Страница 26 из 59
Но, придя к выводу о действии на расстоянии, Альберт часто ловил себя на том, что примеры из жизни расшатывают его уверенность. Его мысли непостоянны. Он никак не может взять их под контроль. Некоторые люди, замечает он, наделены силой обаяния: «Душа одного человека действует через глаза или иной орган чувств на благо или во вред другому» [103]. Прямой холодный взгляд, пристальный прищур помогают завоевать души других. Если при этом причиняется вред, говорят о «дурном глазе». И рассказы о нем существуют в разных культурах от начала времен. И уж в XX веке их знают многие. Простых немцев Адольф Гитлер подчинял голосом, а политических сторонников — взглядом. Понятие «дурной глаз», по-видимому, и выражает действие на расстоянии, отмену пространства и времени. «Определенная способность изменять мир заложена в душе человеческой», — писал Магнус. И тут он, без сомнения, прав. Глупо это отрицать.
Какой бы ни была природа дурного глаза, проблема действия на расстоянии снова появляется в самих недрах богословия. Христианская доктрина не оставляла сомнений в существовании ангелов (как и демонов). Но тогда ангелы, раз они определены, неизбежно ограничены в пространстве. Одни пребывают в одной части небесного свода, другие — в другой. Как же тогда они общаются? (Quo sermone loquantur Angeli?) Удивительно образно Альберт сравнивает двух ангелов, пытающихся поговорить, с космическими маяками, разделенными большим расстоянием. Он спрашивает: при каких обстоятельствах посланные ими лучи света столкнутся? Его ответ — чудо здравого смысла. Между маяками не должно быть поглощающих стен и отклоняющих зеркал. И они должны быть повернуты друг к другу. Иначе их сигналы затеряются в пространстве и никогда не встретятся. Кроме того, сила испускаемого каждым маяком луча должна быть пропорциональна расстоянию между ними. Как отмечает Магнус, «свет из Англии не встречается со светом из Италии». Все это вполне соответствует здравому смыслу. Маяки используют лучи света для связи, а свет — это физический сигнал. На больших расстояниях маяки общаться не могут [104].
Дальше аналогия между ангелами и источниками света начинает пугающе распадаться, поскольку предполагает, что разделенные пространством ангелы должны разговаривать друг с другом. Стало быть, им нужны органы слуха и речи. Именно здесь Альберт начинает колебаться, и его четкое понимание сложных физических законов вступает в конфликт с принципами христианского вероучения. Если знание течет подобно свету от ангела к ангелу, оно должно распространяться. И сколько бы Альберт ни рассматривал вопрос распространения знаний ангелами, он приходит к осознанию того, что только физическая система может распространять физический сигнал. А ангелы бестелесны, как учит Церковь. Тут сталкиваются разные доктрины.
Магнус решил свои затруднения с помощью философской стратегии, которая полна идей, но лишена ясности. В каждого ангела, утверждал он, заложена возможность узнать все истины о мире природы. Однако они не всегда проявляют эту способность. Если один ангел хочет передать мысль другому, который далеко от него, он отправляет ее в свое собственное ангельское сознание, после чего она немедленно становится доступной ангельскому сознанию второго ангела. В квантовой механике этот процесс называется запутанностью квантовых состояний, и в теоретической физике он не более понятен, чем в богословии.
Теперь отпустим ангелов восвояси. Они свою работу выполнили. Альберт позволил коготку действия на расстоянии увязнуть, отчего пропала вся птичка. Что еще оставалось бедной птичке, как не последовать за своим коготком?
Сделала она это и шестьсот лет спустя, когда Исаак Ньютон опубликовал «Принципы математики».
Орден предоставлял своим выдающимся рыцарям все необходимое для жизни, и потому они могли позволить себе заниматься астрологией как некой теоретической проблемой. Практикующие астрологи, не располагавшие ни временем на метафизику, ни склонностью к ней, вынуждены были сами зарабатывать на хлеб насущный. Жизнь Михаэля Скота (Михаила Шотландца), знаменитого астролога, колдуна и переводчика, в каком-то смысле типична, а в каком-то может служить примером [105]. Он родился в Шотландии в 1196 году. О детстве и юности Скота почти ничего не известно, кроме того, что он был непоседлив и уехал из Шотландии в начале XIII века. Перебравшись через Ла-Манш, Скот отправился в Париж пешком — учиться. И без сомнения, там его ожидал сюрприз.
Европейские университеты того времени несколько напоминали митинги XX века. Студенты собирались под открытым небом, чтобы послушать, как лекторы выкрикивают свои тезисы, стоя на перевернутых бочках. Самые популярные профессора выступали за деньги. Прочие исчезали через пару-тройку ужасных семестров, возвращаясь в свои деревни или находя убежища в маленьких монастырских обителях. В начале XII века большим успехом у студентов пользовался Абеляр. После его лекций по логике они устремлялись в злачные заведения, стучали пивными кружками по столам и энергично распевали любовные песенки. Летописец Жак де Витри кратко и точно описывает тогдашнюю студенческую жизнь: «Почти все студенты в Париже, иноземные и свои, абсолютно ничем не занимались» [106]. Да, они проводили время в «прениях и спорах» — но это, разумеется, тогда, когда не были заняты блудом и выпивкой.
Однако в подробностях рассказ де Витри не так категоричен:
(Студенты) утверждали, что англичане хвостаты и все сплошь пьяницы. А сыны Франции горды, изнеженны и украшают себя, как женщины. Они говорили, что немцы неистовы и в праздники ведут себя непристойно. Нормандцы — самодовольны и хвастливы. Пуатьенцы — предатели и искатели приключений. Бургундцев они считали вульгарными и глупыми… Ломбардцев называли алчными, порочными и трусливыми. Римлян — мятежными и буйными клеветниками. Сицилийцев — жестокими клеветниками. Жителей Брабанта — кровожадными подстрекателями, разбойниками и насильниками. Фламандцев — непостоянными, расточительными и прожорливыми.
Обменявшись такими оскорблениями, прибавляет де Витри с некоторым приуменьшением, «студенты нередко вступали в драку». Преподавательский состав немногим уступал им. «О логиках я говорить не буду», — замечает де Витри, прежде чем начать говорить именно об этих представителях университетской профессуры, «пред чьими глазами мелькают беспрестанно „казни египетские“ — то есть все замысловатые тонкости, дабы никто не мог понять их красноречивых рассуждений, в которых, как говорит Исайя, мудрости нет. Что же касаемо докторов богословия, восседавших на троне Моисеевом, их поглотило учение, но милосердию в их душах места не оказалось… они не только ненавидели друг друга, но лестью переманивали студентов, каждый ища славы для себя».
Папа Гонорий III так отзывался о Михаэле Скоте: «Горящий мальчишеством с любовью к науке» [107]. Вполне возможно, что студенческие годы, если Скот провел их в Париже, добавили ему пылкости. Но если принять во внимание рассказ де Витри, вероятность этого невелика. Не имея средств и источника материальной поддержки, Скот зарабатывал на более-менее сносную жизнь, играя на лире. «Никакой другой инструмент, нежели лира, не может быть более полезен в жизни бедному ученому, и это знает каждый, кто играет на ней, переходя от дома к дому», — признается он [108].
Судьба Скота решилась в 1217 году. Он оказался в Толедо, на перекрестке арабской, христианской и иудейской культур, в палимом солнцем, благоухающем специями городе, в котором жили купцы, еврейские мыслители, колдуны, философы, шарлатаны-имамы, торговцы шелком, прелаты, священники, церковные властители, влюбленные поэты, пишущие на иврите и арабском, флибустьеры, книжники, астрологи, некроманты и переводчики со всего Средиземноморья.
Скот овладел арабским, в дополнение к средневековой латыни, которую уже знал. Он стал переводчиком, чем-то вроде привратника, который контролировал поток арабских текстов и комментариев, наводнивших Европу. И хотя в схоластической литературе об этом не сказано, Скот наверняка читал астрологические труды Абу-Машара, хотя бы потому, что живо интересовался астрологией, а репутация Абу-Машара в ту пору достигла апогея.