Страница 113 из 125
— Как! — вскричала принцесса… — Вы покидаете меня, Клер?
Виконтесса почтительно поклонилась и молчала.
На всех лицах видны были стыд, раскаяние или грусть. Зловещая тишина повисла над собранием.
— Но почему же вы оставляете меня? — спросила принцесса.
— Мне остается жить недолго, ваше высочество, — отвечала виконтесса, — и эти немногие дни мои я желала бы употребить на спасение души.
— Клер, дорогая Клер! — вскричала принцесса. — Но подумайте же…
— Ваше высочество, — перебила виконтесса, — я должна испросить у вас две милости; могу ли я надеяться, что вы мне их окажете?
— О, говорите, говорите! — вскричала принцесса Конде. — Я буду так счастлива, если сумею сделать для вас что-нибудь.
— Вы это можете, ваше высочество.
— Так скажите, что?
— Во-первых, назначьте меня настоятельницей монастыря святой Радегонды; место это вакантно со времени смерти госпожи Монтиви.
— Вас в аббатство, милая дочь моя! Что вы такое говорите!
— Во-вторых, ваше высочество, — продолжала Клер слегка дрожащим голосом, — позвольте мне предать земле в моем поместье Канб тело жениха моего, барона Луи де Каноля, убитого жителями Бордо.
Принцесса отвернулась и дрожащей рукой схватилась за сердце. Герцог де Ларошфуко побледнел и растерялся. Ленэ отворил дверь кабинета и выбежал.
— Ваше высочество не отвечаете, — спросила Клер, — вы отказываете мне? Может быть, я прошу слишком много?
Принцесса могла только кивнуть головой в знак согласия и упала без чувств.
Клер повернулась, прямая как статуя; все дали ей дорогу. Она прошла прямо и бесстрастно между этими людьми, которые склонялись перед ней.
Только когда она вышла из залы, придворные заметили, что никто не подумал помочь принцессе.
Через пять минут на дворе застучала карета: виконтесса уехала из Бордо.
— Что вы решили, ваше высочество? — спросила маркиза де Турвиль у принцессы, когда та пришла в себя.
— Исполнить обе только что высказанные просьбы виконтессы де Канб и вымолить у нее прощение.
Эпилог
I
АББАТИСА МОНАСТЫРЯ СВЯТОЙ РАГЕДОНДЫ В ПЕЗАКЕ
Со времени описанных выше событий прошел месяц.
Однажды в воскресенье, после вечерней службы, аббатиса монастыря святой Рагедонды в Пезаке вышла после всех из церкви, расположенной в конце монастырского сада. По временам она обращала покрасневшие от слез глаза к темному покрову лип и сосен с выражением такого глубокого горя, словно сердце ее оставалось в этом месте и она не в силах была оттуда удалиться.
Безмолвные, с закрытыми лицами монахини шли перед ней вдоль длинной и единственной аллеи, ведущей к зданию монастыря, и казались какою-то процессией призраков, возвращающихся в свои могилы; от нее отворачивается один из них, все еще жалеющий об утраченной земле.
Монахини одна за другой исчезали под темными сводами монастыря. Аббатиса следила за ними глазами до тех пор, пока не скрылась вся процессия. Тогда она, с выражением невыразимого отчаяния, опустилась на капитель готической колонны, наполовину скрытую в траве.
— Ах, Боже мой! Боже мой! — говорила она, прижимая руку к сердцу. — Ты свидетель, что я не могу больше переносить этой жизни, которой я никогда не знала. Я искала в монастыре одиночества и безвестности, а не всех этих взглядов, обращенных на меня.
Тут она встала и сделала несколько шагов по направлению к сосновой рощице.
— Впрочем, — продолжала она, — что мне за дело до света, если я отказалась от него, до того света, который принес мне только зло! Общество было жестоко ко мне, так чего же ради буду я беспокоиться о его суждении, раз я обратилась к Богу и стала зависеть от нею одного? Но, быть может, Бог осуждает эту любовь, которая все еще живет в моем сердце и снедает его? О, если так, пусть он вырвет ее из моей души или вырвет душу из моего тела!
Едва бедная, отчаявшаяся женщина произнесла эти слова, как, бросив взгляд на одежду, которая была на ней, пришла в ужас от этого кощунства, так мало согласовавшегося со священной одеждой, которую она носила. Белой исхудавшей рукой она утерла слезы с ресниц и подняла глаза к небу, словно принося ему этим взглядом в жертву свои душевные страдания.
В эту минуту аббатиса услышала чей-то голос и обернулась. Это была сестра-привратница.
— Матушка, — сказала она, — в приемной дожидается какая-то женщина, которая просит вас принять ее и выслушать.
— Как ее зовут?
— Она говорит, что скажет свое имя только вам.
— А какова она на вид?
— Как будто бы из благородных.
— Опять столкновение со светом, — тихонько проговорила аббатиса.
— Что же ей сказать? — спросила привратница.
— Скажи, пусть придет.
— Куда, матушка?
— Приведи ее сюда, я с ней переговорю здесь, в саду, на скамейке. Мне не хватает воздуха, когда я не под открытым небом.
Привратница удалилась и спустя минуту вернулась в сопровождении какой-то женщины, в которой по одежде, богатой при всей ее печальной простоте, было легко распознать светскую женщину.
Она была небольшого роста, ее быстрая походка не отличалась, может быть, истинным благородством, но дышала какой-то невыразимой прелестью. Она несла шкатулочку из слоновой кости, резко выделявшуюся своею тусклой белизной на фоне черного атласа ее платья, вышитого стеклярусом.
— Вот, матушка настоятельница, сударыня, — сказала привратница.
Аббатиса опустила вуаль и повернулась к посетительнице.
Та опустила глаза, а настоятельница, видя, что она бледна и дрожит от волнения, устремила на нее ласковый взгляд и сказала:
— Вы пожелали говорить со мной, и я готова выслушать вас, сестра моя.
— Матушка, — отвечала незнакомка, — я была до такой степени счастлива, что мое счастье, как мне внушала моя гордость, казалось, не могло быть разрушено даже самим Богом. И вот теперь Господь дунул и загасил его. Пришла пора проливать слезы, пришло время раскаиваться. Я пришла просить у вас убежища, где бы мои рыдания были заглушены толстыми стенами вашего монастыря, где бы мои слезы, оставившие следы на моих щеках, не вызывали насмешек света, где бы Господь, который, быть может, ищет меня, веселящуюся среди мирских праздников, нашел меня, плачущую в святом уединении и смиренно склонившуюся к подножию его алтарей.
— Ваша душа поражена глубоко, я это вижу, потому что сама знаю, что значит страдать, — ответила молодая настоятельница. — И в своем смятении душа ваша не может отличить того, что есть на самом деле, от того, что она желает. Если вы действительно нуждаетесь в безмолвии, действительно нуждаетесь в умерщвлении плоти, если вы нуждаетесь в покаянии, то войдите сюда, сестра моя, и страдайте вместе с нами. Но если вы ищете такое убежище, где можно свободно терзать свое сердце рыданиями, где можно испускать вопли отчаяния, где никакой взгляд не остановится на вас, печальной жертве, тогда, сударыня, — продолжала аббатиса, качая головой, — о, тогда лучше уходите отсюда, затворитесь в своем доме, и там вы будете меньше на виду у всех, чем здесь, а ковры и обои вашей молельни будут лучше заглушать ваши рыдания, чем голые доски наших келий. А Бог, если только вы не заставили его отвернуться от вас слишком великим грехом, всегда и везде будет с вами.
Неизвестная подняла голову и, в свою очередь, с удивлением посмотрела на молодую аббатису, обратившуюся к ней с такими словами.
— Матушка, — сказала она, — разве не должны все страдающие прийти к Господу и разве дом ваш не есть святая остановка на пути к Небу?
— Сестра моя, есть только один способ идти к Богу, — ответила монахиня, увлекаемая собственным отчаянием. — О чем вы сожалеете? Что вы оплакиваете? Чего вы просите? Свет оскорбил вас, дружба предала вас, у вас иссякло золото, и вот временная, преходящая горесть показалась вам горестью вечной и непреходящей. Ведь не правда ли, вот вы сейчас страдаете и убеждаете себя в том, что вечно будете так же страдать? Но ведь это все равно, как если бы человек, глядя на свою зияющую рану, уверил бы себя в том, что она никогда не заживет. Вы ошибаетесь: всякая рана, если она не смертельна, заживает. Переносите же страдание, дайте ему идти своим путем. Ведь если вы выздоровеете и увидите, что вы прикованы к нам, тогда для вас настанут новые страдания, и они будут уже действительно вечны, беспощадны, неслыханны. Сквозь монастырскую ограду вы будете видеть свет, в который вам уже нельзя будет вернуться. Тогда вы проклянете день, в который за вами затворилась ограда этого святого убежища, что вы называете остановкой по пути на Небо. Может быть, то, что я говорю вам, не совсем согласуется с нашим уставом, я еще так недавно стала аббатисой, что не успела вполне освоиться с ним. Но мои слова идут от моего собственного сердца, и то, что я говорю, я вижу каждую минуту, не во мне самой, слава Богу, а вокруг себя.