Заповедь

— Ждите меня послезавтра, — сообщил домочадцам Петр Георгиевич и, чтоб не сглазить, торопливо добавил: — Если будет летная погода... — Голос его звучал бодро...

Вот из-за таких-то телефонных переговоров тренер всякий раз, когда вселялся в гостиницу, вымучивал администраторшу и организаторов турнира с просьбой предоставить ему номер непременно с телефоном. И добивался своего, зачастую меняясь со мной комнатами, потому что мне телефон вроде был ни к чему: я не ожидал ни от кого звонка; иногда могла позвонить Лариса, но ей, матери четверых детей, частые междугородние переговоры были не по карману. Отец и мать же по-прежнему жили в Ногунале и не имели дома телефона...

— ... Обнимаю всех вас, целую! — бросил в трубку Петр Георгиевич и, успокоенный разговором с родными, сел за стол и напористо уточнил у меня: — Ну как, нет в моем анализе «дыры»?

— Вроде бы нет, — нерешительно произнес я, усилием воли стараясь отогнать непрошенные мысли и возвратиться к шахматным будням. — Впрочем, есть «дыра» или нет, обычно выясняется во время партии...

— Можешь смело применять этот вариант, — заверил меня тренер. — Разветвлений у него не так уж много, так что нет опасений, что наткнемся на опровержение... Давай-ка еще раз пройдемся от начала до конца...

Мы добрый час двигали по доске фигурами, вызывая то бурные комбинации, то длинную цепь ходов, завершающуюся сложным эндшпилем... Чем дольше анализировали возникающие позиции, тем больше появлялось вопросов: «А если на это последует вот такой ход?» И забудь тренер строгое житейское правило — в канун игры не забивать голову шахматиста вариантами, мы просидели бы над доской до обеда. Но Петр Георгиевич, глянув на часы, спохватился:

— Все!.. Больше никаких шахмат до самой партии, — и загадочно улыбнулся мне: — Через двадцать минут нас у гостиницы будет ждать «мерседес» перламутрового цвета!.. Да, да, правительственный!.. Глава администрации пришлет свой персональный лимузин. Звонил его помощник, сказал, что Борис Тотырбекович Кетоев приглашает нас совершить загородную прогулку... А как ты думаешь? Его земляк может выйти в межзональный турнир. Такое не каждый год случается. Начальству следует проявить чуткость и заботу, вдохновить, так сказать, на подвиг спортсмена. Тем самым в случае твоей победы Кетоев как бы приобщается к успеху, точно в этом есть и его заслуга. Так что гордись...

Петр Георгиевич затянул галстук, облачился в неизменную свою темно-желтую кожаную куртку — память о турнире в Буэнос-Айресе, глазами показал, чтоб я тоже выбрал из его коллекции себе галстук, и недовольно поморщился, когда я отрицательно покачал головой...

Мы уже собрались выходить, когда дверь в номер резко распахнулась, и через порог широко шагнул Борис... Борис Тотырбекович... Уверенный в себе, в меру загорелый и упитанный. Не знай я, кто он такой, мог бы ошибиться, назвав его бывшим спортсменом, из тех, что, перестав придерживаться строгой диеты, начинают расползаться вширь, постепенно обрастая жирком, но прежняя осанка еще долго остается их приметной чертой. Зыркнув глазом по Петру Георгиевичу, Кетоев перевел взгляд на меня, признал, широко улыбнулся и неожиданно, так что я не сумел увернуться, обхватил меня руками, прижался по осетинскому обычаю щекой к щеке, похлопал ладонью по спине...

— Рад тебя видеть в здравии, Алан, — загрохотал его властный голос, затрепетав под низким потолком номера. Оторвавшись от меня, он, не отпуская плечи, посмотрел мне прямо в глаза и воскликнул: — Это же сколько лет мы с тобой не виделись?!

— Много, — пробормотал я, растерявшись от подобного радушного натиска.

— Более трех десятков! — уточнил он и, подавая руку тренеру, чмокнул губами: — Вот жизнь пошла, а? И скорости поездов возросли, и авиация связала города, а времени встретиться не выкроишь...

— По такому случаю полагается накрыть стол, — раздался голос — это произнес застывший возле дверей директор гостиницы. — Можно и в номер доставить... Распорядиться?..

Борис Тотырбекович поднял ладонь, мол, одну минутку, и обернулся к нам:

— Завтракали?

— Конечно, — отозвался тренер и с намеком добавил: — У нас режим...

Директор постучал по циферблату часов:

— Наступило время ланча — второго завтрака, — и выжидающе посмотрел на главу администрации.

— Чего мы здесь в четырех стенах будем торчать? — поморщился тот. — Нас ждут горы — там и отметим встречу...

— Сегодня? — насторожился Петр Георгиевич. — Перед игрой не полагается. Отложим на завтра...

— В межзональном турнире — представитель Осетии! — Борис Тотырбекович хлопнул меня по плечу. — Я рад, что первым из осетин прорвался туда ты, Алан.

— Первым из осетин был Дреев, — возразил я.

— И для этого надо еще выиграть у Тросина, — сказал тренер.

— Мне рассказывали, что ты, Алан, уже разносил его в пух и прах.

— Раз на раз не приходится, — недовольно произнес верящий в приметы Петр Георгиевич: как бы не сглазить...

— Как ему спалось? — кивнув на меня, с беспокойством спросил у тренера Кетоев.

— Нормально.

— Что сейчас по распорядку? — вальяжность у Кетоева удивительно естественно сочеталась с деловитостью и особой, подчеркнуто рассчитанной на публику заботой — такое вырабатывается годами...

— Прогулка на природе, — сказал Мясников и пояснил: — ему надо отвлечься. Чтоб не перегорел до игры...

— Надо — отвлечем, — охотно кивнул головой Борис Тотырбекович. — Заодно и я подышу свежим воздухом...

Я с завистью поглядывал на него — мне бы такую выдержку и самообладание: ни одним словом, взглядом, жестом не выдал Кетоев, что помнит о прошлом, сожалеет о содеянном...

«Мерседес» глотал метры, за окном мелькали жилые дома, универмаги, памятники и площади, улицы, заполненные людьми... Борис уступил место рядом с водителем мне, а сам, примостившись сзади, завел длинный разговор с Петром Георгиевичем. Я знал за тренером страсть к мемуарной литературе. Когда, отправляясь на очередные соревнования, мы усаживались в салоне самолета или в купе поезда, он непременно вытаскивал из своего дипломата очередную новинку — книгу военачальника или политика, журналиста, историка, общественного деятеля и углублялся в нее, щедро сообщая соседям вычитанные интересные факты... И с главой администрации он, конечно же, заговорил о новой книге на злободневную тему, которой буквально все — и не только центральные — газеты и журналы посвящали материал за материалом, и поддерживая взгляд автора и опровергая его.

Их разговор — деликатный, подлаживающийся друг к другу — скользил мимо меня. Я же думал о Сослане. В разговоре один на один он еще может отбрыкаться, но если бы при этом присутствовали товарищи по партизанскому отряду... Нет, нет, отбросил я предположение... Это невозможно. Я не должен даже и думать об этом.

Мы, бывшие партизаны, не имеем права встретиться. Эта встреча чревата опасностью, за нею непременно последуют многие другие. А я умер для них. Погиб полвека назад. И я не должен воскресать.

Кетоев положил ладонь на плечо водителя:

— Казик, сверни к Лысой горе... — И спросил меня: — Давно ты любовался с верхотуры Владикавказом?..

Давно, очень давно... И я, конечно же, не прочь глянуть с высоты птичьего полета на сохранивший особый кавказский колорит город... Лимузин легко и изящно, на скорости несся по серпантину крутой горной дороги, взбираясь все выше и выше; то справа, то слева открывался впечатляющий, прямо-таки шикарный вид на глубокое ущелье. Но тренеру было не до красот ландшафта.

Еще один крутой поворот, и «мерседес» распластался на крохотной заасфальтированной площадке, нависшей на юг — над разбросанными до горизонта проспектами, улицами и переулками, на восток — над Дарьялом, на север и запад — над узкими ущельями. Облака проплывали над нами, чуть не задевая, и казалось, что этот укромный пятачок скалы служит для них посадочной площадкой, которую они используют для отдыха и передышки перед дальней дорогой по небесным просторам... Перед нами раскинулся город-остров, но окружала его не вода, а нахраписто воткнувшиеся в знойное небо горы, великанами в мохнатых темных бурках охранявшие сумбурно разбросанные постройки: высотных красавцев из силикатного кирпича, перископами пересекающих жилые массивы, окуриваемые трубами приземистые, вколоченные в землю длиннющие корпуса заводов; отороченные колоннами театры и дворцы культуры; сплошняком выстроившиеся, напоказ выставив широченные окна и подобранный один к одному финский кирпич особнячки с нервно отражающими солнечные блики оцинкованными крышами. В отдалении над городом нависла туманная зыбь — визитка «Электроцинка», — догадался я...