Заповедь

— Я спускался... Там нет... Унесла река.

— Нет! — засмеялась она. — Нет! Скорее! Нам надо скорее туда! Веди меня к пропасти. Нет, нет, не спорь — я знаю: он лежит там беспомощный! — она заторопилась. — Он ждет меня! Пойдем!

— Туда тебе не спуститься! Там глубоко... До реки целый километр, — в отчаянье он крикнул: — Он разбился, несчастный, он утонул.

Она задрожала от негодования:

— Ты ничего не знаешь! НИЧЕГО! ОН ЖИВ! Он ждет меня. ЖДЕТ!

Это было какое-то безумие. Она ничего не хотела слушать. И он повел ее к пропасти, которая была такой крутизны и глубины, что спуститься в нее было все равно что броситься вниз головой. Но Зарема рвалась вниз. Она твердила, что Таймураз жив, что надо обязательно отыскать его, что она твердо знает — он не погиб, потому что он не мог разбиться, он не мог умереть, когда она жива.

— О-о, почему я не пошла с тобой, мой милый Таймураз?! — рыдала она. Потом она умолкла, стала очень тихой, вдруг попросила Мурата извинить ее. Он было вздохнул с облегчением, но она тут же стала умолять его помочь ей спуститься к реке.

— Я должна быть там, — твердила она. — Должна быть там.

Мурат неотступно следовал за Заремой, боясь, что она с отчаяния прыгнет вниз. Горянка что-то кричала реке, она взывала к небу, она умоляла Всевышнего.

— Или возьми меня! — требовала она. — Возьми к нему! Я не хочу жить без него!

Мурат стал уговаривать ее возвратиться в пещеру. Но она отказывалась. День вот-вот должен был уступить ночи. До аула им идти да идти... Мурат настаивал, и тогда Зарема направила свой гнев на него.

— Ты! — бросила она ему в лицо свою боль. — Ты его лучший друг, а не спас его! Не спас!

— Ты не должна так говорить, — рассердился от несправедливого обвинения Мурат. — Я его пробовал ост... — в гневе он чуть было не проговорился. — Пытался спасти его!

— Ты и сейчас убегаешь от него! — кричала она, обличая его в бездействии. — Скрываешься! Почему ты не прыгнешь в воду? Почему не нырнешь и не вытащишь его оттуда? Если бы ты оказался там, мой Таймураз вытащил бы тебя! Он не дал бы тебе погибнуть! Он не трус!

Мурат был готов прыгнуть в реку, но что ему там искать?! Он не вынырнул бы из этого грозного потока, бросающего камни на утесы. Что щепка против этих огромных волн и свирепого течения?

— Нам надо возвращаться, — потребовал он. — Понимаешь? Ночью здесь нельзя оставаться. Это прибежище шакалов и медведей.

— Ну и пусть! — закричала Зарема, и голос ее перекрыл шум реки. — Пусть разорвут меня! Я не хочу жить!

— Тебе надо жить! Надо! — закричал Мурат. — Ты еще молода! Ты красива! Ты не останешься одна!

— Эй, Таймураз! — в отчаянии стала рвать на себе волосы Зарема. — Слышал бы ты, что говорит твой друг! — Она вдруг обернулась к Мурату и тихо, но так, чтобы он слышал сквозь шум потока, заявила: — Я ему жена! Я ЖЕНА ТАЙМУРАЗУ!

— Что ты говоришь?! Свадьбы не было...

— Все равно! Я ему ЖЕНА! — твердила Зарема.

— Ты еще будешь женой, — стал успокаивать ее Мурат. — Ты не останешься одна.

— Нет! Не смей так говорить! — она опять обратилась к потоку. — Я жена твоя, Таймураз, а ты оставил меня! Почему?! Как ты смел оставить меня?! Возьми к себе!

— Найдется джигит, и он возьмет тебя в жены, — убеждал ее Мурат.

— Я не хочу в жены! Не хочу! — отбивалась она от этой мысли. — Я люблю Таймураза! Я его жена!

Мурат стал терять терпение. Он взывал к ее сознанию, но она ничего не хотела понимать.

— Я отведу тебя домой, — заявил он.

— Домой?! — удивилась она. — Куда?! У меня нет дома!

— Здесь ты не можешь оставаться, — сказал он. — Я отведу тебя к твоему отцу, к Дахцыко.

— Нет! — отдернула она свою руку. — Я никуда не пойду. Я жена Таймураза. Я буду всегда его. Только его! — вдруг она умолкла и посмотрела на Мурата осмысленно и спокойно. — Я дам ему... сына.

— Сына?! — произнес потрясенный Мурат.

— Да, сына! — сказала она и тряхнула косами.

— Он знал?! — закричал теперь уже Мурат.

И тут Зарема заплакала, зарыдала в голос:

— Он не знал. Не знал — и погиб, несчастный. О находящийся на облаках! — закричала она, гневно взирая на небо, которое отсюда было видно узкой полоской, отчего оно казалось еще дальше и недоступнее. — Что ты натворил?! Если дал счастье, почему тут же отнял его? Или злой ты?! За что покарал нас? За что?! Молчишь? Значит, злой ты! Злой! — и вдруг опомнилась, испугалась, упала на колени, запричитала: — О прости, прости несчастную женщину, Всесильный! Дай мне последнюю милость, Боже! Дай сына мне! Сына, — и опять вскочила на ноги, потребовала: — Сына! Ты не смеешь не дать! Не для себя прошу. Для Таймураза! Я назову его Таймуразом. Он станет большим, он будет похож на него! И все будут говорить: вон идет Таймураз, лучший джигит ущелья! Он будет таким, Таймураз, я тебе это обещаю! — она вытерла слезы и заявила сама себе: — Я не умру. Я не погублю твой род, Таймураз! — и, вспомнив о Мурате, повернулась к нему. — Ты хочешь меня отвести в аул? Хорошо. Я согласна. Веди меня домой. В хадзар Таймураза.

Мурат опешил. Что она говорит? Разве это возможно?

— Послушай, Зарема, — сказал он несмело. — Ты же... Как же к Асланбеку? Обычаи...

— Я Таймуразу ЖЕНА, — сказала она убежденно, удивляясь, как это он не понимает. — Жена я. Он погиб, теперь я должна возвратиться под ту крышу, где он жил...

— Не примут, — вслух подумал Мурат.

— Я жена Таймуразу! — закричала она. — Перед Богом!

Потом, когда они были на полпути к пещере, она, отдышавшись после карабканья на очередной утес, сказала:

— А не примут — возвращусь в свою пещеру и буду здесь жить...

Нет, она оказалась отчаяннее, чем предполагал Мурат. Или она и в самом деле убеждена, что ее примут в доме Тотикоевых?!

Глава 8

Солнце скрылось за громадой гор. Приближалась ночь, загоняя домой всех, кто находился за пределами аула. Переговаривались через забор соседки. Старики на нихасе заканчивали свои немудреные беседы. Детвора бегала шумной ватагой. И вдруг все замерли. Точно страшная весть передалась от дома к дому, парализовав весь аул. Никто и слова не вымолвил. Все застывшим взглядом уставились в сторону гор.

На нихасе востроглазый Хамат первым заметил эту одинокую фигуру, направлявшуюся к аулу. Ее невозможно было не узнать, эту быстроногую, с повадками мальчишки девчонку. Ее столько времени безуспешно искали, даже в Кабарду гонцов посылали, а она сама явилась. Сейчас она не была похожа на белоснежное облако, что так беззаботно носилось по горам и аульской улице несколько месяцев назад. Старики удивленно вперили взгляд туда же, откуда не мог отвести своих глаз Хамат, и сами замерли.

Зарема шла, не глядя по сторонам. Босые ноги ее мелькали под длинным темным платьем. Сима узнала свое платье и даже вскрикнула, но тут же умолкла. Выдай она, что платье ее, — и брат окажется на грани гибели, потому что больше никакого доказательства не понадобится для обвинения его в участии в похищении Заремы. Казалось, она не замечала, какими напряженными взглядами провожали ее аульчане. И дети, эти вечно беспокойные существа, прониклись озабоченностью старших, умолкли, уставившись на Зарему.

Со всего аула просматривается эта дорога, что нависает над нихасом, сбегая к единственной улице аула неширокой колеей. А Зарема шла — позор! — с непокрытой головой, босая, шла одна, заставив Мурата задержаться возле леса, так как чувствовала, чего ему будет стоить их совместный приход в Хохкау. Она была тверда в своем намерении одной преодолеть этот километр позора, стыда и гнева. И теперь она с тощим узелком, в котором угадывалась кастрюля да тихо позванивали две ложки, шла навстречу своей судьбе.

Увидел ее и Дахцыко. Увидел — и побледнел. Он стоял во дворе своего дома и не мог ничего предпринять. Он вынужден был стоять и ждать. Ему бы уйти в дом, чтобы никто не мог видеть, как он встретит опозоренную дочь. Ему бы схватиться за ружье, чтобы все были свидетелями, как горец смывает позор кровью. Но он не мог сдвинуться с места: ноги перестали ему подчиняться, и удивительно еще, как они его держали, не подкосились.