Страница 24 из 57
Следует ли понимать эту странную аномалию в том смысле, что ночному кошмару 1839 г. было
а См. La Russie , Lettre 14, II, 132: «Амбициозным русским всегда приятно уничтожить человека. «Уж лучше на всякий случай удавить его, — говорят они, — и тогда одним все- таки будет меньше. Как-никак, а лишний человек всегда может перейти дорогу, такова природа людей» 8 .
суждено осуществиться в 1939-м или 1969-м? Ответ на это следует искать на всем протяжении русской истории от времен Кюстина до эпохи Сталина. В течение трех четвертей столетия после выхода книги Кюстина русская политика определялась, главным образом, противостоянием трех сил: 1) твердокаменных реакционеров, которые не хотели никаких реформ и составляли основу партии бюрократов, поместного дворянства и высших офицеров армии; 2) либералов и демократических социалистов, стремившихся к постепенным реформам и мирному органическому прогрессу; их было небольшое число в правительстве, среди провинциального дворянства, и, конечно, они составляли элиту новой интеллигенции; 3) революционных анархистов и социалистов, стоявших вне правящих кругов и ориентированных на насильственные перемены — революцию, а не эволюцию. Следует отметить сходство между первой и третьей силами в том, что ни та, ни другая не хотели приспособления существующего режима к требованиям современности и его развития в сторону либерализации и народною представительства; такие цели ставили перед собой только либералы.
Из этих трех сил Кюстин отчетливо различал лишь первую, которая по преимуществу и попала в его книгу. Отчасти и весьма туманно он как бы ощущал третью силу. У него есть интересные рассуждения о революционных тенденциях в России и вероятности их успеха. Знал он и о заговорах и тайных обществах, стремившихся свергнуть существующий режим. Все это, по его мнению, было в самой природе русского общества и имело перед собой длительную перспективу. Огромная протяженность Империи благоприятна как для бунта, так и для угнетения.
Он полагал также, что понял кое в чем саму природу будущих революционеров: их бесклассовое положение и социальную неукорененность (среди них, как он верно угадал, будет много сыновей священников); их бессистемное и незаконченное образование, атеизм и отсутствие этических принципов наряду с философской путаницей в головах — иллюзией полной свободы вместе со снятием каких- либо нравственных ограничений в борьбе за утопические цели.
Кюстин не считал, что правительство будет свергнуто народным бунтом, во всяком случае, до тех пор, пока оно останется последовательно безжалостным. Достаточно вспомнить его пессимистические рассуждения:
«Ничто не может уронить правительство в гла зах народа, для которого повиновение есть жизнен ная необходимость /.../. Милосердие при таких ус ловиях — ни что иное, как признак слабости, а самое действенное оружие — это страх. Неумоли мая жестокость повергает людей на колени, а снис хождение, напротив, позволяет им поднять голову; не умея убеждать, прибегают к подавлению /...А 9 .
Однако народное восстание это не единственный способ свержения правительства, и Кюстин почувствовал, что отречение русского дворянства от своего истинного предназначения — быть бастионом против тирании, неминуемо приведет к революции. Он не мог назвать сроки и сомневался, что внуки его современников доживут до переворота. Но неизбежность революционного взрыва он ощущал как нечто, витающее в воздухе.
Конечно, Кюстин не предвидел ничего доброго от подобного развития событий. Эта революция будет намного ужаснее недавно сотрясавшей Европу, поскольку она произойдет во имя религии и завершится слиянием Церкви и Государства — небесного и земного. И он был не совсем неправ в этом, хоть и не угадал сущности такой религии. В конечном итоге ею оказалось не греческое православие, которого так опасался Кюстин, а новое светское правоверие — марксизм-ленинизм, принципиально отличный в своих философских основах, но весьма схожий с Русской Православной церковью по отношению к светской власти. Он претендовал на роль откровения свыше и создал свой собственный сонм святых, ангелов, мучеников и дьяволов, свою иконографию и даже свои мумии. Это вероучение отличалось от предшествующего лишь сосредоточенностью на материальных благах и стремлении перенести из загробного мира на землю и обетование рая, и реальность ада.
Как видим, в туманно уловленных Кюстином революционных тенденциях русского общества были и вполне достоверные элементы. С другой стороны, если он хоть как-то и понимал первую и третью силы, которые определяли будущее России в последующие десятилетия, им совершенно не принималась во внимание вторая из них — русский либерализм. Не удивительно, что интерес к его книге почти исчез к концу века. Он не понял либеральных настроений и не предвидел, насколько они повлияют на смягчение самодержавия. Но за семьдесят пять лет, вплоть до революции, русская жизнь под напором либералов коренным образом переменилась. Благодаря отмене крепостного права, к концу этого периода в сельском хозяйстве произошли многообещающие сдвиги. Была заложена основа местного самоуправления — неслыханное для России дело. Реформе подверглась судебная система, возникло понятие о гражданских правах. В значительной мере удалось завершить программу всеобщею начального образования. Наконец, появился даже парламент, хотя и с ограниченными полномочиями, но все-таки в какой-то мере уравновешивавший самодержавие. И, как вершина всего, расцвела русская культура — особенно литература, музыка, драма, но также наука и интеллектуальная жизнь в целом, поставив Россию на один уровень с великими нациями Запада.
Ничего этого ни в каком смысле не было в кюс- тиновской книге. Если бы кто-нибудь из его критиков, например Вяземский, дожил до 1914 г., то, конечно, мог бы вполне основательно опровергнуть прогнозы Кюстина о будущем России и указать на то, что все поразившие его отрицательные стороны суть лишь пережитки прошлого, последовательно преодолевавшиеся по мере развития, а те явления, которые играли наиболее важную роль, остались вовсе им не замеченными. И это было бы, конечно, вполне справедливо, если бы подобная либеральная тенденция продолжалась и после 1914 г.; тогда в 70-х и 80-х годах XX в. мы просто забыли бы об этой неудачной попытке Кюстина понять Россию Николая I.
Но 1917 г. и все последующее радикально изменили картину. Странное и трагическое стечение обстоятельств: изнуряющая война; слабый и неразумный царь; влияние нового романтического национализма на нерусские области Империи — все это привело к обвалу царизма при самых неблагоприятных условиях. Либералы были парализованы из-за своей приверженности к войне, которая озлобляла крестьян, разлагала армию и вообще играла на руку всяческим экстремистам левого и правого толка. Как известно, радикальные революционеры с легкостью захватили власть. Своих противников: реакционеров и либералов, они уничтожили с беспощадной жестокостью, столь же бескомпромиссно свергнув при этом и все либеральные ценности, но кое-что заимствовали для себя у реакционеров; в еще более жестоких формах восстановили принципы и методы управления, существовавшие в России задолго до Николая I. Возвращение центра власти из Петербурга в Москву возродило дух и обычаи Великого Княжества Московского: нетерпимую ксенофобию и чувства религиозного правоверия и превосходства, разрыв отношений с Западом, мессианские видения Москвы как Третьего Рима10, ужасные репрессии и удушающую атмосферу кремлевских интриг.
Но ведь как раз эти архаические черты политического лица России и выступают на первый план в книге Кюстина. Он почувствовал в этой стране увядающие отблески старой Московии, все еще сохранявшиеся хотя бы как пережитки. Но после 1937 г., и особенно с триумфом Сталина в конце двадцатых годов, фанатизм и нетерпимость большевиков снова воскресили эти черты и сделали их основополагающими принципами на политическом Олимпе. Именно поэтому книга Кюстина получила репутацию достоверности, которой у неё никогда не было при жизни автора.