Заповедь

Вчера в полдень я отправилась за водой к роднику. Торопливо сбежала по дорожке к большому камню, возле которого осенью нашла Кирилла, и вдруг издали заметила группу всадников, направлявшихся в аул. Я едва успела укрыться за камнем, как мимо проехали, подгоняя связанных веревками Умара и Кирилла — черкеска на старшем из братьев Гагаевых была порвана, у русского из разбитого носа текла кровь, — Батырбек с братьями, Дзабо с сыновьями. «Безрогий баран вздумал драться с рогатым и ушей лишился, — хохотал Батырбек, по-турецки сидя в седле. — Тебе говорю, Умар. Зачем ты с красными связался? Что у тебя с ними общего?» «Мечта у нас одна. И вот еще,— Умар поднял руки, — веревка общая... »

Я устремилась к пещере. Скорее, скорее!.. Но что это? Почему ноги не несли больше домой? Почему стало тяжело бежать? Почему я повернула к обрыву? К тому самому, где лежал пистолет, который я столкнула в пропасть. Сейчас бы этот пистолет Кириллу и Умару — и они спасутся... Что со мной? Не могу примириться с мыслью, что они будут лежать мертвые на земле?! Не могу, потому что они добрые! Да, они добрые! А добрый не должен умирать! Добрый должен жить...

***

— ... Так это ты приютила да приласкала каменщика? — презрительно усмехнулся Батырбек. — Стыдно признаться?

— Зря стараешься, Батырбек, — гордо повернула голову Зарема. — Не было между мной и Кириллом того, на что намекаешь.

— Разве твой друг носит не брюки? — воскликнул Батырбек. — Дахцыко, она достойна смерти! Никто тебя не упрекнет. Я с удовольствием бы сделал это сам. Но право за тобой, Дахцыко!

Дзутов посмотрел долгим, тяжелым взглядом на Кирилла и яростно выдохнул из себя:

— Я убью ее!

— Отец! — закричала Мадина и заплакала.

— Кто здесь подал голос?! — свирепо повернулся к женщинам Дахцыко. — Молчите, люди. Молчите! И смотрите, как горец чтит свою честь... Где мое ружье? — он вырвал из рук стоявшего рядом горца ружье, нетерпеливо взвел курок, шепотом произнес: — Ты родилась от меня — от моей руки и умрешь!

Дунетхан запрокинулась на спину и упала бы, не подхвати ее горянки под руки. С каждой минутой отчаяние все больше овладевало ошарашенным криками маленьким Тамуриком. Почему все против его матери? Почему грозят ей? Отчего старик поднял ружье и хочет стрелять в нее? Он же убьет ее! И плач захлестнул мальчика. Таира подбежала к Тамурику, подхватила его на руки, унесла к толпе... Мадина бросилась к отцу, вцепилась руками в него.

Он оттолкнул ее резко, и она упала, забилась в плаче на земле... Дахцыко поднял ружье, прицелился... Мурат бросился вперед, прикрыл Зарему собой.

— Стой, Дахцыко!

Кирилл пробежал по живому коридору, схватился за ружье.

— Ты что делаешь? Закон покарает тебя! Разве быть несчастной — значит позорить отца?! — взывал он к разуму Дахцыко. — За что ты, Дахцыко, хочешь ее убить? — Кирилл требовал, чтобы объяснили ему: — За что?

Дахцыко гневно вырвал ружье, с ненавистью посмотрел на Кирилла:

— Не мешай, гяур! Я ее отец. С тобой потом разговор будет! Уведите его! — потребовал он, и несколько горцев, подхватив Кирилла под руки, отвели его в сторону...

— Уходи, Мурат! — поднял ружье Дахцыко. — Уходи.

— Прежде чем нажмешь на курок, Дахцыко, узнай, — тихо сказал Мурат. — Ты целишься в своего зятя. Да! Я беру ее в жены!

Найтись ли еще какой-нибудь страшной вести, что может потрясти горцев так, как эта?

— Что творится в этом мире? — возвел руки к небу Хамат.

— В жены?! — схватился за голову Батырбек. — Побывавшую с другим? Имеющую ребенка?!

— Такой ценой спасать ее не следует, — укоризненно покачал головой Дахцыко. — Против тебя, Мурат, у меня злости нет. Я другую дочь могу за тебя отдать. Но сейчас — уйди! — и опять поднял ружье.

— Не в себе он! — рванулся к нему Кирилл. — Он же выстрелит! Слушай, ты знаешь, какая дочь у тебя?

— Это не твое дело, — нравоучительно произнес Хамат. — Здесь у нас свой разговор. Советской власти не касается.

— Нет ничего такого, что не касалось бы советской власти! — возразил Кирилл.

— Прав ты, Дахцыко, — подбодрил горца Батырбек, — перед тобой выбор: честь или... зять!

И тут Зарема, до этого молча стоявшая за спиной Мурата, решительно вышла вперед, встала прямо против отца, спокойно заявила:

— Не надо выбирать, отец. Стреляй в меня!

— Женщина! — сердито стукнул о землю палкой Хамат. — Не смей открывать рот при мужчинах!

— Бедные мои односельчане! — подскочил в гневе Батырбек. — Неужели я вижу, как погибает мужской род? Почему молчишь, Хамат? Я не узнаю тебя!

— Я многое не узнаю в этой жизни, — задумчиво заговорил Хамат. — Кто скажет мне, что происходит? Почему дочь Дахцыко отказалась от родственников: и своих, и Таймураза! Где она смелость взяла? Почему сама на смерть идет? Э-э, Батырбек, и со мной что-то не то происходит: я хочу услышать, что она скажет! Вот как! — сам себе поразился старец.

— Спасибо тебе, Мурат, и тебе, Кирилл. Хорошие вы люди. От сердца ваш поступок — спасибо вам. Да не вещь я — человек! Это ты говорил, Кирилл. Теперь твои мысли и моими стали. Хочу, чтобы со мной считались. Цыпленка, увидевшего свет, назад в скорлупу не загонишь. Не знаю я твоего языка, Кирилл, но мысли твои поняла. Не только я — и другие поймут. И вы, мужчины, напрасно надеетесь: жены ваши не будут жить по-прежнему. Потому что и женщина станет человеком! Стреляй в меня, отец! Не стану кривить душой даже ради жизни! Человек я и умру человеком!

Дахцыко смотрел на свою дочь и не узнавал ее. Она и не она, Мурат тоже не узнавал Зарему. Куда девались ее отчаяние и тоска? Откуда у нее вдруг появилась эта уверенность в себе? Кто дал ей силы?

— Я помогу тебе, Дахцыко! — крикнул Батырбек, неожиданно выхватил из-за отворота черкески пистолет, в упор выстрелил в Кирилла и, подскочив к Мурату, уперся ему в грудь дулом. — Если кто-нибудь направит на меня оружие — выстрелю, — пригрозил он и, убедившись, что горцы растерянно замялись, зло закричал: — Будь мужчиной, Дахцыко! Покажи, как осетин карает дочь за позор. Ты взвел курок?!

— Я его и спущу, — медленно сказал Дахцыко и вдруг резко перевел ружье на Батырбека.

Раздался выстрел. Батырбек на какое-то мгновение замер, не сводя изумленных глаз с Дахцыко, и упал...

Кирилл открыл глаза, увидел склонившихся над ним Зарему, Умара, Хамата и других горцев...

— Не успел, — сказал он явственно. — Ничего не успел.

— Успел ты, успел, многое успел, — сказал Хамат. — Батырбек и за мельницу плату требовал. А мы жить будем по другим законам. Так что многое ты успел, многое, наш брат Кирилл...

Зарема выпрямилась...

— Кирилл, — сказала она, — ты вложил в душу горянки веру... — И поклялась: — Я выполню твой наказ — поеду учиться и стану врачом, стану!..

Умар и Касполат подняли Кирилла, отнесли его в хадзар, положили на кровать. Дунетхан бросилась за своими травами. Но они уже не понадобились. Кирилл умер, не приходя в себя. И тогда Умар заплакал. И никому не было стыдно, что он не сдержал себя... И все удивленно смотрели на Зарему, которая молча и сурово стояла возле кровати и не спускала глаз с лица Кирилла, с каждым мгновением становившегося все более и более незнакомым...

***

... Шестеро братьев Тотикоевых столпились тесной кучкой возле валуна. Пятидесятичетырехлетний Махарбек, после гибели Батырбека оказавшийся за старшего, подавленно смотрел в землю. Васо, недавно справивший свое пятидесятилетие, гневно сверкал глазами, готовый безоружным броситься на любого, кто осмелится хоть словом обидеть Тотикоевых. Дабе выжидающе поглядывал на старших братьев: мол, от вас зависит, как нам повести себя. Мамсыр, Салам и Тузар, как и положено младшим, стояли позади, ошарашенно озираясь по сторонам, с болью в сердце прислушиваясь к голосившим старухе-матери Кябахан, сестрам Венере и Афасе, снохам...

Людям вспомнились обиды, нанесенные Тотикоевыми, унижения, которые приходилось переносить из-за их ненасытной утробы. Один случай тянул из глубин памяти второй, третий, они выстраивались нескончаемой чередой, требуя отмщения. Душу заполняла ненависть к Тотикоевым и к их подпевалам Кайтазовым. Пользуясь их услугами, Тотикоевы держали их на расстоянии, не позволяя переступить последнюю грань. Вот и в тот день хотя пятеро братьев Кайтазовых и находились возле валуна, но Тотикоевы все-таки умудрились отделиться от них невидимой стеной и стояли сами по себе. Ну а Кайтазовы, в свою очередь, не обращали никакого внимания на одиноко застывшего на берегу реки Тембола Гагаева, примкнувшего к Тотикоевым и оказавшегося врагом своей родни. Дзамболат, глядя на сына, тяжело вздохнул: