Страница 14 из 57
Сначала Кюстин хотел возвращаться через Польшу и побывать в Вильне и Варшаве. Но он изменил свои планы и выбрал для обратного пути Восточную Пруссию. Почему? По его утверждению, у поляков есть свои изъяны. Если он самолично увидит их страдания, то, возможно, это приведет к таким заключениям, о которых впоследствии он будет только сожалеть. Его долг — говорить правду угнетателям, что может приносить даже чувство удовлетворения. Но осуждать жертву, даже по справедливости, не пожелает ни один писатель, уважающий собственное перо.
Что же случилось? Откуда эти неожиданные оговорки по поводу поляков? Может быть, в последние две недели у Кюстина были новые встречи с Козловским? Ведь князь, оставаясь другом поляков, как умный и опытный человек не мог не видеть и многих их слабостей. Возможно, Козловский посчитал неудобным для себя и для Паскевича приезд Кюстина в Польшу.
26 сентября Кюстин с огромной радостью и облегчением пересек границу в Тильзите3. Как он сам говорит, птичка, выскользнувшая из клетки, и та не могла бы быть счастливее. «Империя единообразия, формализма и всевозможных затруднений» осталась позади. Конечно, он доехал пока всего лишь до Пруссии, которую, как известно, нельзя было считать страной больших свобод. И все же, какая перемена! С первого взгляда видно, что дома выстроены прочно и каждый на свой манер, а не рабами по приказу безжалостного хозяина. Поля хорошо обработаны и радуют глаз. Люди непринужденно разговаривают. Прохода по улицам Тильзита и Кенигсберга, он чувствовал себя сравнительно с Россией, как на «венецианском карнавале». Наконец-то можно было дышать.
Многое в путешествии Кюстина остается непроясненным. Проблески, вырвавшиеся на поверхность, разрозненны и лишь раздразнивают любопытство.
Переписка Тургенева, Вяземского и Булгакова отнюдь не свидетельствует о том, что Кюстин играл в их жизни сколько-нибудь заметную роль. Несомненно, то же самое можно сказать и о Козловском. Для них маркиз был несколько странным и не вполне респектабельным иностранцем, знакомство с которым могло быть подчас не совсем удобным. Но что значили они в его жизни? И были ли еще другие, повлиявшие на его взгляды, антипатии и чувства негодования?
Существующие свидетельства не дают нам ответа. Несомненно, у этого гиперчувствительного и закомплексованного человека, уже пострадавшего от собственных несчастий, поездка в Россию не могла оставить каких-либо иных впечатлений, кроме чувств ужаса и отвращения.
а Тильзшп — ныне г. Советск Калининградской обл. {Примеч. переводчика.)
V. КНИГА
По возвращении из России Кюстин не спешил заняться своей книгой. Осень 1839 г. он посвятил вполне заслуженному отдыху на одном из немецких курортов. Потом наступил парижский сезон — неподходящее время для писания книг.
Летом следующего, 1840 г. он взял с собой в Германию Туровского и представил его российской императрице, которая лечилась на немецких водах. Очевидно, у него были еще надежды на возвращение молодого человека в Польшу. Можно предположить, что в таком случае его книга так и осталась бы ненаписанной или имела бы совершенно иной вид. Окажись Туровский на родине, он непременно пострадал бы после выхода «России в 1839 году», как это случилось с его кузиной, навлекшей на себя неудовольствие высших сфер.
Но решимость императора не впускать обратно в Империю таких людей, как Туровский, оставалась непреклонной. Впрочем, неторопливость Кюстина была отнюдь не связана с его протеже. После представления императрице Туровский сумел ввязаться в несколько скандалов, и его выходки закончились бегством вместе с испанской инфантой в Брюссель. К чести Кюстина, он не бросил молодого человека и сочувствовал изгнаннической судьбе супружеской пары. Но теперь не могло быть и речи о возвращении Туровского в Россию, и такое препятствие для книги, если оно вообще существовало, было устранено.
Итак, осенью 1841 г. Кюстин, искавший отдохновения от тягот парижской жизни в Швейцарии и Италии, вновь настроился на сочинительство и приблизительно за год 1800 страниц нового труда были уже готовы.
Книга построена в виде тридцати одного пространного письма, которые будто бы писались во время поездки или сразу же после нее. Это не было просто авторской уловкой; очевидно, еще в России он что-то написал и сумел вывезти через границу. Но все-таки большая часть текста создавалась в 1841—1842 гг., а искусственное разделение на письма, якобы из разных мест (достаточно обыкновенное для того времени), никого не могло ввести в заблуждение.
Первые три письма совершенно не связаны с Россией и вполне могли быть опущены3. В следующем письме приведена цветисто-романтическая история из русской крестьянской жизни, очевидно, кем-то ему рассказанная. Однако все остальные письма имеют вид написанных во время путешествия.
Многое в книге относится к сфере чистой эстетики: пространные описания пейзажей и архитектуры, также романтизированные по моде того времени; многочисленные рассказы и легенды, полученные из вторых рук и послужившие потом поводом для жестокой критики. Но все-таки непреходящая ценность труда Кюстина совсем в другом — в тех политических впечатлениях, которые зачастую выражены колкими афоризмами и остротами, столь
а Проезжая через Берлин, Кюстин, благодаря содействию французского посланника, получил доступ к архивным мате риалам о деятельности его деда на посту командующего Рейнской армией и взял их за основу для описания семей ных несчастий в первых трех письмах.
привлекавшими одних и озлоблявшими других, но неизменно достигавшими своей цели. В совокупности это создавало целостную картину русского правительства и русского общества. Далее я попытаюсь дать представление о наиболее ярких местах «России в 1839 году», особенно тех, которые привлекли внимание современного нам читателя.
Понять впечатления Кюстина значительно легче, если иметь в виду те взгляды на политическое устройство, которые были у него перед началом путешествия. Как он сам говорил, они во многом совпадали с убеждениями Токвиля, когда тот отправился в Америку. Кюстина тоже беспокоил упадок французской аристократии, начавшийся еще со времен Революции. Со страхом и недоверием смотрел он на те демократические веяния, которые уже овладевали французским обществом в эпоху Луи Филиппа. Будучи проницательным монархистом (поскольку, по его понятиям, аристократия не могла существовать без монархии), он все же не был сторонником абсолютной власти.
«Как аристократ по своему характеру и своим убеждениям, я полагаю, что только аристократия может сдерживать соблазны и злоупотребления аб солютизма. И монархии, и демократии без аристо кратии превратятся в правления тиранические. Зрелище деспотизма невольно вызывает во мне от вращение и оскорбляет те идеалы свободы, кото рые проистекают из моих сокровенных чувств и политических убеждений. Деспотизм может порож даться не только самодержавием, но и беспредель ным уравнительством. Власть одного человека и власть всех людей приводят к одному и тому же /...А 1 .
Конечно, при таких убеждениях Кюстин с подозрением относился к представительной власти. Ставить судьбы народов в зависимость от избирательного большинства, значит, опускать их до уровня посредственности. Демократическое правительство — это правительство слов, а не дел. Правление большинства всегда «робкое, корыстное и низменное»2. Поэтому он нисколько не симпатизировал конституционной монархии. В предисловии ко второму изданию своей книги Кюстин даже утверждал, что поехал в Россию «за аргументами противу представительного правления»3.
С другой стороны, он понимал, что такие взгляды уже крайне не популярны в Европе, и можно подозревать его самого в некоторой неустойчивости убеждений. Возможно, на это могла повлиять книга Токвиля «О демократии в Америке». Подобная неустойчивость была скорее порождена отсутствием у него аргументов для опровержения выводов Токвиля. Однако убеждения Кюстина в необходимости аристократии и неприятие эгалитаризма оставались неколебимо твердыми. Но должна ли монархия сочетаться с некоего рода парламентом, основанным на конституционном ограничении коронной власти, тут у него не было каких-то определенных взглядов, когда он собирался ехать в Россию.