Страница 49 из 176
28 Ноября. Муж прекрасной женщины всегда комичен, потому что прекрасное этой женщины принадлежит всем и соблазняет…
Какое утро сегодня, — сказала Екат. Мих., — вот радость, вот радость! Целый месяц солнышка не видала.
— А как же третьего дня все утро было светлое.
— Светлое? а… значит, я в церкви была, там свечи горят, и не знаешь, что на небе.
3 Декабря. Вчера с утра и до 12 ночи валил снег. Потом небо расчистило, и после метели хватил ночью мороз в 11°, значит, бывает и после метели мороз. День был настоящий зимний. Охотились в засыпанных снегом лесах. Я убил лисицу (5-м номером). Зимнее солнце, белое, отражалось в золотой колокольне Черниговского скита красным, таинственным. (Пыхтела водокачка, лисица убита под стеной скита (монахи приучили отбросами).
4 Декабря. Градуса на два теплей. Серое небо, что-то надвигалось серым туманом, потом солнце белое. Зимнее освещение леса. Кристаллы на деревьях. Звездочки на снегу.
5 Декабря. В ночь начался ветер, весь день сильно дул и к вечеру надул тепло, что-то было вроде дождя.
Рассказ «Охота за счастьем», несомненно, имеет глубокий успех в обществе, вероятно, тема о «счастье» — теперь общественная тема. Оно и понятно: очень люди намучались. Григорьев намекнул о каком-то «темном» месте в этом рассказе.
10 Декабря. Сегодня читаю «Весну света», которую писал с 1-го Ноября по 10-е Дек. = I мес. 10 дней — 2 листа, притом недели две был болен.
Состоялось чтение, слушали Григорьев и Кожевников (Алексей Веденеич).
11 Декабря. Второй день мягкая погода. Был у меня Петр Никодимович Черных-Якутский. Его рассказы о якутах. Обоняние: лисицу почуял, слух: здесь даже неприятно слышать больше других, все время слышится, никогда нет тишины.
С 7 у. до 7 вечера ездил на трамвае, не зная как проехать на «Садовое кольцо». Тракт по Лене: дрова заготовляют одни для других, пьют непременно ледяную воду, в окнах вместо стекла лед. Собаки — помесь с волками: не голову, а ушки повертывают. 300 тысяч населения. Остатки языка: не женился, а «пошел в семена». Аэроплан в Якутске: облетали над городом. А в улусах до сих пор ругают: ну, из тебя выйдет человек, который будет ходить в город. — Медведя называют э-ге, а под вечер «таежный владыка». Остатки почитания деревьев.
Лучшее знание получается из рассказа человека, которого, слушая, начинаешь уважать и любить. Это знание через дружбу отличается от обыкновенного знания, как бинокль от обыкновенной одноглазой трубы: в бинокль предметы становятся выпуклыми, а тут через симпатию к другому человеку делается, будто сам своими глазами видел все, о чем рассказывает другой человек. Так я на днях познакомился с почти неизвестной мне Якутской республикой через очень симпатичного гражданина ее. Крайне удивительно мне было, что когда он вошел ко мне на двор, то ни одна моя охотничья собака не залаяла. Не могу себе ясно понять, почему так вышло, отчасти, конечно, что одет был якут во все собачье и, главное, что якутам собаки все равно как нам лошадь, они сродняются с собаками.
Разговор у нас с этого и начался: как собаки понимают человека, даже сеттера.
— Почему даже? — обиделся я за сеттеров.
— Потому, — ответил якут, — что уши у них висят, разве это настоящие собаки!
Уши у настоящей собаки в Якутии, получившие волчью кровь не сотни лет тому назад, как сеттеры, а вчера, должны непременно стоять и повертываться в разные стороны. Якутская собака, полуволк, лежит, и если что-нибудь услышит подозрительное, то голову не поднимет, а поставит в ту сторону ухо. А что за собака с длинными ушами, какой у нее может быть слух!
— Вот слышите вы сейчас что-нибудь? — спросил якут.
Тишина в нашем городе была такая, что только звенела кровь в ушах.
— Не слышите?
— Нет, ничего.
— Откройте форточку, влево по дороге два пьяных ругаются.
Я открыл форточку, и действительно чуть, чуть долетел до моего слуха человеческий гомон в той стороне.
— Это не легко таежному жителю жить в городе, — сказал якут, — вечно слышишь что-нибудь, никогда, нигде нет тишины.
После того сразу установилось у нас благодаря собакам особенное понимание друг друга. Я указал ему на его самодельную визитную карточку, на которой под именем подписано: литератор Якутской республики.
— Так, — сказал я, — у нас литераторы не подписываются, подумайте: литератор великорусской республики.
— Пустяки, — ответил якут, — вы должны смотреть на меня, как на дикаря, что там карточка! я всю жизнь трамвая не видел. В Москве сел и весь день ездил по адресу «Садовое кольцо». Что такое садовое кольцо? Я весь день кружил, спрашивал, и весь день мне отвечали: «кольцо». «Где же конец?» — спросил. «Нет, — говорят, — конца».
13 Декабря. Сегодня предполагаю ехать в Москву по следующим делам:
1) в 12 д. — Гиз переговорить с Венгеровым о детской книжке.
2) 1–3 — Лубянский пассаж. «Прибой» о собрании сочинений.
3) 3–5 «Новый Мир».
Все сделано: в «Прибое», вероятно, издавать не буду, в детский отдел Гиза поступлю, в Н. М. прибавили (300).
14 Декабря. Охотились с князем и Петей, привал в шинке у Егора.
15 Декабря. Глубокоуважаемая Варвара Петровна{46}, пробую на счастье послать это письмо Вам по адресу 1912 года и просить Вашего разрешения отправить Вам свои новые книги, в которых я, мне кажется, добился языка Вам понятного и близкого…
Почему это: «но, увы, нет путей к невозвратному». Настоящее и все новое, только новое — постижение прошлого, новая ветка к стволу дерева. Да, к В. П-е нельзя, все попытки — безумны, нельзя и начать по-другому, забыв то…
И вдруг… видели вы Буриданова осла, приходилось вам разрубать Гордиев узел? Явился Пяст. Я убит. И это хорошо (как поправка себе). Я ему рассказал о некоем знатном господине, приехавшем в г. Богородицк из Крыма в карете, с ним была дама и дети. Он представил в исполкоме <1 нрзб.> мандат и получил деньги на закупку в Астрахани рыбы. Князя он захватил с собой, и тот скоро увидел, что попал в руки авантюриста, тот бросил его без гроша и сам исчез неизвестно куда.
— И все-таки отличное воспоминание.
— Почему же?
— Человек он хороший.
Мы все удивились: современный Хлестаков — и как он может быть хорош.
— Вы знаете, — сказал князь, — та дама, которая была с ним в карете, ему не жена и никто: это одна полковница, бросила мужа с детьми. Он пришел к нему попросить доставить ее в Богородицк на родину, и он все устроил для нее.
Я сказал Пясту: «Ваш роман не интересует меня, потому что в карете вашей вы совершенно один».
Надкусил яблоко и, увидев другое, получше, хочет бросить Первое и не решается: бросить неприлично прекрасное надкушенное яблоко. Это свое состояние Пяст называет положением Буриданова осла и ездит за советами к старцам. Один старец спросил его: «Сколько лет?» и, узнав, что сорок, ужаснулся: «Так мало жить!» и посоветовал ему вернуться к своей старой жене.
Я ему ответил, что совет не могу дать, потому что не вижу, кого он везет в своей карете.
Узнал, что Вячеслав Иванов в Риме, Лосский — профессор Оксфордского университета и там говорит о своем наивном реализме.
Пяст сразу остановился на том месте письма Горького, которое и мне было чуждым.
Очень возможно, что оба письма написаны самим Пястом и вся история — бред больного. Но, может быть, он и тронул сердце этих женщин, из которых одна страдает манией величия, а другая предпринимает что-то, жалея его.