Семь планет

4

Бахрам, во имя песен и забав Другим бразды правленья передав, Оставил без надзора все дела. Страна в расстройство тяжкое пришла. С тех пор, как не каралось больше зло, Неправый меч насилье занесло. Шах отошел от справедливых дел, Кто власть имел, тот делал, что хотел. Мздоимная правителей толпа Налоги отдала на откупа, Разбойники закрыли все пути, Да так, что ни проехать, ни пройти; Был под угрозою домашний кров, Удел народа — черен и суров. Запели громко бражник, блудодей, Затихли речи праведных людей. Покрылся пылью мудрости сосуд, С вином блестели кубки там и тут. Как черви, волки развелись кругом, Не овцами питались — пастухом! И несколько советников царя, Сановных собеседников царя, С трудом к нему попали на прием, Бахраму доложили обо всем: О том, что нет порядка, что народ Страдает, ропщет, правосудия ждет. Их выслушав, Бахрам не спал всю ночь. Он думал: «Как беде своей помочь?» Увы, напрасно к помощи прибег: Беспомощен влюбленный человек… Хотя любовью был измучен шах И прежней силы не было в руках, — Душой и телом преданный луне, Он думал о народе, о стране: «Как исцелить себя? Лекарства нет! Бежать, отдать другому царство? Нет! Пока я царь, всегда в своем саду Ей равную красавицу найду. Не обладай державной властью я, Ключа не отыскал бы к счастью я, Не знал бы, где моей луны жилье, Не стал бы я возлюбленным ее. Но раз она существовать должна, Не существует все, что — не она! Сказав: «Живи для власти и для нег», — Ты скажешь: «Преврати мне пламя в снег». Избавиться от страсти он желал Затем, что жить без власти не желал. Но отказаться от любви не мог, Хотя найти пытался он предлог. Несовместим с любовью царский сан. Цари болтают о любви? — Обман! Любовь предназначается тому, Кто, в ней сгорев, исчез в ее дыму, Кто, равнодушен к суете сует, Душой отверг и тот и этот свет, Кто ради прихоти любви готов Пожертвовать блаженством двух миров, Кто за возлюбленную жизнь отдаст, Свою загубленную жизнь отдаст! Но шаху, покорителю держав, Который, битву ремеслом избрав, Во имя власти проливает кровь, — Чужда необоримая любовь. Влюбленным он подобен иногда — На жертву не способен никогда!.. И часто — на охоте, на пирах — В такие думы погружался шах, Он пил из рук возлюбленной вино, А сердце было смутою полно. Однажды ловлей завершился пир. С Бахрамом рядом был его кумир, А в голове шумел тяжелый хмель. Вдруг Диларам увидела газель… Бахрам так ловок был в метанье стрел, Охотничьим искусством так владел, Что промаха не знал, стреляя в цель. Сказал он луноликой: «Вот газель Несется, быстроногая, вдали. В какое место, — пери, повели, — Мне следует метнуть стрелу свою? Как ты прикажешь, так ее убью». О, нет китайским тонкостям числа! Насмешница в ответ произнесла Загадочные, тонкие слова: «Мой шах! Оковы наложи сперва На две ее передние ноги, Потом стреле, охотник, помоги: Остановив газель на всем бегу, Зарежь добычу, стоя на лугу». Шах, выслушав красавицы приказ, Ее загадку разгадал тотчас: Охотник ловкий был, умелый он! И вынул из колчана стрелы он, И, медленно натягивая лук, Газельи две ноги связал он вдруг Стрелою тополевой, и стрела Под кожей к тонкой кости приросла. Тогда в газель нацелился он вновь, И горло ей рассек, и пролил кровь. Исполнил шах желанье госпожи! О ловкости Бахрама так скажи: «Не только люди — неба древний свод Соперника ему не подберет»! Когда Бахрам искусство показал, Застыл он в ожидании похвал, Но гурия красавицей была, А красота гордыню родила. Руки Бахраму не поцеловав, Не похвалив властителя держав, Сказала: «Каждый день стреляя дичь, Кто б совершенства не сумел достичь!» Невольно шаха подняла на смех, Старанью приписав его успех. Поняв слова красавицы своей, Морщины шах навел на лук бровей, Сердясь: да разве это похвала! Увидев, что Бахрама привела В расстройство, поспешила Диларам Дать объясненье дерзостным речам, Но все испортила, сказав ему: «Я твоего упрека не приму, Правдивы и чисты мои слова. Мой шах! Себя возьму в пример. Едва Коснусь я чанга слабою рукой, — Сердца перенесу я в мир другой. Быть может, красота повинна тут? Нет, упражненья, постоянный труд! Я прилежанье видела твое. Чем сердце я обидела твое, Сказав об упражнениях? Ужель Без них попал бы ты стрелой в газель?» От этих слов пришел Бахрам во гнев, Вскипела ярость, сердцем овладев. Когда властители разъярены, Бегите, жители, из их страны! Гнев самовластья страшен, гнев обид: Он очи милосердия слепит. Уже Бахрам хотел ее убить, Уже мечом своим хотел срубить Цветущий, вольный, стройный кипарис, — Но в свите люди мудрые нашлись И молвили: «Поступок нехорош. Ужели женщину мечом убьешь?» А несколько глупцов произнесло: «Их убивать — не просто ремесло, А высшее искусство!» И луну, Из паланкина высадив, одну Отправили на самый край земли, В бесплодную пустыню привели, Где ядовитая трава росла: Был каждый лист колючим, как стрела. На землю опрокинув тонкий стан, Скрутили косы длинные в аркан, Вкруг шеи обвязав их… Вот, в петле, Она лежит на высохшей земле: Ей, косами пленявшей, довелось Стать пленницею собственных волос… Злодейство это было свершено В тот миг, когда и ярость и вино Бахрама ослепили. Дотемна От ярости хмелел он и вина. Наутро, встав с тяжелой головой, Наполнить приказал он кубок свой. Спросил, опохмелившись, царь царей: «Где та луна, что мне всего милей?» Он сам забыл о том, что совершил! Один из приближенных доложил О том, какое зло произошло. И ужаснуло шаха это зло, И светлый день померк в его очах. И помраченным сердцем понял шах, Что резкий ветер ярости слепой Забушевал, что собственной рукой Он обезглавлен. И сказал Бахрам: «Сейчас в пустыню я помчусь и сам Из края в край на поиски пойду, Найду свою красавицу, найду, Паду к ногам, когда она жива, Умру я сам, когда она мертва!» Однако честь венца, престол и власть К ее ногам не позволяли пасть, На это дело разум восставал, Бахраму стыд покоя не давал, Но с разумом любовь боролась в нем, Любви звенел призывный голос в нем. Так мучилась душа меж двух огней, — Скажи: меж двух драконов — муравей! Шах, голову на землю положив, Метался, полумертв и полужив.