Весна

Подозрение кистера падало теперь на вполне определенную личность, но так как одного подозрения недостаточно, чтобы выгнать кого-либо из школы, то он решил продолжать расследование.

– Кто из вас вчера уснул последним?

– Я уже спал, когда Тоотс швырнул мне сапогом в спину. От боли я и проснулся, – ответил Визак.

– Вранье! – послышалось из-за печки.

– Молчать, Тоотс, или я сейчас же прогоню тебя домой! Ну хорошо, значит, ты уже спал, когда он в тебя бросил сапогом. А после этого ты сразу уснул?

– Да.

– Расплакался сначала, а потом уснул?

– Да.

– Я тоже уже спал, когда Тоотс крикнул, что на дворе пожар, сказал Кярд. – Я еще подошел к окну посмотреть, но там ничего не было. Тогда Тоотс у себя в постели засмеялся и испортил воздух – я чуть не задохнулся.

– Кярд врет. Я уже спал и храпел, а он еще посвистывал, – снова послышалось из-за печки.

– Молчать! Допустим, что так. Но раз ты уже спал и храпел, как же ты мог слышать, что он свистит?

– Сквозь сон.

– Ага, вот как, сквозь сон!

Глядите, пуговицы! – взвизгнул в этот момент кто-то из мальчишек. Все оглянулись, даже Тоотс отошел от печки, Действительно, возле стены под окном чернела маленькая круглая пуговичка. Кийр сразу же узнал в ней одну из своих пуговиц. Начались поиски под кроватями. Около окна нашли еще одну пуговицу, а когда кто-то из ребят нечаянно наступил в углу на прогнившую доску и она чуть отодвинулась, под ней оказалась целая горка пуговиц.

Кража была налицо, но вор еще не был пойман. Во всяком случае, над Тоотсом продолжало тяготеть тяжкое обвинение.

Попадись кистеру хоть какой-нибудь мельчайший факт, подтверждающий его подозрение, – Тоотс кубарем вылетел бы из школы. Но такого факта не нашлось, и Тоотса оставили в школе. Сам Тоотс впоследствии заявлял так:

– Ну, разве я не говорил, что это крысы! Неужто человек пойдет красть эти дурацкие пуговицы!

Когда ребята возразили ему, что крыса ведь не может оторвать пуговицу с ботинка, он тут же объяснил: крыса прижимает лапкой ботинок, а потом отрывает пуговицу.

Но сколько он ни старался всех убедить, ребята продолжали на него смотреть такими глазами, словно хотели сказать: «А все-таки ты сам украл пуговицы». Тоотс хорошо это понимал и, видимо, чувствовал себя довольно неловко.

Итак, эта история закончилась благополучно, кистер даже разрешил Кийру пришить пуговицы к ботинкам у себя в комнате, и Кийр, обуваясь, заметил:

– Прямо как новенькие!

Но, видно, сегодняшний день был роковым – после уроков произошло еще одно событие.

Тыниссону когда-то довелось прочесть всего одну-единственную книжку о борьбе древних эстонцев за свою свободу и о последовавших затем годах рабства, но чтение этой книги так на него повлияло, что он стал непримиримым врагом немцев.

На церковной мызе тоже была школа. Там учились сынки пастора и окрестных помещиков, обучал их какой-то иностранец.

И вот как раз в тот момент, когда ученики приходской школы, собираясь домой, проходили через двор, сюда явились юные барчуки с церковной мызы. В зубах у них торчали трубки, в руках были хлысты для верховой езды. Один бог знает, что привело сюда молодых господ, но они оказались тут. Впоследствии Тыниссон решил, что они направлялись к речке, чтобы покататься на плоту. Когда они приблизились к приходским школьникам, один из барчуков сказал:

– Гляди-ка, мужичье по домам собралось.

Тыниссон, и так уже ненавидевший немцев, не мог это стерпеть. Он схватил камень и, прежде чем кто-либо успел опомниться, запустил им в обидчика. Послышался удар, из трубки посыпались искры и пепел, а сама трубка отлетела далеко в сторону. Молодой барчук высоко взмахнул в воздухе хлыстом и бросился на Тыниссона, но тот, не двинувшись с места, схватил еще один камень и крикнул:

– Ну-ка, сунься!

Барчук остановился. В глазах его противника было сейчас столько решимости, что он невольно испугался.

– Я изобью тебя, как собаку! – крикнул немец.

– Попробуй только, сунься! – ответил Тыниссон.

Противники стояли некоторое время лицом к лицу и молча мерили друг друга глазами. Но когда «Германия» убедилась, что «Эстляндия» готова на все, она остановилась на полпути и отошла обратно в свой лагерь. Там началось обсуждение плана общей атаки с хлыстами. Почти все высказывались за нее, только сыновья пастора против. Наконец и они были вынуждены уступить большинству. Трубки свои, которые им теперь только мешали, барчуки вынули изо рта и, выколотив о каблук, сунули в карманы. Потом взмахнули в воздухе хлыстами, словно желая испробовать их прочность.

Теперь пора было и эстонскому лагерю готовиться к бою. Первым напомнил об этом своим друзьям Тоотс. Он жалел, что оставил дома свой «громобой»: будь это оружие сейчас при нем, он мог бы уложить всех врагов до единого. Чтобы как-нибудь помочь делу, Тоотс побежал в классную, пообещав накалить там докрасна кочергу и щипцы: ими потом можно будет жечь наступающих противников.

Самые смелые и крепкие ребята, такие, как Кярд, Туулик, Кезамаа, сгрудились вокруг Тыниссона и глядели на него в ожидании команды. Тот стоял, возвышаясь среди них, словно каменное изваяние, и смотрел в сторону неприятельского лагеря. Все остальные немного струсили и мысленно уже прикидывали, куда бы им скрыться в случае беды, но Тыниссон был далек от такой мысли. Он думал лишь об одном: пусть только нападут, уж я им покажу.

И они напали. Напали раньше, чем Тоотс успел вернуться со своей раскаленной кочергой и щипцами и занять место среди бойцов; напали, когда большая часть ребят еще не была подготовлена к бою. Да и вообще участвовать в битве решили не все – многие за это время успели уйти домой.

Первый удар хлыста пришелся Тыниссону по руке. Это было ужасно больно, на руке остался большой синий рубец. Но не таков был Тыниссон, чтоб оробеть. Невооруженной рукой он нанес ответный удар нападающему, да так ловко, что угодил ему прямо в нос. Удары обрушились и на соратников Тыниссона. Те, правда, в долгу не оставались, но долго ли повоюешь голыми руками против людей, вооруженных хлыстами. Кярда сильно ударили по лицу, кончик хлыста чуть было не задел ему глаз. А Ярвесте, могучий, как Голиаф, страшно медлительный мальчуган, получил такой жестокий удар по руке, что даже завопил от боли: «Ай, ай!».

Гораздо удачливее оказался Кезамаа – он вырвал оружие из рук противника, и тут спине врага пришлось отведать его собственного хлыста.

Больше всех пострадал Тыниссон. Ему пришлось труднее всего – он водился в гуще борьбы, выбирал себе самых сильных противников и ни на минуту не покидал поля боя. За первым ударом на него посыпались новые, и тот, кто на другой день взглянул бы на его затылок, руки и бедра, пришел бы в ужас – до того они были покрыты синяками. Но, удивительное дело, у него не вырвалось ни единой жалобы. Он дрался молча, сопя, и переносил боль, как настоящий герой.

Арно в этом сражении участия не принимал. Он стоял у дверей школы, весь бледный, испуганно следил за дракой. Но когда он заметил, что противники окружили Тыниссона и один из них готовится нанести ему удар по голове, Арно, сам не сознавая, что делает, схватил вдруг кол, лежавший возле забора, и, зажмурив глаза, ударил им самого свирепого врага Тыниссона.

Победа явно клонилась на сторону барчуков. Уже Тыниссон и его соратники были окружены со всех сторон. Уже Тыниссон не пытался и. глине нападать; заслонив глаза рукой, он съежился под градом вражеских ударов. Но как только это оказывалось возможным, он пытался отбиваться ногой.

Когда положение эстонцев стало уже совсем безнадежным, к ним вдруг подоспела помощь. Из школы выбежал Тоотс с раскаленными щипцами и кочергой в руках, крича на ходу истошным голосом:

– Вперед, кентукские ребята! Бей краснокожих!

Зрелище это было до того потрясающим, что победители опешили и начали отступать. А когда Тоотс побежал за ними и стал под самым носом у тех, кто не успел вовремя отступить, вертеть раскаленными «пушечными ядрами», как он сам окрестил свое оружие, – тут же барчуки обратились в повальное бегство. А Тоотс продолжал гнаться за ними с криком: