посланый, так ты нас на добре наставляй, а не на погане!

— Я на доброе дело тебя и наставляю. За кого такого ты замуж выходишь? — спрашивал воевода.

— За того, кого полюбила и за кого отец и маты отда-ють! — отвечала Ганна.

Слушай, девка! — говорил воевода: — Я очень богат, денег у меня много-много и вотчины есть: озолочу!

— Не треба мени твоих денег и вотчин! Шукай соби -з своими деньгами и вотчынами иншу, а мене пусты до батенька и до матинки! — проговорила Ганна и зарыдала.

— Не упрямься, душенька. Слышишь, не упрямься! — сказал воевода и вставши хотел обнять ее.

— Геть! — крикнула Ганна не своим голосом: — Лип-ше убий мене на сим мисти, а я на грих с тобою не пийду! Я честного роду дытына, дивкою ходывши дивоцьства свого не втеряла и ставши замужем, своеи доброи славы не по-каляю! Геть! Нехай тоби лыхо!

— Что ты говоришь о доброй славе, да о грехе! — сказал воевода более и более воспламеняясь страстью. — Какая тут недобрая слава? Какой тут грех! Ты мне так по сердцу пришлась, что я тебя, за себя замуж хочу взять!

— Неправда! Замуж ты мене не визьмеш, а тильки ду-рыш, хочеш як бы улестыть мене. Як таки тоби, такому ■значному царському чоловикови да просту дивку за себе взяты, да ще не з свого московського роду? А хоч бы ты и вправди се говорыв, т^к сёму статысь не можно, бо я вже казала тоби, я чужа жона винчана и замуж иншому не можно мене вже браты!

— А я говорю тебе, что твое венчанье не в венчанье. . Не по закону веннать тебя разрешил владыка. Над вашим

владыкою есть другой владыка постарше, патриарх. Он твоего венчанья не вменит в венчанье и разрешит тебе выйти за меня замуж!

— Я, — говорила с более смелым и решительным видом Ганна: — вже тоби сказала, що я чужа жона, мене повинчалы. Да хоч бы и ваш патриарха, як ты кажет, розришыв, то я бы за тебе не пийшла. Люблю я свого Яць-ка и ни на кого в свити ёго не проминяю.

— А меня, стало быть, не любишь! — сказал воевода с зверскою яростью.

Ганна молчала, переминаясь.

Воевода еще раз спросил:

■— А меня, стало быть, не любишь? Не хорош я для тебя? '

— Не люблю! — сказала смело Ганна. — Як я любы-тыму такого, що ёго вперше бачу?

— Я сказал тебе, кто я такой, — промолвил воевода. — Коли не веришь, спроси у кого хочешь: все тебе скажут, что я царский воевода, в Чернигов прислан!

— Да будь ты не те що воевода, будь ты самый найпер-ший, як там у вас зов^ться, князь, чи що, хоч самого царя сын — я за тебе не пийду, а гриха творыть не стану ни з ким!

— Так-таки не пойдешь за меня? — спрашивал воевода, которого черты лица принимали все более и более зверское выражение.

— Так-таки не пийду! — отвечала Ганна.

— И не любишь меня? — спрашивал дико воевода. Ганна остановилась ответом. Воевода повторил вопрос.

— А сам знаеш! — отвечала она, потом, разразившись рыданием, бросилась в ногам его и говорила: — Витпусты мене, боярине, Хрыста рады витпусты до батенька и до матинки!

— Ну нет, девка! — сказал воевода: — Не на то я тебя сюда велел привести, чтоб ничего с тобой не сделавши, да отпустить. У нас говорят: кто бабе спустит, тот баба сам. Хоть плачь, хоть кричи — ничего не пособишь. Тут, окро-мя меня, никто тебя не услышит. Ты теперь в моих руках и от меня не вырвешься. Коли не хочешь добром, ласкою, так будет по-моему силою!

— Боярину! — вопила Ганна. — Витпусты мене! Ба-течку! Голубчику! Пажалий мене сырату бидну! Я никому не скажу, що зо мною диялось, ни батькови, ни матери, никому! Витпусты! Бог тоби за те нагородыть усяким добром. Голубчику! Пошануй! Витпусты!

— Нет, девка красавица! Не отпущу! — говорил воевода: — Больно ты мне приглянулась, к сердцу мне пришлась!

— Пане воевода! — промолвила Ганна, поднявшись и ставши с выражением собственною достоинства: — У мене есть чоловик. Вин узнас и заступыться за мене. Вин до самого царя дийде и суд на тебе знайде!

— Ого, девка! — сказал воевода со злобною усмешкою: — Ты еще пугать меня своим козаком! Он до царя самого дойдет! Вот какой большой человек у тебя, что до самого царя дойдет! Э! Далеко ему до великого государя, как кулику до Петрова дня! Что твой козак? Наплевать на него! Что он мне сделает? Я царев воевода. Мне больше поверят, чем какому-нибудь хохлачу козачишке. Не боюсь я его, дурака. Что хочу, то вот с тобой и учиню. Полюбилась ты мне зело, девка!

Он схватил ее поперек стана.

— Я розибью викно, кынусь; убьюсь! На тоби грих буде! — кричала Ганна.

— Окно узко! Не пролезешь! — сказал воевода...

Ганна барахталась. Напрасно! ..

Утром другого дня сидел воевода в своем доме. Перед ним стоял холоп его Васька, один из ухвативших в тайнике Ганну, парень лет двадцати слишком, с нахальными глазами, постоянно державший голову то на правую, то на левую сторону, часто потряхивая русыми кудрями. Воевода говорил:

—, Васька, хочешь жениться?

. — Коли твоя боярская воля будет, — отвечал Васька.

— У тебя зазнобушки нет? — спросил воевода. Правду отвечай мне.

— Нету, барин! — ухмыляясь, ответил Васька.

— Найти невесту тебе? Хочешь найду, красавицу... ух! — говорил воевода.

Васька только поклонился.

— Вон ту девку, что вы с Макаркою подхватили? Хочешь? — сказал воевода.

'— Помилуй, государь, — сказал Васька. —- Моему ли холопскому рылу такие калачи есть! Она просто краля писаная!

— Так вот на этой крале я хочу женить тебя, — продолжал воевода. — Хочешь, али нет?

— Ведь она повенчанная, боярин, — сказал Васька.

— Это не в строку, — перебил воевода. — Развенчаем. В пост их венчали; такое венчанье не крепко!

— Венчать в другой раз, пожалуй, не станут! — заметил Васька.

— Вы повезете ее в мою подмосковную вотчину: там вас отец Харитоний обвенчает. Он все так сделает, как я захочу. А я напишу ему с вами: вот он вас и обвенчает. Только вот с чем, Вася, — как меня из Чернигова выведут, тогда я тебя с женою в Москву вызову: ты будешь пускать жену свою ко мне на постелю.

— Не то что пускать, сам ее к тебе приведу, — отвечал Васька. — За большое счастье поставлю себе.

— А я тебя, Васька, за то озолочу, — говорил Чоглоков. — Первый у меня человек станешь. Коли захочешь — и приказчиком тебя над всею вотчиною сделаю. И платье с моего плеча носить будешь, и есть-пить будешь то, что я ем-пью!

— Как твоя милость захочешь, так и будет! — отвечал Васька, кланяясь. — Мы все рабы твои и покорны тебе во всем должны быть. Ты нам пуще отца родного, кормилец наш, милостивец!

Чоглоков говорил:

— Запряжете тройку в кибитку, посадите в нее хохлушку, закроете кожами и рогожами и повезете из города тайно в полночь. Держите ее крепко, чтоб не выскочила и не кричала, пока уж далеченько от города уедете. Ничего с, ней не говорите о том, что с нею станется и куда ее везете. А привезете в нашу вотчину — тотчас отцу Хари-тонию мое письмо подадите: он вас обвенчает. Будешь с женою жить у меня во дворе в особой избе, а я напишу приказчику, чтоб выдавал вам помесячно корм во всяком довольстве