Заповедь

— Вот как обернулась к тебе, сын, жизнь: ушел за счастьем, а оказался в стане заклятого нам, Гагаевым, врага.

Тотикоевы... С этой фамилией у жителей Хохкау связано немало невзгод и огорчений. И когда Мурат поднял руку и сказал: «Теперь все вы, земляки, убедились, что Тотикоевы — враги, контрреволюционеры», — аульчане поняли: наконец-то наступил день расплаты.

— Жестокие люди! — поддакнул Хамат.

— Мы сегодня же отправим их в долину, где суд решит, как быть с ними, — объявил Мурат.

— Веди их в тюрьму, Мурат, веди, они заслужили наказание, — закивал головой старейший аула и поднял палку. — Но младшего из братьев Тотикоевых — Тузара — оставь...

Все невольно глянули в сторону Тотикоевых. Тузар, как младший из них, не привык к вниманию аульчан и, зардевшись, заморгал, услышав свое имя.

— Как оставить? — не поверил слуху Мурат. — Позволить ему избежать суда?!

— Оставь его, Мурат, оставь, — повторил Хамат. — Молод он еще, несмышленыш. Не от своего ума его поступки.

— И в руках Тузара была винтовка, и он целился в нас!

— Почему Тотикоевы об этом не думали, когда брали в руки оружие? Не тебя ли, Хамат, не твоего ли брата и племянника, не моих ли отца и братьев Умара, Касполата и Урузмага полчаса назад Тотикоевы и Кайтазовы собирались расстрелять?

— И убили бы, не подоспей ты вовремя, — кивнул бородой Хамат.

— Как же ты смеешь просить за них, Хамат? — закричал Умар. — Тотикоевы хотели нас самосудом, а мы не убийцы — отвезем их на равнину.

— Правильно! Всех их надо судить! — поддержал его Касполат.

— Неправильно! — гневно вмешался в спор Дзамболат. — Чем же мы отличаемся от Тотикоевых, если на жестокость ответим жестокостью? Не бессердечию учил я тебя, Умар. Огорчаешь ты меня сейчас, очень огорчаешь, Касполат...

Тузар поежился — столько шума из-за него. Два его брата, Батырбек и Агуз, лежат на земле мертвые, через какой-то час Махарбека, Васо, Дабе, Мамсыра, Салама увезут в долину, чтобы судить, а его, Тузара, прощают?! Даруют ему свободу?

— Агубе! Где ты, Агубе, сын Махарбека Тотикоева? — раздался голос Дзамболата. — Где же? Покажись...

Вперед вышел двенадцатилетний подросток, растерявшийся от пережитого в этот злосчастный день, видевший своими глазами гибель четырех человек, среди которых были два его дяди. Любимец отца, худой, длинношеий, с темным пушком на верхней губе, он с детства рос неженкой, ему редко давались поручения по хозяйству. И если его сверстники, с малых лет познавшие физический труд, росли крепкими подростками, то Агубе рядом с ними выглядел болезненным, слабым.

— Разве он сможет вести хозяйство? — спросил Дзамболат. — Не сможет. А значит, быть тому, что предложил Хамат!

Махарбек вытолкнул вперед Тузара, сказал презрительно:

— Один наказ тебе, счастливчик: чтоб все живы были.

Никто из братьев и не взглянул на Агубе и Тузара...

Дзамболат подошел к сыну, просто сказал:

— Не гневись, что встреча получилась такой грустной...

— Я рано решил повесить на стену винтовку и саблю, — глухо произнес Мурат. — Надо еще деникинцев громить... Вот и надумал я завтра, сразу после похорон Кирилла, отправиться в долину...

Умар провел ладонями по лицу, глухо бросил:

— Прав был Кирилл: земля так легко не дается. Ее надо завоевывать с оружием в руках. И я поеду с тобой, брат...

— А дележ земли? — всполошился Урузмаг. — Нам вас дожидаться?

— Не надо, — успокоил его Умар. — Надеюсь, не обделите меня и Мурата...

В ответ раздался хор голосов:

— Ну что вы? Как это вас забыть?..

— Вот она, наша порода гагаевская, — пристукнул Дзамболат палкой о землю, — только что под прицелом стояли мои сыновья и тут же вновь идут под пули!..

— Я, отец, тоже с ними ухожу... — несмело произнес Касполат...

А утром к ним присоединился и сын Иналыка Кетоева Тотырбек...

ЧАСТЬ II. ИСПЫТАНИЕ

Глава 23

Люди рождаются, живут, умирают. Рождаются с криком, живут кто шумно, а кто и тихо, покорно, умирают со стоном. И так поколение за поколением. Лишь громадина валун, намертво вцепившийся своими каменными зубами в бок негодующей бурной горной реки, несущей чистые, отдающие холодом ледников воды вдоль аула Хохкау, живет вечно. И даже когда Ардон, взбесившийся от чудовищной, ненасытной боли, неистово зарычит, вскинется, набросится на валун, опрокидывая на него весь накопившийся гнев, всю ненависть — и тогда он не шелохнется. И горе аульчан, и невзгоды, и радость — ничто не в силах оставить на нем отметину. Любую боль воспринимает валун с пренебрежительным безразличием. И гадают обступившие аул горы, что лучше: короткая, полная опасностей жизнь человека или вечная, немая и равнодушная — камня...

Мурат стоял на берегу реки, опираясь о шершавый, согретый солнцем бок валуна, и тот с каждой неистово захлестывающей его волной шептал ему о днях минувших. Его каменная душа ожила, и он жалобно признался, что вдруг перестал понимать людей. Не может уразуметь, почему в Хохкау все так изменилось: воздух наполнен напряжением, а аульчане ожесточены и грубы. И Мурат согласно кивнул головой, потому что и сам вот уж который месяц недоумевал: каждый день звучат слова о единении, дружбе, любви к людям, а присмотришься к односельчанам: душа у них очерствела... Мурат тоже, подобно валуну, хотел бы раскусить, отчего и когда пошла полоса недоумений и загадок. Не со дня ли смерти Асланбека и хитроумных новшеств Батырбека, расколовших аул? А может, с того момента, когда Тотикоевы и Кайтазовы пригнали под конвоем к этому самому валуну Кетоевых, Гагаевых и Дахцыко Дзугова и учинили бы над ними расправу, если бы Уастырджи вовремя не привел Мурата в Хохкау?..

Появление Умара запомнилось шумом, выстрелами, цокотом копыт коня, задорными криками. Весь аул высыпал ему навстречу. Он улыбался, то и дело поднимая вверх руку с пистолетом, и эхо выстрела долго разносилось меж каменных громад. Под Умаром нервно переставлял ноги красавец конь, к седлу была привязана еще одна лошадь. Он шлепнул плетью валун: «Тебя не унесла вода, старина!», тут же взобрался на него и обратился к аульчанам с речью, рассказав о том, как Красная армия громила Деникина. Кто-то спросил о Тотырбеке Кетоеве, Мурате и Касполате.

— В пути, — ответил Умар. — Отстали от меня. Завтра прибудут.

Во двор Умар въехал весь увешанный оружием. Соскочив с коня на землю, подхватил Руслана на руки, забыв на миг, что это горцам не положено, подбросил вверх, счастливо засмеялся:

— Растешь, помощник! — заметив суровый взгляд отца, неловко опустил сына на землю, легонько подтолкнул его, чтобы шел к Езетте, которая тоже с нетерпением ждала, когда отец возьмет ее на руки. С солидностью, спокойной уверенностью и приличной случаю почтительностью Умар направился к Дзамболату и развел руками: — Вот прибыл я, отец... Готов сеять!

— Не устал? — усмехнулся Дзамболат. — Неужто война тебе прогулкой обернулась?

— Война страшна, — просто ответил Умар. — Скорее забыть хочу все. — И встрепенулся: — Не пойми мои слова так, будто запятнал нашу фамилию трусостью или подлостью.

— Добрые вести крылья имеют, — успокоил его Дзамболат. — Иди в дом, отдыхай...

Умар едва выдержал до утра. Спозаранку направился на поле, еще недавно принадлежавшее Тотикоевым, широко развел руками вокруг, закричал:

— Теперь это земля бедняков! Наша земля!

Много удивительного и необычного, такого, чего раньше и представить себе было нельзя, видел валун за последние годы. Он стал свидетелем того, как похищенную и опозоренную, с которой раньше и заговорить бы никто не посмел, провожали в дальний и опасный путь, поражавший воображение Петроград, всем аулом! Старшие, верные адату, не спустились с нихаса, но горянки обступили арбу и дали волю слезам, заранее оплакивая Зарему и Тамурика, будучи твердо убеждены, что не избежать им гибели в долине, где голодно, холодно и бродит безжалостный тиф.