Современники

— Так вот, хмурый ты человек: спрашиваешь ты — сыновья или снохи… — продолжала старушка, удобно усевшись в кресле и опять наводя на Рыбникова свои очки. — А вот я тебе скажу: и те и другие из-за меня аж вздорят… Вот-вот, и ничего тут особенного — время такое, старый человек теперь в большом уважении. А как им иначе и быть-то? Вот месяц-полтора назад сын мой Михаил — он в Воронеже в институте лекции читает, и невестка Лида — она тоже у нас ученая: какую-то там клубнику удивительную вывела и даже премию за это получила, — так вот оба пишут мне: «Начинается у нас прием студентов, будем мы очень заняты. Вовка нездоров. Приезжайте, — они меня на «вы» зовут, — приезжайте, пожалуйста, мамаша, к нам». Ладно! Вовка болен — дело серьезное. Собираемся мы с Нюшей в путь-дорогу, благо нам не привыкать — город Воронеж нам известен. А тут, хвать, из Свердловска телеграмма! Большая — рублей пятнадцать, поди, за нее заплачено: «Мама, срочно самолетом командируйся к нам. Получили отпуск, путевки в Сочи в кармане, проездные командировочные перевели телеграфом, обнимаем, целуем. Федор, Сима». А Федор — сын мой. Он на Уралмаше мастер наипервейший. Машины для этих ваших строек какие-то ходячие собирает. А Сима — Серафима то-есть, его жена — тоже там в цеху по металлу что-то работала, а теперь студентка в институте. И вместе с телеграммой подает мне почтарь от них командировочные. И на меня и на Нюшу.

Что делать, куда ехать? Тут Вовка болен — там вовсе трое ребят осталось невесть на кого. А пока раздумывала, письмо отсюда, от сына моего Сенюши, то-есть Семена Петровича Зайчикова, — он где-то тут у вас на стройке тоннельный мастер, и жена у него Зойка. Они вместе в Москве метро строили, а теперь она тоже тут у них какое-то важное лицо. Я ее, грешным делом, не люблю. Занозистая такая: «Вы в мои дела не лезьте» да «я и без ваших советов проживу». Но у них беда — двойня маленькая. И пишут они: «Мама, знаем мы, и Свердловск и Воронеж на тебя претензию имеют, но нам ты должна оказать предпочтение: у нас стройка наиважнейшая — это раз, и четвертая по счету домработница на курсы строителей устрельнула — это два, и нам по зарез некогда, объект в эксплуатацию сдаем, — это три…»

— Ситуация! — говорит пожилой монтажник, и его длинные моржовые усы, нависающие на рот, не в силах прикрыть улыбку. — Вот и решай, к которому податься. Тут, брат-бабушка, нужен государственный подход!

— И правильно, что ты улыбаешься, милый. Мы с Нюшей так рассудили. Михаил с Лидой оба ласковые, обходительные, но они в большом городе и человека себе, если надо, легко найдут, да и в случае чего могут тещу вытребовать, у них теща имеется. Так? Федор с Симой хоть проездные и командировочные нам прислали, у них тоже не крайность: детей можно в колхоз, к Симиному отцу, к свату моему, отправить. Я там у него бывала — крепкий, приятный колхоз, и живут просторно, ребятам раздолье, горы, река… А у младшенького-то мово, Сенюши, то-есть у Семена Петровича, хоть жена у него и репей, бог с ней совсем, а положение действительно серьезное. Возьмешь молоденькую в няньки — через месяц на курсы бежит. И правильно бежит! Ей профессию надо, чего ради она будет в няньках болтаться, когда, может, из нее через год-другой знаменитый человек выйдет? Ну, а старух, в окрестных станицах давно поразбирали. Сколько людищей-то понаехало! Да и не очень-то они идут к чужим в няньки, станичные старухи. Больно им надо, когда колхозы тут богатые, всё у них есть! Да и свои-то внуки — они милей чужих детей.

— Стало быть, к занозистой невестке и едете?

— К занозистой и еду. А как же, тут стройка-то какая идет, должны и мы с Нюшей, чем можем, помочь!.. Да и что это, милый, значит: занозистая! Приеду — будет рада до смерти: «мамашенька» да «мамашенька»… Жизнь-то, она вежливости учит. А в случае чего — до свиданья, и на поезд. Деньги на билет у меня всегда в кармане, пенсия идет, комната ждет… Мы с Нюшей — люди самостоятельные…

И так уж это случилось, боль ли утихла или усталость взяла свое, но Василий Рыбников заснул в кресле под мерный старушечий голос.

Проснулся он на рассвете. Кто-то сильно тряс его за плечо. Это был вчерашний геолог. Лицо у него было озабоченное:

— Ну и спите!.. Вы ведь здешний? Говорите скорей: чтобы попасть на Отрадный, где слезать? Тут, на Новой, или до гидроузла плыть?

— Как, уже Новая?

— Ну да, минут пять, как привалили.

Рыбников бросился в каюту, схватил чемоданчик. Геолог шел за ним по пятам:

— Ну, так где же слезать: здесь или дальше?

— Если есть транспорт, слезайте здесь, тут втрое ближе. Только с транспортом худо: слякоть, дороги разъехались. Легковой сейчас не пробиться, только грузовик, да и то не всякий… Я вот слезаю, за мной приедут. Пока!

Геолог уже не слушал. Он исчез и через мгновение показался на прогибающихся сходнях с чемоданом, баулом и скаткой свернутой постели. Вслед за ним, боязливо держась за его плечо, шла давешняя старушка. Усатый монтажник нес на руках спящую девочку. И едва провожавшие старуху успели вернуться на пароход, как сходни подняли, и, производя своими суетливыми плицами шумную кутерьму, судно начало отваливать.

— Бабушка! Младшенького, Сенюшу приветствуйте!..

— Не давайте снохе потачки! — слышалось с удаляющейся палубы.

— Вот балагуры, рассказать ничего нельзя! — улыбалась старушка, помахивая вслед удаляющемуся пароходу сухой, маленькой ручкой. — Ведь долго ли вместе проехали, а будто сроднились, и расставаться жалко…

— Вы лучше скажите, как думаете до Отрадного-то добираться? Машину, что ль, сын пришлет? — хмуро опросил Василий Рыбников.

— Я ему и не протелеграфировала. Они там вон что-то в эксплуатацию сдают, чего его пустяками беспокоить…

— Ай-яй-яй, — не на шутку встревожился Рыбников, — как же так можно! Ведь до Отрадного больше сорока километров, вы об этом подумали? А погода — вон она какая. Ведь глушь, степь, дороги развалились…

Злой дождь, косой и холодный, дробно стучал в железную крышу пристани. Мелкая сердитая волна часто пошлепывала по борту дебаркадера. Все кругом, будто на дне старого погреба, было пропитано студеной, промозглой сыростью.

— Как люди, так и я, — вздохнула старушка.

— А где ж они, люди?

— Ты-то вот как поедешь?

— За мной машина придет, но мне в другую сторону, понимаете… Ну как это можно сойти, ни о чем никого не расспросив! Да еще с ребенком… Эх!

— Не шуми, не шуми, Нюшу разбудишь! — невозмутимо отозвалась старушка, поправляя шаль, прикрывавшую девочку. — Не в Америке, чай, не пропадем — кругом свои люди. Сколько мы с Нюшей ни путешествовали, нигде не пропали… Вон, слышь, гудят. Не тебя ли кличут?

На невысоком берегу в промозглой мгле настойчиво ревела сирена автомашины. Потом под чьими-то ногами захлюпали сходни. На пристани появился коренастый паренек в синем комбинезоне, с ног до головы облепленный грязью. Увидев Рыбникова, держащегося за щеку, он виновато опустил глаза:

— Извините, Василий Иванович! Три раза в грязи по самый дифер сидел — развезло, ужас… Балки разлились.

— Возьми вон эти вещи, — кивнул Рыбников на имущество старушки. Сам же он поднял девочку и сердито сказал: — Чего уж, пошли!

— Ну что ж, пошли так пошли, — спокойно согласилась старушка и деловито осмотрелась кругом — не забыла ли чего.

К приглашению она отнеслась, как к чему-то само собой разумеющемуся. Только когда Рыбников предложил ей лезть в кабину, она запротестовала: «Как же, с этакой-то щекой да в кузов, на ветер!» Но, увидев, что все ее доказательства только раздражают сердитого человека, она дала ему свою огромную черную шаль и взяла с него слово, что он обязательно накроется ею.

Шофер, явно раздосадованный тем, что его знаменитый начальник будет трястись в кузове, да к тому же еще придется делать километров сорок крюку, попробовал было протестовать, ссылаясь на незнание дороги, на то, что не хватит бензина, но Рыбников так посмотрел на него, что он, не договорив, торопливо прыгнул в кабину.