Заповедь

— А я хочу за это! Мы все выпьем за это! — непреклонно заявила Лена.

— Не-ет!!! — отмахнулся рукой я.

В комнате воцарилась тишина, и длилась она с минуту. Потом я услыхал глухой, страдающий голос и с усилием понял, что этот голос принадлежит мне.

— Я только за одно могу сейчас выпить, только за одно... — еле слышно вымолвил я.

— Хорошо, пусть будет так, как ты желаешь, — заявил Крючков. — Говори, Алан, за что поднимаешь тост.

Я выпрямился, успокаиваясь, три раза глубоко вздохнул и, медленно роняя слова, произнес:

— За тех, кого не дождались матери и жены, дети и друзья. За павших! За память, что свято хранит их!..

— Женат? — вдруг спросил меня Крючков.

— Был женат — и, поймав уличающий взгляд Лены, добавил: — Три месяца...

— Что так?

— Она хорошая, — заторопился я, горячо убеждая скорее не Крючкова, а Лену. — И хозяйка расторопная, и обо мне беспокоилась... И умница...

По тому, как я говорил о своей бывшей жене, Лена поняла, что меня с ней ничего не связывало.

— Мечта — не женщина, — усмехнулась она.

— А я вот не оценил, — развел я руками. — По моей вине разошлись.

— Что ж, больше так никого и не встретил? — допытывался мой бывший командир.

— Не надо пытать меня, командир, — сказал я хрипло. Не надо, — и, отбросив стул, выскочил из веранды и скрылся в саду...

Борис вышел следом за мной, встал поодаль... Мы помолчали... Потом он сказал:

— Мы не завершили наш недавний спор, Алан. — Сделав паузу, он вкрадчиво спросил: — Кстати, для тебя твой прославленный дядя Мурат по-прежнему свят?

— Его не трогай, — предупредил я. — Тебе его не понять.

— Почему же? — возразил Борис. — Если хочешь знать, я пошел по его стопам. Не до конца, но и не без его влияния.

— Мой дядя никогда бы не изменил своим идеалам, — огрызнулся я.

— Но он разочаровался в них, — упорствовал Борис.

— Не в идеалах он разочаровался, а в тех, кто, пробравшись в вожди, коверкает их...

— Это одно и то же, — возразил Борис и, не дав мне произнести ни слова, спросил: — Помнишь, я тебя предупреждал, что у меня есть факт, который заставит тебя усомниться в твоих взглядах на прошлое и настоящее, по крайней мере, побьет все твои доводы?.. Так вот, я не хотел приводить это весомое доказательство ущербности твоей позиции, не желал, убежденный, что оно принесет тебе боль... Предупреждаю: острую боль... Но теперь вижу, что мне не обойтись без этого... Так знай же, Алан, твой дядя был настолько разочарован в партии и советской власти, что совершил невероятный поступок... от отчаяния.

Я никак не среагировал, не желал показывать ему, что насторожился... И он продолжил:

— Ты помнишь, как тепло относился к Мурату секретарь обкома партии Скиф Кайтиев?.. Помнишь... Так вот, именно Скиф приложил усилия к тому, чтобы не прокляли имя твоего дяди Мурата и не заклеймили его как врага народа...

— Ты говоришь чушь! — хрипло произнес я. — Чушь и клевету!..

— Слушай же, что мне рассказал Скиф незадолго до своей смерти. Одному из первых ему, секретарю обкома партии, сообщили о гибели героя гражданской войны, «Северного Чапая». И он тут же поручил прокурору республики лично возглавить расследование и итоги доложить ему, тоже лично, никому ничего не разглашая. И через несколько часов прокурор вошел к нему в кабинет.

Придерживая правой рукой протез на левой, отсеченной осколком фашистской бомбы, Скиф встретил его нетерпеливым вопросом:

— Что удалось выяснить?

Устало опустившись на кресло, прокурор огорченно покачал головой, уклончиво пояснил:

— Все так странно... — и умолк, колеблясь, говорить ли о своих выводах, которые — увы! — были весьма неожиданны и усложняли ситуацию.

Секретарю не понравилось его молчание:

— Я именно тебя просил заняться следствием. Тебя лично... Убит герой гражданской войны!.. Известный не только каждому жителю в Осетии от мала до велика, но и людям, обитающим далеко за пределами республики. Весть о гибели Мурата Гагаева больно отзовется в сердцах всех советских людей, каждый вправе потребовать от нас объяснения, как это могло произойти. Кое-кто задаст вопрос иначе: как мы допустили, что героя, любимца всего народа убили?! Спрос будет жесткий. И нам несдобровать!.. Ни тебе, ни мне!.. — секретарь в гневе ткнул пальцем в грудь прокурора. — А ты полдня проторчал на месте преступления — и ничего не можешь сказать?! — Голос его взвился, отдавшись звоном оконных стекол. — Мне что, попросить прислать бригаду опытнейших следователей из Москвы?!

Прокурор вздрогнул, поспешно запротестовал:

— Не надо бригаду из Москвы!..

— А как быть?.. Если ты, прокурор, со всем следственным аппаратом респуб-лики не можешь выйти на след убийц, то на кого мне еще рассчитывать?.. Нашелся выскочка, который уже сообщил в ЦК, — продолжал негодовать секретарь. — Звонили из Москвы, спрашивали, арестованы ли убийцы героя гражданской войны? Что мне ответить? Расписаться в собственном бессилии? Там, наверху такое не прощают... Как ты меня подводишь, товарищ прокурор!.. — секретарь в сердцах стукнул кулаком по столу. — Неужели у нас нет ни одного толкового следователя?!

Прокурор оскорбился и... решился. Знал, что секретарю не понравится его версия, знал, что само подозрение героя гражданской войны в такой слабости оскорбит всех, кто его знал и почитал. Предвидел, что никто не поверит в эту версию... Вернее, душа их воспротивится поверить... Так что, теперь ему, прокурору, в угоду политическим установкам заставить себя поверить в заведомую ложь? Раз пойдешь на сделку с совестью, второй, ложь будет наслаиваться и, в конце концов, утвердится в сознании людей, скрыв истину. Заслуживает ли этого Мурат Гагаев, человек, который, невзирая на лица и ситуацию, всегда говорил правду?

И вот теперь, когда смерть настигла героя, неужто можно покрыть его память черной буркой обмана и лжи?! И если случится такое, виновником позора будет он, прокурор, которому поручили узнать причину гибели прославленного героя, а он, выходит, готов дать желательный для властей ответ.

Из-за своей трусости?! И прокурор решился. Начал он не без колебаний, готовый при остром повороте разговора нырнуть опять в свою скорлупу.

— Я вам, товарищ секретарь, буду приводить только факты, а вы уж сами сделайте вывод, — глухо произнес он, не глядя на грозного собеседника. — Странные поступки стали замечать за Муратом еще с сорок пятого года, когда из Берлина, где она закончила войну, возвратилась в Хохкау, родной аул Мурата, Зарема Дзугова... Вы же знаете ее?

— Кто не знает нашу прославленную ученую?! — нетерпеливо воскликнул секретарь. — Но какое отношение она имеет к гибели Мурата?

— Дело в том, что в тридцатых годах они поженились. Но брак их длился всего несколько месяцев. И вот они вновь встретились. У них произошел длительный разговор на берегу речки. О чем — никто не знает. Но многими было замечено, что Мурат стал сам не свой. Нет, он радовался ей, глаз с нее не сводил... Но что-то его тяготило. Зарема уехала, захватив с собой покой Мурата. К нему было не подступиться. Казалось, он полностью ушел в себя.

А недели две назад он устроил скандал ногунальцам, которые не пожелали выйти в поле убирать созревшие помидоры в свой выходной день. И пошло-поехало: Мурат стал ворчать на всех и вся. По любому поводу с полуоборота заводился. И наконец произошел срыв...

В тот день хохкауцы, как положено, все до одного были приглашены на свадьбу в Нижний аул. Как уважаемого, почетного гостя, Мурата усадили по правую руку от тамады.

— А почему не тамадой? — вознегодовал первый секретарь — Им, как положено, назначили старейшего из своей фамилии, некоего... — прокурор заглянул в блокнот: — Кайтазова. Это не понравилось Мурату. Тамада, в соответствии с этикетом осетин, произнес первый тост за Большого Бога, второй — за Уастырджи... Но когда он провозгласил за молодую, только что созданную семью, за их благополучие и счастье, тут Гагаев резко прервал его и гневно, во всеуслышание заявил: «Не тебе говорить о счастье молодых. Ты для этого ничего не сделал, а наоборот, всячески препятствовал тому, чтобы люди имели достойную жизнь». Надо сказать, что в свое время этот Кайтазов был репрессирован как враг народа, отсидел свое в тюрьме, но затем, уже при Хрущеве, попал под амнистию...