Телевидение

Никитин встал и оглядел забитый журналистами и аппаратурой зал. На него были нацелены не менее сотни объективов, тянулись микрофоны и диктофоны.

— Это какая-то ошибка, — проговорил он спокойно и даже как-то весело. — Я ничего не могу подтвердить из сказанного вами, господин вице-мэр.

Ломов вскочил:

— А разве не вы сами говорили…

— Я могу доказать вашу причастность к изменению трассы линии, — продолжал Никитин. — Я могу доказать полную адекватность тяжело больного физически, но не умственно инженера Копылова. Кроме того, я знаю, кто мог присутствовать при так называемой попытке самоубийства Копылова. Все материалы у нас имеются. И получены они, переиначивая ваши слова, в результате нашей нацеленности на поиск истины. А уж в том, что они станут сенсацией, сомнений нет.

— Прошу вас выйти из зала, — потребовал ведущий конференции. — Вы лишены аккредитации.

— Простите, — поднялась Дэби, — никто не лишал аккредитации канал Ти-эн-эн, а господа Носов и Никитин теперь его сотрудники. Вот факс из Вашингтона. А на “Дайвер” они будут продолжать работать вне штата. Так что прошу любить и жаловать, как у вас говорят. А к вам, господин Ломов, у меня есть вопрос. Позволите?

— Задавайте, — хмуро согласился вице-мэр.

— Вы сейчас выйдете к этим людям на площади? Если да, то что вы им скажете?

— Ну что я могу им сказать? — Ломов начал тянуть время, соображая, как ухитриться сгладить впечатление от своего фиаско. — Попрошу прощения за то, что мы не уберегли их близких. Расскажу, как идут спасательные работы — а они идут днем и ночью! Призову надеяться и ждать. Никто не знает точно, что там, под землей, произошло. Никому не известно, кто погиб, сколько погибших. Нет у нас свидетелей — ни живых, ни мертвых. А пока не найдены тела, надо надеяться. Вот у меня сын Антон, шалопай этакий, — улыбнулся Ломов, желая на прощанье разрядить обстановку, — третий день где-то с друзьями шляется, но я не впадаю в панику. Придет — поговорим. Так и этим людям нужно настраиваться. Рано еще кого-то оплакивать.

— А что вы можете сказать по поводу гибели спасателей?

— Все, господа, спасибо за внимание…

— Почему не пригласили зарубежных специалистов? Приедет ли президент? — загалдели журналисты.

— ..Пресс-конференция закончена.

— Вы говорите — нет свидетелей? — поднял руку Никитин.

— Нет, нет свидетелей, — уже сходя с подиума, бросил Ломов.

— Вы ошибаетесь! Свидетели есть. Гам смолк в ту же секунду.

Валерий взмахом руки пригласил Дениса и Наташу из последнего ряда.

Они двигались по проходу в полной тишине и раздавали журналистам фотографии, которые сразу пошли по рукам. Последнюю пачку они молча положили перед Ломовым — он так и не сошел с подиума.

Вице-мэр взял снимки, стал перебирать и вдруг застыл над одним из них.

— Это… Это откуда? Это что? — залепетал он растерянно.

— Из тоннеля, — хрипло ответил Денис. Ломов посмотрел на него невидящими глазами.

— Антон, это мой Антон… Вы его видели? Это правда? Антон… — повторял вице-мэр, вглядываясь в жуткое изображение торчащего из стены вагона торса желтоволосого парня с проколотой бровью.

Денис опустил голову, словно был виноват перед этим человеком на трибуне.

Ломов наконец оторвал взгляд от фотографии и посмотрел в зал.

— Что я скажу людям? — произнес он. — Я знаю, что им сказать! Я скажу все!..

Москва

В приемную Гуровина в сопровождении двух охранников и секретаря вошел видный российский политик, лидер партии трудового народа “Муравей” Олег Булгаков.

— Здравствуйте, девушки, — поздоровался он с секретаршами и одарил их широкой улыбкой. На лицах его свиты не проступило никаких эмоций.

При всем обаянии Булгакова было в его лице что-то неприятное, отталкивающее. То ли холодные глаза за толстыми стеклами очков, то ли чересчур узкие и жесткие губы.

— А что, Яков Иванович очень занят? — поинтересовался он.

— У него Галина Юрьевна, — с готовностью откликнулась Люба. — Я доложу…

— Да уж, будьте так любезны, — попросил Булгаков, откровенно разглядывая стройные Любины ножки.

Девушка одернула юбку, отворила дверь в кабинет.

— Какого черта! — рявкнул оттуда раздраженный голос Загребельной.

— Из-з-звините. — От волнения Люба стала заикаться. — Т-там г-господин Булгаков приехал…

Галина Юрьевна вскочила со стула, поправляя прическу. Выражение ее лица сделалось сладеньким. К удивлению Любы, Гуровин остался сидеть.

— Олег Витальевич! — пропела Загребельная, выплывая в приемную. — Вы так неожиданно…

Булгаков галантно приложился к ее пухлой ручке.

Галина Юрьевна взяла его под локоток и подтолкнула к раскрытой двери кабинета. За Булгаковым прошествовал его секретарь с папочкой в руке. Охранники сели на стулья по обеим сторонам входа в приемную.

Булгаков сразу отметил, что Яков Иванович встретил его не так радушно, как обычно. Нет, руководитель “Дайвер-ТВ” был по-прежнему гостеприимен, мил и любезен, но в поведении его появилось нечто, что давало повод для размышлений. Например, он даже не встал из-за стола, чтобы поздороваться с Олегом, — просто протянул руку поверх своих бумаг. Булгакова неприятно поразил и тот факт, что Гуровин пригласил его сесть за приставной столик, а не расположился вместе с ним на мягком диване у окна. То есть, сделал вывод гость, Яков сегодня соблюдает дистанцию. Это о чем-то говорит.

— Не ожидал вас сегодня увидеть, — сказал Яков Иванович, доставая с полки бутылку коньяка.

— Странно, — пожал плечами Булгаков. — У меня сегодня прямой эфир. Встреча с Казанцевым. Брови Гуровина удивленно поднялись.

— Вот как? — Он взял со стола рабочий график, просмотрел его, близоруко щурясь. — Действительно. — Разлил коньяк.

Галина Юрьевна жеманно, двумя пальчиками, взялась за короткую хрустальную ножку:

— За встречу, — произнесла она. Гуровин лишь чуть пригубил из своего бокала, взглянул на секретаря политика:

— Вадим, угощайтесь.

— На работе не пью.

— Нуте-с, как ваши дела? — поинтересовался Яков Иванович у Булгакова.

— Какие могут быть дела, Яков Иванович, когда правительство жирует, а народ умирает от голода. Езжу, встречаюсь с избирателями… Теперь вот с вашей помощью изложу программу ” интервью. Кстати, нужно подготовить и разместить в эфире рекламный ролик.

— Естественно, — с готовностью отозвалась Галина Юрьевна.

А Яков Иванович сделал такое лицо, будто собирался вот-вот заплакать.

— Мы конечно же все для вас сделаем, — сказал он страдальческим голосом. — Только, к сожалению, Олег Витальевич, вынужден сообщить вам, что расценки на производство поднялись.

Загребельная чуть не выронила бокал с остатками коньяка. Она бросила на Гуровина выразительный взгляд, но Яков Иванович, увы, его не поймал.

"Вот оно в чем дело”, — подумал Булгаков, а вслух произнес:

— На сколько?

— На много, — грустно поведал Гуровин. — Вдвое.

— Что? — Булгаков такого не ожидал. — Даже для меня?

— Даже для вас, — подтвердил Яков Иванович. — К величайшему нашему сожалению, мы вынуждены отменить для вас льготные тарифы.

У Булгакова внутри все кипело, но внешне он оставался спокойным. Ай да Яшка, ай да старая лиса! Ему что, мало перепадает?

— Вам что, не хватает? — прямо спросил он. Яков Иванович даже покраснел от обиды:

— Как вы можете так говорить, Олег Витальевич! Я ведь не о своем животе, о канале пекусь!

— А разве я мало сделал для студии? — сузил глаза Булгаков. — Разве не я отстегивал перед каждым праздником премии для сотрудников — по вашим, Яков Иванович, слезным просьбам? Разве не я помог приобрести часть аппаратуры по смешным ценам? А бензин за копейки?

— Вы, — преданно заглядывая Булгакову в рот, выдохнула Загребельная.

— Вы, Олег Витальевич, — вынужден был согласиться Гуровин. — Мы вам благодарны. Но ведь, если мне память не изменяет, мы тоже в долгу не остались?