Адъютант императрицы

— Да, да, это верно! — закричали некоторые более молодые офицеры, пользовавшиеся особым благоволением фельдцейхмейстера. — Мы должны потребовать от императрицы, чтобы она отставила обесчещенного генерала; она не имеет права наносить армии такое оскорбление!

— Я знал, — сказал Григорий Григорьевич, — что все вы думаете и чувствуете так же, как я. Мы сейчас же составим прошение императрице, вы все должны будете подписать его, и еще сегодня ночью необходимо распространить его среди ваших товарищей; солдатам также надо будет сообщить его содержание, и рано поутру депутация от всей гвардии должна вручить государыне прошение ее верных полков, которым будет за это благодарна вся армия!

Он приказал подать бумагу и чернила и стал быстро писать краткое, в повелительных, почти угрожающих выражениях прошение, которое сейчас же для подписи передал сидящим рядом, те в свою очередь передавали соседям. А пока что все громче становились речи и все больше пили гости.

Алексей Григорьевич еще раз напрасно попытался остановить брата; мрачный и задумчивый сидел он среди шумного сборища — никто не решился уклониться от участия, хотя у некоторых, несмотря на хмель, сильно дрожали руки, когда они подписывали свое имя под прошением.

Вдруг Алексей Григорьевич прислушался. Сквозь шум и крики в столовой ему послышались на дворе топот копыт и бряцанье оружия; он быстро встал и пробрался к окну, но, откинув портьеру и бросив взгляд во двор, побледнел и отшатнулся.

В следующую минуту он бросился к группе офицеров, которые на противоположном углу стола как раз подписывали этот предательский документ, передавая перо из рук в руки, стремительно вырвал бумагу из рук подписывающих, разорвал ее в мелкие клочки и раскидал во все стороны.

— Алексей! — воскликнул опешивший от удивления и гнева Григорий Орлов. — Что ты делаешь? Ты хочешь заступиться за этого несчастного, хочешь идти против всей армии, выступающей на защиту своей чести? Он сошел с ума, возьмите его! Дайте мне другой лист, а если он не послушается, заприте его. Я приказываю взять его, я, фельдцейхмейстер, первый генерал во всем государстве.

Наступила мучительная тишина, офицеры жались: никто не решался в этом споре принять чью бы то ни было сторону.

— Схватите его! — крикнул Григорий Григорьевич. — Свяжите его, он сумасшедший, для его собственного спасения надо сделать его безвредным!

— Думай о своем спасении, брат, если еще есть время, — печально произнес Алексей Григорьевич, указывая рукою на дверь.

Взоры всех обратились туда же. Дверь растворилась, и в парадном мундире на пороге появился граф Чернышев.

Григорий Григорьевич также обернулся к двери, и на его лице отразилось безграничное удивление.

— Что привело вас сюда, граф Захар Григорьевич, — спросил он, — в такой поздний час? Добро пожаловать! Садитесь к столу! Я не пригласил вас, потому что не знал, могу ли считать вас в числе своих друзей. Для вашей ночной поездки вы взяли с собою людей, — глухим голосом добавил он, бледнея и указывая на безмолвных гренадер, — но что нужно солдатам в моем доме? Мне не требуется охраны, я в достаточной безопасности под охраной своих храбрецов.

Граф Чернышев поклонился гордо и холодно и при гробовом молчании всего общества произнес:

— Я явился сюда не для того, чтобы воспользоваться вашим гостеприимством, князь Григорий Григорьевич, я здесь для того, чтобы передать вам повеление государыни императрицы, нашей всемилостивейшей монархини, а эти солдаты находятся здесь, как это надлежит, потому что я имею честь говорить от имени и по поручению повелительницы русского государства и русской армии.

— Ага, — с угрожающей усмешкой проговорил Григорий Григорьевич, — государыня императрица выбрала удивительного посла, чтобы выразить мне свое желание; обыкновенно я привык узнавать их иным путем… Но все равно, говорите!

— Мое посольство касается только вас одних, — ответил граф Чернышев, бросая взор на офицеров.

Те в недоумении сгрудились в другом конце зала. Некоторые успели взглянуть в окно и увидели, что весь двор был занят гренадерами.

— Говорите! — проговорил Орлов. — То, что императрица имеет передать мне через вас, свободно могут слышать мои друзья!..

— Вы хотите этого? — спокойно и холодно промолвил Чернышев. — Так вот слушайте! Государыня императрица желает, чтобы вы отказались от всех своих должностей, государственных и придворных, так как она недовольна вами. Вот бумага, требующая от вас заявления в желательном государыне смысле. Я попрошу вас сейчас подписать ее, чтобы я немедленно мог вручить ее императорскому величеству.

Безмолвно стояли объятые ужасом офицеры. Алексей Григорьевич Орлов печально склонил голову на грудь.

Григорий Григорьевич побледнел как смерть, но затем вся кровь кинулась ему в лицо; казалось, у него закружилась голова. Шатаясь, он отступил на несколько шагов назад, но затем снова выпрямился с угрожающим видом. Резким движением он бросил к ногам Чернышева бокал, который все еще держал в руках, и громким голосом, жутко прозвучавшим среди мертвой тишины, воскликнул:

— И вы, безумный, осмеливаетесь говорить мне это в моем же доме? Ты смеешь так разговаривать со мной сегодня, ты, кого я еще вчера мог, как червя, раздавить своей ногой? Смотрите же все вы, мои друзья, какие козни строит этот проклятый Потемкин против вашего фельдцейхмейстера! Ко мне, сюда! Сплотимся вместе, идем к императрице — она должна услышать голос чести; этого несчастного, который злоупотребляет ее именем, она должна выдать нам, чтобы судить его, как он того заслуживает.

Чернышев сделал знак гренадерам, и на пороге комнаты появились солдаты со штыками, направленными против находившихся в комнате. Тишина стала мертвая; шумные до сих пор и разгоряченные офицеры стояли неподвижно, вытянувшись по–военному; ни один мускул не дрогнул на их лицах.

— Очень жалею, господа, — произнес Чернышев, — что должен был прервать ваш ужин; вы видите, что здесь вам делать больше нечего, и я попрошу вас немедленно же вернуться в свои казармы!

Один за другим офицеры вышли из комнаты, отдавая честь военному министру; стража беспрепятственно пропустила их, и скоро исчез последний из гостей, причем никто не посмел сказать хозяину ни слова на прощанье.

— Несчастные, — воскликнул Григорий Григорьевич, — несчастные! Они покидают меня, склоняются перёд рабским бичом в руке этой неверной; они и не заслуживают ничего другого! Господи, почему я — единственный мужчина в России?

Безумное бешенство душило его; он в клочья разодрал на себе одежду, рвал на голове волосы, кидался из стороны в сторону, не переставая произносить страшные проклятья.

Чернышев спокойно наблюдал эту сцену. Алексей Григорьевич пытался успокоить брата и наконец усадил его силой на стул.

Припадок бешенства, казалось, сломил силы Григория Орлова; он весь согнулся, опустил голову на руки и принялся громко рыдать.

Мучительное и печатаное зрелище представлял этот гордый великан, еще только что уверенный в своих силах, а теперь плакавший как малый ребенок.

— Повинуйся, брат, повинуйся! — сказал Алексей Григорьевич. — Этого требуют необходимость и твой долг верноподданного. Повинуйся, чтобы своим неповиновением и непокорством жестокому повелению императрицы не дать права радоваться твоим врагам. — Он взял бумагу из рук Чернышева и положил перед братом. — Подпиши, что требует государыня, — продолжал он затем, — она слишком справедлива и умна, чтобы не увидеть в конце концов, что ты невиновен.

Он протянул брату перо, только недавно предназначавшееся для подписи грозного требования офицеров, и Григорий Григорьевич почти бессознательно, дрожащей рукой подписал на бумаге свое имя, после чего снова положил голову на руки, и слышны были только тихие рыдания, потрясавшие его грудь.

— Вот, граф Захар Григорьевич, — сказал Алексей Григорьевич, передавая ему бумагу, — возьмите прошение брата, императрица вольна распоряжаться своими должностями… Если бы только она не забывала заслуг, которые она когда‑то так высоко ценила!..