Страница 53 из 125
— Добро пожаловать, прекрасная дама.
Глаза путешественника в прорезях маски сверкнули изумлением.
— Куда вы едете? — спросил Ковиньяк.
— Куда я еду? — повторил путешественник, как будто не заметив слов «прекрасная дама». — Куда я еду? Вы должны знать это лучше меня, если мне нельзя ехать, куда я хочу. Я еду, куда вы меня повезете.
— Позвольте заметить вам, сударыня, — отвечал Ковиньяк с еще большей вежливостью, — что это не ответ. Ваш арест продолжится несколько минут. Когда мы потолкуем немного о наших общих делишках с открытыми лицами и сердцами, вам позволено будет ехать далее.
— Извините, — сказал путешественник, — прежде всего позвольте мне поправить одну вашу ошибку. Вы принимаете меня за женщину, между тем, как видно по платью, я мужчина.
— Вы, верно, знаете латинскую пословицу: Ne nimium crede colon, что значит — «Умный не судит по наружности», а я стараюсь казаться умным. Вот и вышло, что, хотя на вас мужской костюм, я узнал…
— Кого? — спросил путешественник со страхом.
— Я уже сказал вам — даму.
— Но если я женщина, зачем вы арестовываете меня?
— Э, черт возьми, потому что в наше время женщины гораздо опаснее мужчин. Ведь наша война могла бы по-настоящему называться женской войной. Королева и принцесса Конде — это две воюющие державы. Они назначили генерал-лейтенантами герцогиню де Шеврез, герцогиню де Монбазон, герцогиню де Лонгвиль… и вас. Герцогиня де Шеврез — генерал коадъютора; герцогиня де Монбазон — генерал принца де Бофора; герцогиня де Лонгвиль — генерал герцога де Ларошфуко, а вы… вы, кажется мне, генерал герцога д’Эпернона.
— Вы с ума сошли! — сказал молодой путешественник, пожимая плечами.
— Я вам не поверю, прекрасная дама, так же, как не поверил сейчас одному молодому человеку, который говорил мне то же самое.
— Вы, может быть, уверяли ее, что она мужчина?
— Именно так. Я узнал этого маленького дворянина, потому что видел его как-то вечером в начале мая около гостиницы метра Бискарро, и теперь не обманулся его юбками, чепчиком и тоненьким голоском точно так, как меня не обманут ваш синий камзол, серая шляпа и сапоги с кружевами. Я сказал ему: «Друг мой, называйтесь как хотите, одевайтесь, как угодно, говорите каким хотите голосом, вы все-таки не кто иной, как виконт де Канб».
— Виконт де Канб! — вскричал молодой путешественник.
— Ага! Имя это поражает вас! Вы, может быть, случайно знаете его?
— Он очень молод? Почти ребенок?
— Лет семнадцать или восемнадцать, не более.
— Белокурый?
— Да.
— С большими голубыми глазами?
— Да.
— Он здесь?
— Вот тут.
— И вы говорите…
— Что он переодет в женщину, как вы теперь, сударыня, — в мужчину.
— А зачем он приехал сюда? — спросил путешественник с живостью и смущением, которые становились все сильнее по мере того, как Ковиньяк, напротив, становился все воздержаннее на жесты и все скупее на слова.
— Он уверяет, — сказал Ковиньяк, останавливаясь на каждом слове, — он уверяет, что один из его друзей назначил ему здесь свидание.
— Один из его друзей?
— Да.
— Дворянин?
— Вероятно.
— Барон?
— Может быть.
— А как зовут его?
Ковиньяк призадумался; в уме его вдруг возникла хитроумная мысль и произвела в нем заметный переворот.
«Ого, — подумал он, — славный может быть улов!»
— А как его зовут? — повторил путешественник.
— Позвольте, — сказал Ковиньяк, — позвольте… Имя его кончается на «оль».
— Каноль! — закричал незнакомец, и губы его побледнели. Черная маска страшно обрисовалась на матовой белизне кожи.
— Точно так, господин де Каноль, — сказал Ковиньяк, внимательно следя за переменами на видимых частях лица и во всем облике незнакомца, переменами, которые он сам же и вызвал. — Господин де Каноль, точно, как вы сказали. Так вы тоже знаете господина де Каноля? Да вы, похоже, знаете весь свет?
— Полно шутить, — отвечал незнакомец, дрожавший всем телом и готовый упасть в обморок. — Где эта дама?
— Вот здесь, в этой комнате, третье окно отсюда, с желтыми занавесками.
— Я хочу видеть ее!
— Ого, неужели я ошибся? — сказал Ковиньяк. — Неужели вы тот господин де Каноль, которого она ждет? Или господин де Каноль не этот ли молодец, который скачет сюда в сопровождении лакея-франта?
Молодой путешественник так наклонился к окну кареты, что по неосторожности разбил стекло и порезал себе лоб.
— Он, точно он! — закричал юноша, даже не замечая, что на лбу его выступила кровь. — Ах я несчастная! Он опять увидит ее, я погибла!
— Ага! Теперь вы доказали, что вы женщина!
— Так они назначили свидание!.. — воскликнул молодой человек, ломая руки. — О, я непременно отомщу им!..
Ковиньяк хотел еще пошутить, но молодой человек повелительно махнул рукой, а другою снял с себя маску. Перед спокойным взором Ковиньяка появилось бледное негодующее лицо Нанон.
VIII
— Здравствуйте, сестричка, — сказал Ковиньяк Нанон, невозмутимо подавая ей руку.
— Здравствуйте. Так вы узнали меня?
— В ту же минуту, как увидел вас; мало было спрятать лицо, следовало еще прикрыть это прелестное родимое пятнышко и жемчужные зубы. Ах, кокетка, если вы думаете скрываться, так надевайте маску, которая бы скрыла вас полностью, но вы этого не сделали… et fugit ad salices…[6]
— Довольно, — сказала Нанон повелительно, — поговорим серьезно.
— Я и не прошу большего; только говоря серьезно, можно устраивать выгодные дела.
— Итак, вы говорите, что виконтесса де Канб здесь?
— Собственной персоной.
— А господин де Каноль уже вошел в гостиницу?
— Нет еще, он сходит с лошади и отдает поводья лакею. Ага! Его увидали и оттуда! Вот растворяется окно с желтыми занавесками; вот показывается головка виконтессы! Спрячьтесь, сестрица, или все погибнет!
Нанон отпрянула вглубь кареты и судорожно сжала руку Ковиньяка, который смотрел на нее с отеческим состраданием.
— А я ехала к нему в Париж, — сказала Нанон, — всем рисковала, чтобы видеть его!
— Ах, вы приносили жертвы, сестрица! И ради кого? Такого неблагодарного! По правде говоря, вы могли бы получше распорядиться вашими благодеяниями!
— Что они станут говорить теперь, когда они вместе? Что станут делать?
— Честное слово, дорогая Нанон, не знаю, что и отвечать вам на этот вопрос. Проклятие! Думаю, что они будут говорить о своей любви…
— О, этого не будет! — вскричала Нанон с бешенством, кусая свои ногти, гладкие, как слоновая кость.
— А я, напротив, думаю, что это будет, — возразил Ковиньяк. — Фергюзон получил приказание никого не выпускать из комнаты, но ему позволено впускать туда всех. В эту самую минуту, вероятно, виконтесса и барон де Каноль обмениваются друг с другом самыми милыми и нежными приветствиями. Ах, Нанон, вы слишком поздно взялись за ум.
— Вы так думаете? — сказала она с выражением иронии, ненависти, хитрости. — Вы так думаете? Хорошо, садитесь со мной, жалкий дипломат.
Ковиньяк повиновался.
— Бертран, — продолжала Нанон, обращаясь к одному из лакеев, — вели кучеру повернуть потихоньку и ехать в рощицу, которую мы видели при въезде в селение.
Потом она повернулась к брату и прибавила:
— Там удобно будет нам переговорить?
— Очень удобно, но позвольте и мне принять некоторые меры предосторожности.
— Извольте.
Ковиньяк дал знак: за ним отправились четверо из его людей, которые слонялись вокруг гостиницы и тихонько переговаривались, напоминая разнежившихся на солнце шершней.
— Прекрасно сделали, что взяли их с собой, — сказала Нанон, — и послушайте меня, возьмите-ка лучше человек шесть, и мы сможем наделать тем двоим хлопот.
— Хорошо, — отвечал Ковиньяк, — мне только этого и нужно.
— В таком случае вы будете совершенно довольны, — отвечала Нанон.
6
И бежит укрыться под вербами… (лат.)