Страница 114 из 125
— О нет, нет! — воскликнула незнакомка. — Для меня мир больше не существует, я утратила все, что побуждало меня любить его. Будьте спокойны, матушка, я никогда не буду жалеть о нем. О, я это знаю наверное!.. Никогда!
— Значит, то, что терзает вас, действительно очень серьезно? То, что вы утратили, не иллюзия, а нечто действительное и важное? Вы лишились мужа, ребенка… друга? О, если так, то я глубоко жалею вас, сударыня, ибо сердце ваше ранено насквозь и боль ваша неизлечима. Тогда приходите к нам, сударыня. Господь утешит вас. Он заменит нами, составляющими одну большую семью, одно стадо, у которого он пастырь, друзей или родственников, утраченных вами, и, — добавила монахиня тихим голосом, — если и не вполне примирит вас с судьбой — а это ведь тоже возможно, — то оставит вам хоть то последнее утешение, что вы будете плакать вместе со мной, пришедшей так же, как и вы, искать здесь утешения и все еще не нашедшей его.
— Увы! — воскликнула незнакомка. — Такие ли слова должна была я услышать? Так ли утешают несчастных?
— Сударыня, — сказала настоятельница, простирая руку к молодой женщине и как бы отстраняя от себя упрек, с которым та обратилась к ней, — не говорите в моем присутствии о несчастье. Я не знаю, кто вы, не знаю, что с вами приключилось, но вы не знаете, что такое несчастье.
— О, — вскричала незнакомка с таким скорбным выражением, что аббатиса вся затрепетала, — вы правы, вы меня не знаете, матушка! А если бы знали, то не говорили бы со мною таким образом. Но ведь вы и не можете судить о моих страданиях, для этого надо было бы, чтобы вы сами перенесли то же, что и я. А пока примите меня, приютите меня, отворите передо мной двери дома Божьего. Мои слезы, мои вопли, моя постоянная тоска покажут вам, что я действительно несчастна.
— Да, — сказала настоятельница, — по вашему тону, по вашим словам я вижу, что вы потеряли человека, которого любили. Не так ли?
Незнакомка зарыдала, ломая себе руки.
— О да, да! — сказала она.
— Ну хорошо, — сказала аббатиса, — если хотите, войдите сюда. Только предупреждаю вас на тот случай, если ваши страдания так же велики, как мои, о том, что вы найдете в этом монастыре вечные, безжалостные стены, которые вместо того, чтобы направлять наши мысли к Небу, куда они должны возлетать, будут непрестанно устремлять их к земле, от которой будут вас отделять. Там, где кровь обращается, пульс бьется, сердце любит, там ничего не потухает. Как ни отделены мы от мира, как ни кажется нам, что мы скрыты, мертвые призывают нас из глубины своих могил. Зачем же вы покинете могилы ваших дорогих усопших?
— Потому что все, что я любила в этом мире, находится здесь, — ответила незнакомка сдавленным голосом, упав на колени перед настоятельницей, которая ошеломленно смотрела на нее. — Теперь вы знаете мою тайну, сестра моя; теперь вы можете оценить мои страдания, мать моя. Я молю вас на коленях. Вы видите мои слезы. Примите жертву, которую я приношу Богу, окажите милость, о которой я вас молю. Его похоронили здесь, в церкви Пезака. Дайте мне плакать на его могиле, которая находится здесь.
— Здесь? Какая могила? О ком вы говорите? Что вы хотите сказать? — воскликнула настоятельница, отступая перед этой коленопреклоненной женщиной, на которую смотрела почти с ужасом.
— Когда я была счастлива, — продолжала незнакомка таким тихим голосом, что он почти заглушался шелестом ветвей от дуновения ветра, — а я была очень счастлива, — меня звали Нанон де Лартиг. Теперь узнаете ли вы меня и знаете ли, о чем я молю вас?
Аббатиса вскочила с места, словно подброшенная пружиной и одно мгновение стояла безмолвная и бледная, подняв глаза к небу и сжав руки.
— О сударыня, — проговорила она наконец голосом, казавшимся спокойным, но в котором, однако же, отражалось охватившее ее волнение, — о сударыня, так и вы знаете обо мне не больше, вы, которая пришла сюда просить позволения плакать на его могиле? Значит, вы не знаете, что я заплатила моей свободой, моим счастьем в этом мире и всеми слезами моего сердца за ту грустную радость, половину которой вы у меня выпрашиваете? Вы Нанон де Лартиг, а я, когда у меня еще было имя, звалась виконтессою де Канб.
Нанон вскрикнула, подошла к настоятельнице, и, приподняв капюшон, прикрывавший потухшие глаза монахини, узнала свою соперницу.
— Это она, — пробормотала Нанон, — она, которая была такой красавицей, когда приезжала на Сен-Жорж! Ах, бедная женщина!
Она отступила на шаг, не сводя глаз с виконтессы и грустно покачивая головой.
— О! — воскликнула в свою очередь виконтесса, увлекаемая тем тщеславным самолюбием, которое побуждает нас убедить себя в том, что мы умеем страдать больше и глубже, чем другие. — О, вы только что произнесли хорошее слово, которое принесло мне пользу. О, должно быть, я жестоко страдала, если я так жестоко изменилась. Значит, я много пролила слез. Значит, я несчастнее, чем вы, потому что вы все еще прекрасны.
И виконтесса подняла к небу, словно ища там Каноля, сияющие глаза, в которых впервые за весь этот месяц сверкнул луч радости.
Нанон, вновь упав на колени, закрыла глаза руками и горько заплакала.
— Увы, сударыня, — говорила она, — я не знала, к кому я обращаюсь. Я уже целый месяц не знаю, что вокруг меня происходит, не знаю, что могло сохранить мою красоту. Все это время я, правда, была в безумии. И вот теперь я здесь. Я не хочу, чтобы вы, даже умирая, ревновали меня. Я прошу, чтобы меня взяли сюда как самую смиренную монашенку. Делайте со мной все, что вам угодно. Ведь в случае моего неповиновения вы можете бичевать меня, заключить в темницу. Но все же, — добавила она дрожащим голосом, — время от времени вы ведь будете мне позволять видеть место, где покоится этот человек, которого мы так любили?
И она, вся трепещущая и обессиленная, опустилась на траву.
Виконтесса ничего не отвечала. Она сидела, откинувшись назад и опираясь о толстый ствол смоковницы, и сама казалась готовою испустить дух.
— О, сударыня, сударыня, — воскликнула Нанон, — вы мне не отвечаете, вы мне отказываете! Ну хорошо. У меня осталось единственное сокровище. У вас, быть может, ничего нет после него, а у меня есть вот это. Согласитесь на то, о чем я прошу вас, и сокровище будет ваше.
И, сняв с шеи большой медальон на золотой цепочке, который был спрятан у нее на груди, она поднесла его госпоже де Канб. Медальон лежал открытый на руке Нанон де Лартиг.
Клер громко вскрикнула и быстрым движением взяла эту реликвию, в пылком порыве целуя сухие холодные волосы. Ей казалось, что сама душа ее устремляется к губам, чтобы получить свою долю этого поцелуя.
— Так вот, — продолжала, задыхаясь, Нанон, стоявшая перед нею на коленях, — продолжаете ли вы думать, что вы страдали больше, чем я страдаю в эту минуту?
— О, вы победили, сударыня, — отвечала виконтесса де Канб, поднимая ее и заключая в свои объятия. — Придите ко мне, придите, сестра моя! Теперь я люблю вас больше всего на свете, потому что вы поделились со мной этим сокровищем.
И наклонившись к Нанон, которую она тихонько подняла, виконтесса прикоснулась губами к щеке той, которая была ее соперницей.
— О, вы будете моею истинной сестрой, моим другом, — продолжала она. — О да, мы будем жить и умрем вместе, вспоминая о нем, молясь за него. Пойдемте, вы правы, он покоится недалеко отсюда, в нашей церкви. Это была единственная милость, которую я получила от той, кому посвятила всю мою жизнь. Да простит ей Бог!
При этих словах Клер взяла Нанон де Лартиг за руку, и они тихими шагами, настолько легкими, что едва касались травы, подошли к заросли лип и сосен, позади которых скрывалась церковь.
Виконтесса ввела Нанон в часовню, посреди которой лежал простой камень в четыре дюйма высотою. На этом камне был высечен крест.
Госпожа де Канб ограничилась тем, что, не говоря ни слова, указала рукой на этот камень.