Страница 25 из 59
«И это-то Фарамелла должен был знать, — хмыкает историк XXI века Николас Уайт, — если бы он был настоящим астрологом» [99].
Может, оно и так. В любом случае во многих отчетах астрологов чувствуется подспудное беспокойство. С приближением слияния планет в 1186 году, рассказывал Ансельм из Винчестера, послушник из его монастыря пробормотал печально несколько строчек по-латыни, а потом впал в забытье и умер.
Общепринятое мнение о темном Средневековье заключается в том, что оно было темное. И это представление сохраняется, несмотря на всю свою примитивность. В начале Средневековья сознание европейцев, вопреки христианству, было пропитано множеством суеверий. За замысловатыми ритуалами христианского богослужения, составленными как для радости, так и для горя, оставались мрачные, неясные пережитки языческих верований. На Западе астрология никуда не исчезала, но серьезно недооценивалась до того момента, когда были найдены Птолемеевы «Альмагест» и Tetrabiblos. Алкуин, философ IX века, был знатоком астрологии. Существует распространенное мнение, что он учил Карла Великого принципам классической астрологии. Каковы бы ни были взаимоотношения этих двоих, вряд ли они вели дискуссии на очень сложные астрологические темы. В IX веке человечество утратило способность точно определять время. Люди полагали, что пришла Пасха или наступил черед Великому посту, изучая небо, рассматривая листву и выдвигая догадки.
Но во второй половине XII века утраченные сокровища Античности — труды Платона и Аристотеля, сочинения греческих и римских поэтов, античных ученых — появились в средневековой Европе, сохраненные от червя времени арабскими исследователями и толмачами. И теперь книжники начали переводить на средневековую латынь арабские версии давно утерянных древнегреческих и древнеримских шедевров. Tetrabiblos Птолемея, который на Западе отсутствовал более шестисот лет, был переведен на средневековую латынь в 1160 году, «Альмагест» — в 1175-м. Астрологи снова стали специалистами по многим вопросам. Они вернулись в общественную жизнь, как и раньше, мрачно нашептывая что-то на ухо всесильным правителям.
В последней четверти XII столетия в средневековой Европе вскрылась гноящаяся рана. Подробности неясны. Нам известно лишь то, что к 1198 году, когда Иннокентий III стал папой, по всей Южной Франции широко распространилась ересь. Какой-то итальянский аббат, некий Иоахим из Флоры, в подстрекательных трактатах объявлял папу антихристом, после чего рядом с французским торговым городом Альби расцвела форма манихейства[26]. Весь мир, пока его правители спорили между собой, разделился между силами добра и зла, света и тьмы, духа и материи. Предводители еретиков, среди которых был граф Тулузский, величали себя избранными. Они требовали уважения к своей чистоте, особенно на фоне стандартов аскезы церковнослужителей, бытовавших на юге Франции, а этот регион не слишком благоприятствует самоотречению. Их последователи, как утверждали слухи, наплевали на все моральные нормы и предались удовлетворению плотских желаний. Чем меньше было известно в точности об их обрядах, тем страшнее становились рассказы о них. Над христианской верой нависла угроза. Папа Иннокентий III среагировал моментально, учредив инквизицию с ее ужасающей машиной пыток и запугивания, дабы призвать к ответу, а затем раздавить всякого, осмелившегося отойти от истинной веры.
Если сила была первым лекарством от ереси, рассудок был вторым. Испанский проповедник, ныне известный как святой Доминик, в начале XIII века достиг определенного успеха в борьбе с альбигойской ересью в Лангедоке. Он обнаружил, что доводы Церкви кажутся более привлекательными в том случае, если высказываются человеком, демонстрирующим самоотречение, а не только требующим его. Памятуя об успехе Доминика, Иннокентий III в 1216 году создал доминиканский орден.
С самого начала доминиканцы сосредотачивались на высокодуховной, интеллектуальной защите католической веры. Братьям, членам ордена, давали чин в соответствии с их умственными способностями и назначали на начальственные посты на основании их талантов. Орден ожидал глубокой религиозности от своих приверженцев, однако цель его была в создании некой интеллектуальной конструкции, которая вместила бы и науку Аристотеля, и истину христианских откровений.
Так зарождалось мощное интеллектуальное движение.
«Менструирующая женщина, — утверждал Альберт Магнус, — взглянув в новое зеркало, испустит облако крови в него» [100]. Как и у всех доминиканцев той поры, мировоззрение Магнуса основывалось на суждениях Аристотеля. А Аристотель говорил так: «Если женщина посмотрится в хорошо отполированное зеркало во время менструации, поверхность его затуманится кроваво-красным». С уверенностью безумца Аристотель добавлял: «Если зеркало новое, пятно будет трудно оттереть» [101].
Эти взгляды настолько расходятся со здравым смыслом, что стоит потратить время и поставить все с ног на голову, чтобы лучше рассмотреть те физические тонкости, которые они прячут. Давайте пойдем против фактов и допустим, что новые зеркала краснеют из-за менструирующих женщин. Альберта Магнуса, взгляды которого уходили корнями в миф, занимал вопрос, делают ли женщины это с помощью действия на расстоянии. Видимо, нет, понял он. При обычных обстоятельствах человеческий взгляд испускает в воздух «теплые испарения» и «неуловимые сущности». Во время менструации кровь выходит из всех вен женского тела и смешивается с теплыми испарениями. Распространяющиеся, словно туман, испарения покрывают зеркало на расстоянии, как, очевидно, и все остальное поблизости от женщины. Женщины действуют локально. Совершенно обычные циклы причин и следствий переходят, покраснев от крови, из их глаз на зеркало, в которых они отражаются. Никакого действия на расстоянии нет. Нелепый пример послужил доказательством физического принципа.
Самый знаменитый из первых доминиканцев Альберт Магнус родился в 1206 году в Лауингене на реке Дунай и получил образование в Падуе. «Магнус»[27] — не прозвище, данное за рост, а нечто вроде перевода на латынь его родовой фамилии «Де Гроот». Так что Альберт Магнус вошел в историю как великий в силу того, что его звали Великим. Такая вот ирония судьбы и повод для раздумий. С юности его жизнь была окутана легендами. Ходили слухи, что Магнус наделен волшебными способностями. Злопыхатели уверяли, что он ведет непринужденные беседы с дьяволом. А некоторые доходили до того, что утверждали, будто Магнус тайком собрал механизм, способный разговаривать. Дальше ткань легенды еще сильнее разукрашена вышивкой домыслов. Однако современники заверяли, что видели, как Фома Аквинский крушил инфернальное устройство в приступе негодования. Когда другие современники приписали Альберту открытие философского камня, его репутация волшебника еще больше возросла, так что в юности он уже казался опасным человеком.
Но вскоре после этого Альберту Магнусу было видение, в котором пред ним предстала Дева Мария. Это событие прекратило все разговоры о его связи с волшебством и темными силами. Магнус вступил в молодой доминиканский орден в 1222 году и в следующие пятьдесят восемь лет посвятил себя натурфилософии. Подобно аль-Кинди, на которого он во многом похож, Альберт Магнус снискал славу как ученый энциклопедических знаний. Магнуса занимали философия и ботаника, зоология и физика, математика и логика. И самое главное, он был человеком поразительной любознательности.
Единственный из схоластов, Альберт Магнус был одержим действием на расстоянии [102]. И опять же его единственного, видимо, преследовала неискоренимая мысль о важности сей проблемы. Невозможность действия на расстоянии казалась ему важным принципом упорядоченности мира. Действие требует объяснения. А посему действие требует контакта. Этот принцип подразумевает, что христианский Бог должен присутствовать везде одновременно, совпадая телесно с самой Вселенной. В противном случае Он не смог бы действовать, а без Его постоянного вмешательства Вселенная ушла бы в небытие. Dues est ubique conservans mundum, как говорили теологи. Бог — везде, и повсюду Он бережет мир. Тело Христа вездесуще. Тут можно заметить некую общность между мусульманской и христианской мыслью.
26
Имеется в виду альбигойская ересь.
27
Magnus — большой, великий (лат.).