Подмена

— Нужно ее вынуть. — Звук собственного голоса показался мне глухим и далеким.

— Ты в порядке? — спросил Росуэлл и окинул меня быстрым взглядом, закрывая рукой рот и нос.

Я кивнул. Из-за дождя перед глазами у меня все качалось и расплывалось, но мы трое стояли рядом и смотрели на тело.

Через несколько секунд я подобрал фонарик и встал над гробом; я был настолько оглушен, что только по мечущемуся лучу фонаря понял, что дрожу всем телом. Я попытался покрепче сжать рукоятку, но пальцы меня не слушались.

Тогда Росуэлл встал на колени и полез в гроб за трупом. За ребенком. Он перегнулся через край, поморщился, но все-таки взял его на руки — бережно и осторожно. Он был такой смелый, что меня замутило от стыда.

Я заставил себя крепче сжать в руке фонарь и громко откашлялся.

— Можно его вытащить или он так сильно сгнил, что лучше не трогать?

— Да нет, — сказал Росуэлл, потрогав кончиками пальцев труп под подбородком. — Вполне годный. Нет, честно, в очень неплохом состоянии. И это точно не человек.

Его голос доносился как сквозь вату, издалека.

Я передал Эмме фонарь и закрыл руками лицо. Я знал. Конечно, я знал. Но когда Росуэлл сказал это вслух, все стало окончательной правдой. Они отправляли детей наверх, на страдания и верную смерть в отравленном мире, не испытывая ни сожаления, ни вины. На месте этого тела мог бы быть я.

Росуэлл выпрямился и встал.

— Мэки.

Он обошел гроб и обнял меня. Я не хотел, чтобы он это делал. Я хотел, чтобы он позволил мне стоять в тени и быть никем. Хотел перестать видеть. Росуэлл постоянно всех обнимал, но не всерьез, без всякого смысла. Но сейчас он крепко прижал меня к своей груди и схватил сзади за куртку, когда я попытался вырваться.

Сколько я себя помню, Росуэлл мог спасти любую ситуацию, находя в нужный момент нужные слова, но сейчас он ничего не сказал. Шел тихий холодный дождь, и я боялся, что не выдержу, если Росуэлл попытается меня приободрить.

А потом ко мне бросилась Эмма. Она обхватила меня обеими руками и уткнулась лицом в мое плечо. Я не отстранился, она была такая теплая под своим свитером. От нее пахло осенью, землей и домом, сожженной церковью и могилой. Я прижался к Эмме, думая о том, как все-таки странно, что я не закончил свои дни много лет назад в маленьком дешевом гробу, и что в этом мире нашелся человек, сумевший так сильно полюбить меня.

Когда Эмма отпустила меня, я почувствовал себя невесомым, незнакомым и окоченевшим от холода. Настолько окоченевшим, что смог дотронуться до тела. Оно лежало в гробу, неподвижное и холодное, как кукольное.

Росуэлл и Эмма, стоя на коленях по сторонам гроба, молча и выжидающе смотрели на меня.

Наконец Эмма судорожно втянула в себя воздух и прошептала:

— Ну что, вытащим?

Мы сняли с тела атласное покрывало и завернули его в куртку Росуэлла. Волосы у мертвого существа были густые и темные, но неживые, ломкие. А кожа совсем серая. Это существо даже отдаленно не напоминало настоящую живую девочку, привязанную к ножке кресла Госпожи.

Эмма положила тело себе на колени, погладила по мертвым волосам. Через минуту я привязал ленточку с пластмассовым медвежонком на мертвую ручку и снова застыл, не зная, что делать дальше. Тело, как деревянное, лежало на коленях Эммы — жалкое и жуткое в своем смятом погребальном платьице, с самодельным браслетиком на руке.

Я еще постоял.

— Что дальше?

Эмма посмотрела на изможденное усохшее личико.

— В легендах люди разговаривают с ними, но я нигде не нашла точных слов или каких-то подсказок. Я не знаю, что нужно говорить.

— Это не страшно. Кажется, я знаю.

Я присел рядом с подменышем и зашептал ей на ухо все, что мне хотелось сказать синюшней девушке из Дома Хаоса. Я сказал, что ее судьбой распорядилась чужая воля и что она имеет полное право злиться и бояться, потому что ни в чем не виновата.

Когда сверток на коленях у Эммы шевельнулся, мне захотелось отвернуться. Корчившееся тело оказалось гораздо страшнее неподвижного, трагического. Оно беспокойно заерзало на коленях Эммы, а та с молчаливой мольбой уставилась на меня.

Я наклонился и распахнул куртку Росуэлла.

Существо, представшее нашим глазам, было маленькое и хрупкое, почти как настоящий ребенок. Оно не было точной копией Натали, хотя и напоминало ее. Существо медленно моргнуло, не сводя с меня глаз, потом протянуло крохотную ручку. Глаза у него были пустые и мутные, но все-таки зеленые, как у Натали. Как у Тэйт.

— Нужно спешить, — прошептал я, вспомнив о том, что случилось с руками Эммы, когда синюшные девицы украли ее перчатки. Вспомнив, как руки моей сестры начали синеть и гнить заживо.

Эмма испустила долгий вздох. Она сидела на грязной земле, удерживала на коленях вертящееся, корчившееся тело, и смотрела на меня. В ее глазах стояли слезы.

— Боже правый, — прошептал Росуэлл. Он стоял над открытой могилой, держа в руках лопату. Ничего ужаснее в жизни не видел!

Я покачал головой, глядя на то, что билось в руках Эммы.

— Это всего лишь тело, которое никому было не нужно. Оно ничем не хуже меня.

Глава двадцать восьмая

ВЕРНУВШАЯСЯ

Росуэлл закрыл гроб, мы вместе опустили его в могилу. Я поморщился, услышав глухой звук удара. Росуэлл взялся за лопату.

Мы почти закончили закапывать могилу, когда у меня зажужжал телефон. Тэйт. Я не ответил, но она позвонила еще дважды, а потом послала сообщение: «да пошел ты, Мэки, я иду к тебе».

Я отключил телефон и убрал его в карман. Отговаривать Тэйт было бесполезно. Оставалось надеяться, что когда папа откроет дверь и увидит на пороге обезумевшую, убитую горем девочку, то решит, что она пришла к нему за утешением. Хотя на успех этого сценария я бы тоже не слишком рассчитывал. Мне ли было не знать, что когда Тэйт начинает действовать, ее уже не остановишь, а мой отец сейчас совершенно сломлен.

Значит, с минуты на минуту Тэйт заявится к нам домой, и я боялся даже думать о том, каких безумных дел она может натворить от отчаяния, когда обнаружит, что меня нет. Признаться, мне становилось не по себе просто от этой мысли.

— Ну, какой план? — спросил Росуэлл, утрамбовывая лопатой последнюю горку земли.

Эмма, все это время сидевшая на мокрой земле с вернувшейся на коленях, резко встала.

Я в изнеможении оперся о лопату; дышать было нечем, от стали у меня кружилась голова и, несмотря на холод, бросало в жар.

— Идем в дом под холмом отходов и забираем Натали.

— И они не станут чинить нам никаких препятствий?

Я беспомощно посмотрел на Эмму и Росуэлла.

— Нужно придумать, чем отвлечь их внимание. Скажем, принести им подарок. Женщина, которая там всем заправляет, обожает, когда ей выказывают уважение.

— И чего бы она хотела?

Минуту-другую я всерьез размышлял над этим вопросом, пока не вспомнил, как страшно разгневалась Госпожа на Морриган — так страшно, что годами методично заливала ее дом, вместо того, чтобы уничтожить его одним махом.

— Она хочет контролировать все вокруг — весь мир. Хочет, чтобы все так ее боялись, что никогда не смели бы ни в чем ее ослушаться, обмануть или провести.

Эмма приблизилась ко мне, прижимая к плечу возвращенную, неуверенно подняла глаза.

— То есть, не смели делать то, что мы собираемся сделать?

— Именно. Пожалуй, можно сказать, что у нее настоящая паранойя по поводу обмана и обманщиков, только я совершенно не представляю, как это использовать.

Росуэлл задумчиво кивнул.

— Но мы знаем кое-кого, кто с этим справится!

Близнецы не пришли в восторг от идеи тащиться куда-то под дождем среди ночи, и еще меньше их обрадовала просьба расстаться с бесценной «Красной угрозой», однако через четверть часа они были на кладбище.

Дэни нес полиграф. У прибора была ручка, как на старых чемоданах, но Дэни нес его на обеих руках, как ребенка.

Близнецы славились своей фантастической невозмутимостью. Однако возвращенная произвела на них большее впечатление, чем им хотелось бы.