Весна

– Вон оно что! А какая мне скука! Отзвоню, потом сойду вниз, буду орган накачивать… А как у тебя в школе дела? Какие отметки? Да что за беда такому парню, как ты, ты же в классе первый. Верно?

– Да, отметки у меня, правда, хорошие. А ты как? Опять, значит, в колокол бьешь?

– Да куда же денешься, куда денешься, саареский хозяин. Господин пробст прямо покою не давал – один посыльный за другим. Я сначала, правда, подумал – обратно меня так легко не заманишь, пусть-ка господин пробст мне прошение подаст. Ну, а потом рукой махнул: начни тут еще с ними счеты сводить!

– Да, это верно, – согласился Арно, и лицо его стало серьезным. – А только гляди, как получается: другие все сейчас в церкви… поют, слушают, как мы поем… а ты должен работать. Сначала звонить будешь, потом к органу пойдешь…

– Да, да, так оно и есть, – улыбнулся Либле. – Так оно и есть: когда у других самый большой праздник, у меня больше всего работы. Да что поделаешь, у каждого свои будни и свои праздники. А тебе здесь не холодно? В окошки сквозняком тянет.

– Нет, ничего.

– Ну, тогда ладно. Иной раз, когда покойника хоронят, закроешь ставни с одной стороны – и ничего; а сегодня, в честь праздника, так сказать, – сочельник ведь, – ну, думаю, пускай все будут открыты.

Они помолчали, потом Арно спросил:

– А скажи, Либле, кого тут недавно хоронили? Так, с неделю назад… мы как раз обедали в школе, а ты начал в это время в колокол звонить. Кто это был?

– Тогда? Ребенка хоронили… Из волости Рудина, кажется. А что такое?

– Да нет, ничего. Я просто так спросил. Думал, может, чья-нибудь мать умерла, сироты остались.

– Нет, это был ребенок.

– А правда, странно, Либле, что все люди умирают, и молодые, и старые. Иной раз и не подумал бы, а человек вдруг умирает. Как это так?

Либле взглянул вниз, почесал затылок и прислонился к окошку.

– Да, так оно и есть: так было, так и всегда будет. Кто из нас может знать – вдруг и сам завтра ноги протянешь. Да что там говорить про завтрашний день – сразу же, сейчас, за несколько минут можно дух испустить. Иной человек здоров, как бык, а глядишь – помер… и ничего не поделаешь. А другой всю жизнь скрипит, точно раки в мешке, а живет.

– А отчего так получается?

– Ну, потому, что не было у него, значит, смертельной болезни. А другой на вид здоров, а поди знай, какая у него внутри хворь сидит. Будто и здоров, а на самом деле нет.

– Но бог ведь может…

– Что бог может?

– Бог ведь мог бы сделать так, чтоб они выздоровели, чтобы не умирали те, у кого дети остаются или…

– Оно верно, конечно. Да ведь жить-то всем хочется; поди спроси кого угодно, каждый тебе скажет – мне, мол, умирать никак нельзя, у меня и та, и другая работа не доделана, у меня и те, и те вот остаются, кто тогда о них заботиться будет. А как придет смертельная болезнь, ничего не поделаешь… Помирай —и все тут.

– Но, Либле, значит, бог позволяет, чтобы все шло, как идет… Значит он не…

– Шут его знает, так будто и получается… Поди разберись, где тут правда. Тебе все такие серьезные мысли в голову лезут, прямо мудрец какой-то. А что я в таких делах смыслю? Заговорил я как-то с пробстом, начал его спрашивать, во что верить, во что не верить…

– Ну, а он что?

– Да ничего такого не сказал, осерчал только: «Ты, Либле, грешный человгк, ты бога гневишь». Я ему, правда, ответил – как же так, мол, я бога гневлю, – А он опять: «Ну да, – говорит, – у тебя вечно такие богопротивные речи на языке…» Тем дело и кончилось, я больше и не стал об этом говорить.

Арно задумался. Стемнело. Уже трудно было даже разглядеть лицо Либле, хотя они стояли друг от друга в каких-нибудь трех-четырех шагах. Снизу доносился глухой шум, в котором по временам можно было различить отдельные громкие голоса. Издали слышен был звон бубенчиков и ржание лошадей. Арно выглянул в окошко, и ему показалось, будто он где-то в облаках, стремительно летит вперед, а внизу чернеет и шумит море.

Либле как раз собирался закурить папиросу, но Арно вдруг резко повернулся к нему.

– Либле, зачем ты пьешь?

– Как? Что ты сказал? – спросил Либле, держа в левой руке спичечный коробок, а в правой спичку.

– Зачем ты пьешь? Водка же страшно горькая, неужели она тебе и вправду нравится?

– А, водка… да кой черт – нравится, а только вот…

– Зачем же ты тогда пьешь?

– Привык, бросить не могу. Иной раз прямо тянет выпить.

– И как она тогда – горькая или сладкая?

– Какое там сладкая… Мне она такая же горькая как и всем, и если б не знал, что от нее люди хмелеют, так, наверно, и капли в рот не взял бы.

– Ты, значит, пьешь, чтобы охмелеть?

– Да как сказать: не то чтоб именно ради этого, а только вот… надо – и все… нутро требует. А выпьешь – сразу на душе полегчает.

– А бросить ты не мог бы?

– Не знаю, не пробовал; а только почему не смог бы, стоит только взяться.

– Может, бросишь?

– А для чего?

– Это ведь… это ведь нехорошо…

– Ну еще бы, что тут хорошего. Иногда с пьяных глаз такую штуку выкинешь – на другой день как вспомнишь, волосы дыбом становятся. Хвалиться тут нечем, только вот…

– Брось пить.

– Ну да, тебе легко говорить. Слушай, а ты чудной парень, обо всем тебе охота думать, голову ломать! Тебе нужен бы какой-нибудь мудрец, человек ученый, чтоб с тобой потолковал. Такой бы знал, что тебе ответить и как все объяснить. А я что… Поговорим мы с тобой вот так еще немножко – до того оба очумеем, что с колокольни вниз головой свалимся. Да-да… а ты вниз не идешь?

– Да, мне надо идти. А ты звонить будешь?

– Да, да, уже пора.

Либле ухватился за веревку, бросил тлеющий окурок на пол, притушил его ногой, сплюнул и приготовился ударить в колокол.

– Постой, дай я ударю, – попросил Арно и тоже ухватился за веревку.

– Силы не хватит.

– Хватит.

Силы у него хватило, но не было уменья. Первый удар не удался. Арно не сумел сразу так раскачать язык колокола, чтобы получился чистый, ясный звук, и сверху раздался какой-то странный, забавный звон: динь-динь-динь. Либле громко расхохотался, а внизу в толпе кто-то сказал:

Слышишь, Либле наверху в старый котел бьет.

А другой ответил:

– Видно, опять нализался, скоро грохнется оттуда вместе со своим колоколом.

И несколько парней, которые, покуривая и болтая, стояли на площади перед церковью, поглядели вверх, раскрыв рот, точно и в самом деле ждали, что Либле вместе с колоколом «грохнется вниз». Но вскоре они успокоились: с башни понеслись звонкие, мерные звуки колокола – бим-бом, бим-бом, – созывая людей на молитву, на праздник рождения спасителя. Арно наконец справился с колоколом, и теперь дело у него пошло так, словно он всю жизнь был звонарем.

XXI

А внизу церковь блистала и светилась огнями; все свечи были зажжены, и высившаяся у алтаря елка напоминала каждому прихожанину о том, какой торжественный час наступил и во славу кого собрались сюда люди.

Кучер с церковной мызы, зажигавший свечи, еще хлопотал у подсвечников, кое-где поправляя покосившуюся свечу или заменяя поломанную новой.

Сегодня ему тоже пришлось прислуживать в церкви, так как Либле накануне сочельника заявил пастору, что у него нет такого таланта – одновременно заниматься десятью делами. Пастор согласился с ним и велел кучеру помочь ему.

Арно прошмыгнул сквозь толпу школьников и стал на свое место.

– Где ты был? – спросил Тыниссон, давно заметивший его исчезновение.

– На колокольне, – ответил Арно.

– Тебя всюду хватает, – заметил Тыниссон, испытующе глядя на товарища.

Началось богослужение.

– Сегодня родился наш спаситель, – громко возвестил пастор, и Арно вдруг показалось, будто то, о чем он говорит, произошло только сейчас, в эту минуту. Неизъяснимый восторг охватил Арно, ему почудилось, что произошло нечто великое, неожиданное, что оно должно принести ему и всем другим людям огромную радость. Арно желал в эту минуту только одного – чтобы все кругом чувствовали себя такими же счастливыми, как он.