Казаки

Дорошенко прежде всего схватил в руки письмо от Мазепы, так как его занимало желание укрыть от великорусского начальства последнюю отправку Мотовила к султану Нуреддину. В этом письме от Мазепы Дорошенко нашел только неясное и короткое уверение, что со стороны гетмана и старшин будет сделано все по желанию Дорошенка, сообщенному Вуеховичем.

. IX

Освободившись из Чигирина, Молявка рассказал прежде обо всем, что с ним происходило, своему полковнику Борковскому. Немедленно - Борковский сообщил об этом наказному, а Палуботок нашел, что принесенные Моляв-кою известия до того важны, что следует отправить самого этого Молявку к гетману, пусть Молявка сам лично расскажет ясневельможному все, и тогда главные региментари царских войск могут впору сообразить, что им -делать и какие меры предпринять в ожидании вновь затеваемой смуты. Полуботок приказал составить об этом «лист» к Самойловичу, вручил его Молявке для передачи и приказал последнему, в дополнение к написанному, словесно обстоятельнее изложить все, что найдут нужным узнать от него.

В тот же день отправился Молявка и прибыл в главный обоз под Вороновкою. Его, как посланца от наказного, провели к ставке гетмана. В оное время походы совершались не с такою быстротою и не так налегке, как теперь. Военачальники останавливались с войском иногда надолго и должны были иметь с собою все удобства, какими пользовались в постоянных местах своего пребывания. Об удобствах подначальных и рядовых воинов и даже о их продовольствии заботились тогда мало, но за то уже те, которые ими начальствовали, всегда брали с собою всего много. У малороссийского гетмана в походе была и своя походная церковь с духовенством, и своя походная кухня, и буфет, и канцелярия, и прислуга, иногда очень многочисленная. Гетман Самойлович, совершая походы разом с великороссийским боярином, начальствовавшим царскою ратью, посылаемою в Малороссийский край, устраивал пиршества, приглашал на них и своих, и великороссийских начальных людей, отправлял в столицу посланцев с вестями, принимал московских и других послов и гонцов, творил на походе суд и расправу со старшиною. При таких обычаях необходимо было брать с собою и возить множество вещей и людей, тем более, что при малолюдстве края и при бедности культуры не везде можно было добыть всего, что окажется нужным. Таким образом, где только останавливалось войско на продолжительное время, в обозе возникал вдруг многолюдный и шумный город. Так было и под Вороновкою.

Гетманская ставка была в середине обоза; она состояла из купы шатров, между которыми отличался нарядностью и обширностью шатер самого гетмана Самойловича, разбитый на три части, отделенные одна от другой холщовыми выкрашенными занавесами. Переднее отделение имело вид обширной залы и было установлено полками со множеством серебряной посуды. Посреди стояли столы и при Них складные стулья. Туда ввели Молявку. Самойлович находился тогда в другом отделении шатра, в своей спальне, и сидел там на своей походной постели перед столом, на котором лежали бумаги. С ним было двое из особ уже близких к нему, но не занимавших еще старшинских мест: один был Иван Степанович Мазепа, другой -— Василий Леонтьевич Кочубей; оба они_ состояли в неопределенном Звании значных войсковых товарищей, все, однако, в войске уже знали, что это самые приближенные к гетману люди. Прочитавши переданный Самойловичу через служителя <<лист» Полуботка, привезенный МОлявкою, гетман дал этот «лист» прочитать Мазепе и Кочубею, потом велел Мазепе поговорить с тем хоружим, который прислан с «листом».

Впущенный в переднее отделение гетманского шатра, Молявка был поражен множеством серебряной посуды. Ничего подобного не мог он видеть в своей жизни, до сих пор протекавшей в скромной обстановке быта рядовиков, где какая-нибудь полдюжина серебряных чарок да серебряная солонка в шкафчике считались уже признаком Бог знает какого довольства. А тут — в поставцах, расставленных во все стороны, горели как жар в таком множестве позолоченные и серебряные под чернью роструханы, достаканы, кубки, солоницы, ложки, черенки ножей и вилок — и все это сработано с вычурами, «штучне», как говорили тогда малороссияне .

. Молявка уже приучил себя к почтительности перед высшими лицами и притом слышал от Булавки, что у гетмана Самойловича старшины генеральные сами сесть не решаются, прежде чем он не пригласит, а потому Молявка не смел сесть, хоть и немало стульев там было расставлено. Молявка стоя глазел на посуду, не дерзая подойти к ней поближе. Вот, наконец, развернулась пола занавеса, отделявшего переднее отделение шатра от другого, внутреннего, и из-за нее вышел худощавый среднего роста человек с чрезвычайно добродушным выражением лица и с осклабляющимися губами, но с проницательными черными глазами. То был Мазепа.

— А где черныговськои сотни хоружий, що привиз вид Полуботка лыст до ясневельможного пана? — спросил он, поводя глазами.

Молявка тотчас подошел к нему и поклонился в пояс. Мазепа сказал: _

— Роскажы мени, серденька козаче, як ты ходыв до Дорошенка в Чыгирын, що там бачыв и що чув. Усе роскажы по ряду; ясневельможный гетман велив тебе рос-пытаты.

Молявка принялся рассказывать подробно о всех своих приключениях и когда пришлось говорить о собственных подвигах, Мазепа телодвижениями показывал ему одобрение. Но Молявка и на этот раз, как при передаче того же Борковскому, не сказал Мазепе, что на счет Мотовила предупредили его заранее в Чигирине. Мазепа, вглядываясь ему пристально в глаза, перебил его вопросом:

— А Вуехович тоби ничОго про се не сказав? Вин не говорыв с тобою? Може, вин колы не сам, то через кого иншого звистыв тебе. ,

Не решился Молявка отрицать этого, видя, что господин, который его спрашивает, как будто еще и не слыша его слов читает, что у него на уме. Он сказал, что было именно так.

— А не знаеш, як зовуть того, що тебе звистыв? — спрашивал Мазепа.

— Его зовуть Остаматенко. Я узнав про те описля, як мене Яненченко пидмовляв; тоди и сей був з Яненчен-ком, — сказал Малявка. .

— Кажи дальш, — сказал Мазепа.

Молявка говорил, как Дорошенко оставил его аманатом. Мазепа сказал:

— Дорошенкови хотилось, щоб московськи гетманы не зналы, що вин хотив бусурмана знов заклыкать. Нехай не турбуеться. Хоч ничого не утаиться от нас перед царським велычеством, еднак Дорошенкови з того лыха не буде.

Молявка рассказал, как Яненченко с товарищами принудили его дать присягу на верность Хмельниченку.

— А як же, козаченьку, не стыдно було тоби давать малёвану прысягу? — сказал тоном укора Мазепа. — Кто . ж писля сёго виру иматыме и другий твоей присязи?

Не допустивши ответа, Мазепа вышел. Молявка стоял, словно кто его холодной водой окатил. Он почувствовал, что Мазепа выворотил ему сразу душу наизнанку и заглянул в нее так глубоко, как он сам ни за что не хотел, чтоб кто-нибудь заглядывал туда.

Мазепа передал гетману все, что слышал от Малявки.

— Я думаю, — сказал гетман, — тепер як мы вже зна-емо, що в Чыгирыни складаеться факцыя за Хмелныченка и ёго навит чекають с турецькою сылою, то уже Дорошенка жадною мирою не можно зоставляты в Чыгирыни. Бо Дорошенко через свою жинку свий чоловик Хмелныченкови. И Павло Яненко тесть его и диты ПавлОви того ж роду. Як Дорошенко прииде до нас, сказаты ему зараз, що по цар-ськой воли мусыть вин незабаром перебиратысь на наш бик Днипра. Я ёму покажу мишканьня. Ты що на се повидаеш, Иване Степановичу? .

— Ясневельможный пане! — сказал Мазепа. — Ты нашого зданя пытаеш н:Ибы шкилюючи з нас. Бо нам зоста-еться тильки як дурням лупать очыма и нибы твоий мылосты похлибствоваты. Хоч який справедлывый слуш-вець своий отчизны — не здолае тоби власнон рады даты, бо як скаже щыру правду, то правда та мусыть походыты не вид ёго, а вид тебе, бо скаже те, що ты перш сам вымо-виш. Твоя мылость завше дас:И сам таку мудрую резолю-ццию, що нам не зостанеться ничого, як тильки згодыться з тобою. Бо хоч бы мы три дни, пьять день мирковалы, то не додумалысь бы ни до чого найлипшого. Як бы у царя ве-лыкого государя нашого на Москви коло его пресвитлого