Страница 46 из 176
Дунечка рассказала о Грише, что кто-то ждал его (пусть дама, влюбленная) двадцать лет и, наконец, он явился. В этом доме случился испорченный радиоаппарат. Гриша поздоровался с хозяйкой и прямо за радио, потребовал себе молоток, клещи, весь вечер провозился, починил радио и, почти что слова не сказав, простился с хозяйкой.
31 Октября. Вчера среди дня погода стала вянуть, и после обеда до вечера шел дождь, но снег не погубило совсем, и он кисло лежал все воскресенье. К вечеру сегодня явился сильный теплый туман и сейчас в темноте льет с крыш. Верно, зазимок окончится и тогда уж до настоящей зимы будет совершенно мертвое время.
1 Ноября. Всю ночь была слышна музыка поздне-осеннего дождя. И все-таки не догубило снег, чтобы стало черно. А будет!
Вторую ночь не сплю, мучит болезнь, которая называется в народе «прострел». Начинаю понимать упрямых стариков, которые до последнего вздоха работают (Розанов). Раньше мне казалось это чем-то сверхчеловеческим. А еще раньше я даже не очень понимал упрямую волю множества отцов, чтобы обеспечить детей. Мне не давал понимания так называемый эгоизм молодости. Теперь все ясно: человек до того разогнался во время своей жизни, что под конец уже мчится без усилий, ничего нет сверх-человеческого, скорее даже это сила инерции.
Очень характерно, что Горький, цитируя меня, то место из «Родников», где сказано «дети учатся жалеть человека» переделал в «уважать человека» — две разные вещи. А еще он хочет сказать, что человек является творцом Земли и без человека нет мира, я же ставлю условием худ. творчества веру художника в мир, существующий без человека.
2 Ноября. Дождь продолжается, а снег все белеется, потому что дождь-то в Ноябре не очень ведь теплый. Так вот и моя проклятая какая-то боль в мои 53 года никак что-то не поддается растираниям Павловны. Терпел я, терпел да как принялся сам ее растирать.
К роману: Выясняется образ Трусевича, старика-надзирателя. Дальше провести надо Ефима — ортодокса, и Коноплянцева — ревизиониста. Старик-раскольник соединяется с ним. Северный полюс — Старик — Север, полюс — Маркс: там нет ничего, но так нужно ехать и открывать, Северный полюс нужен, как <1 нрзб.>, но там нет ничего. Ина — весна: обратное полюсу. Ина описывать надо, имея перспективу всей повести. Вот перспектива:
Вот хорошо, что через две решетки нельзя точно рассмотреть лица. Свидание в тюрьме — только тема, чуть коснуться. Наметить, кто же Ина: тоже борьба между «пойти за кем-то» — вот это самое желание увериться в Алпатове, как в Сев. полюсе, но она самому Алпатову как соблазн… Он добивается положения из-за нее — а ей не надо, и она хочет решиться на положение, чтобы избавиться от высшего.
Надо сделать две сцены упущения: главная — он ее упустил, как Ярик, а чтобы смягчить это, вторая сцена, где он у ее ног и она его пинком. В конце концов, она попадает в Междунар. банк, а он в леса.
Очень важный момент: расстройство свидания, ошибся он, и она уехала, и оказывается, она выходила замуж…
Второй момент: с Ефимом, доктором: ничего не сделал.
Выбирает себе заграницу, конечно, уж по тайному влечению: Европа, Бебель и все. (Выход из тюрьмы).
Было утро в Феврале, я проснулся в Петербурге таким же счастливым ребенком, как в одно Пасхальное утро, когда мать моя, вернувшись от ранней обедни, поставила возле моей кроватки, укрытой пологом, большого деревянного коня. А все спят. Я сел на коня и поехал, и все спят. Как хорошо!
Точно так же было — простите мою наивность! — когда я проснулся в Февральское утро после всего того вчерашнего. Молчат пулеметы. Все отдыхают: победа! Что-то рухнуло не отвлеченно, какое-то там царство, а с себя самого отвлекаешь Кащееву цепь: ноги, руки развязаны, и, кажется, такая сила во мне, что захочу, то и сделаю; все могу. Страшно тихо. Мне кажется, я сел на лошадок…
Так точно было с Алпатовым, когда он, не видавший никогда Петербурга и никакого большого города, прямо из тюрьмы очутился вдруг на Берлинском вокзале и направился к извозчику. В большом городе, как в лесу, есть своя городская сень. И вот под сенью на козлах своего экипажа сидел извозчик, читал газету и курил сигару. Про это Алпатов слышал еще много раз, из всех рассказов о Германии запало больше всего, что есть аллеи слив и яблонь и никто их не смеет тронуть, и что есть извозчики с газетами. И вот он.
Около обеда вдруг дождь сменился страшной метелью — свету не видно! и так бушевало и лепило снегом до вечера и продолжалось в ночь.
Был у доктора — все от желудка. Как оправлюсь, строгий режим, курить 10 папирос, ходить на охоту, не жалея времени. Так и напишется больше.
3 Ноября. Новые понятия: 1) Целевая установка, 2) Беспартийный актив. Морозное тихое утро. Пороша.
Я всю ночь глаз не смыкал и стонал от боли, а утром чуть отпустило, потянуло к перу. И опять приходит в голову, что напряжение жизни перед смертью совсем не героично, а вполне естественно.
Горький увлекается мыслью, что человек — хозяин земли, это хорошо, но дальше, что без человека нет и мира, что финских камней нет без корела и пустыни нет без араба — это уже лучше бы не говорить. Да, как будто, если думать логически, нет, но тоже логические люди говорили, что финская угрюмая природа определила душу корела, и пустыня сделала араба, это пустыня через араба сказала нам свое слово.
3 Ноября. Мороз. Боль продолжается. Не работаю. Ночь грею живот у печки.
4 Ноября. К вечеру стало теплеть и скользить. Ветер. Боль продолжается. Доктор не может определить причин, говорит вообще, что склероз, что сердце подработалось. Верно, придется ехать в Москву и ремонтировать себя.
Из кабинета врача вышла молодая женщина, красивая, но бледная, с плоской грудью, худая. Я думал о юноше, который был в нее когда-то безнадежно влюблен и чуть не застрелился. Если бы он знал тогда, мог видеть вперед, что, может быть, в первую же брачную ночь он встретится с женской болезнью или что вообще ему придется всю жизнь хлопотать около ее нерв и разных недомоганий…
Дуня сказала Ефр. Пав-е, что у нее при ее работе нет вообще желания оставаться с мужем, она это ненавидит и боится опять забеременеть. На ночь она обкладывается детьми, чтоб он к ней не мог добраться, если доберется, то при ее крике дети просыпаются. Но вот приехали гости. Муж потихоньку разобрал детей, проложил путь, кричать при гостях было нельзя, и он своего достиг. Дуня опять понесла.
— Стар, а не сломался, — сказала Дуня.
Раз я навестил милую Анну Николаевну, с которой встречался еще на войне в санитарном вагоне, тогда она была сестра милосердия, теперь ей уже к сорока. Очень милая и грустная, служит в Музее. Между прочим, в разговоре, вспомнив, я сказал ей:
— Гриша приехал из Англии.
Она побледнела, вспыхнула, потом наклонилась к батарее своего лампового аппарата, стала там возиться, и лица ее мне не было видно.
— Не поможете ли, — сказала она, — аппарат перестал действовать.
Я ничего не понимал в ламповом аппарате. В полутемной передней она мне сказала на прощанье очень робко:
— Вы, пожалуйста, передайте Григорию Григорьевичу поклон и попросите его непременно навестить меня.
Гриша, мой двоюродный брат, инженер. Во время революции он строил корабль в Англии. Теперь вернулся. Я не знал, что Анна Николаевна с ним знакома.
9
юный муж прекраснейший (лат.).