Заповедь

— Опять кричишь, — появилась на верхней площадке лесенки Мэри. — Так, дорогой, от нас все клиенты съедут.

— Клиенты! — усмехнулся мужчина. — Три калеки. Один коктейль за неделю. Вот сейчас прибудут — это клиенты! — он окинул взглядом жену. — В каком ты виде? Хозяйка отеля должна выглядеть опрятно, но скромно, чтоб не раздражать клиентов ни богатством, ни бедностью... Переоденься... А где Пит? Пит!

— Я его пришлю, — Мэри удалялась, в знак протеста громко стуча каблуками.

— И проветри люкс, — крикнул он ей вслед, точно не замечая ее раздражения. — Задержать бы их здесь на неделю-другую...

— Отец, звал меня? — спустился в холл Пит.

— Возьми пылесос и вычисти коврик у входа.

— Опять я?! — застонал Пит. — Ты же обещал нанять служанку.

— Обещал — сделаю. Но пока дела идут неважно.

— Девять лет на этом свете, а только и слышу: «Вот пойдут хорошо дела — отправлю тебя в турпоездку на мою родину», «Вот пойдут хорошо дела — купим «роллс-ройс»... А вдруг они никогда не пойдут хорошо?!

— Не ворчи, — прервал его отец. — Должно же и мне когда-то повезти! Может быть, сегодня начало большого бизнеса. Сейчас прибудут клиенты — будь с ними повежливее, Пит.

Ворча, Пит вышел наружу, таща за собой пылесос. Спускаясь по лестнице, Мэри произнесла:

— Куда девался автобус с делегацией? Наверняка поехали по третьей эстакаде, — и упрекнула мужа, кивнув на сына: — Зачем кричишь на него? Он такой же гордый, как и его отец... Я поставила цветы в люкс.

— Едет босс, богач, — возразил муж. — Ему не до цветов. В окно выбросит, а ты потом будешь рычать на всех, как горная река на скалы. Им подавай постель, да пошире и чтоб белее снега была. Да зеркало на всю стену. Не цветами — собой любуются!

Послышался нарастающий шум приближающейся машины. В холл заглянул Пит:

— «Роллс-ройс»! Черного цвета!

— Это он! — заторопился мужчина. — Пит, пылесос — в каморку. Мэри, встретишь их! Пошире улыбайся, у нас должно быть весело и уютно. Пит, поможешь мне произвести эффект. Я появлюсь в самый нужный момент! — он выскочил в дверь, ведущую в сад, за которым виднелся тощий лесок.

— Опять переодевайся, играй пай-мальчика, — волок по паласу пылесос Пит.

— Скорее уходи, — поторопила его Мэри. — Подруливают!..

Зарема спустилась вниз, когда новые гости обсуждали меню на ужин. Громко хлопнула дверь, и в отель вошел хозяин. Он вновь был в ботфортах, с ружьем и убитым зайцем, которого небрежно бросил в угол.

— Полчаса побродил — и вот, — кивнул он на трофей, — славно поохотился... Добро пожаловать, господа! — и тут он встретился взглядом с Заремой; поняв, что она отгадала его уловку, ничуть не смутился, продолжил: — Прекрасное место выбрали для отеля. Здесь и рыбу половить можно, и с ружьем прогуляться. Имеются и сад, и поле для игры в крикет... Вы, господа, попали в рай...

Потом перед вновь прибывшими предстал пай-мальчик с гитарой в руках, сыграл им несколько мелодий, а затем отвел гостей наверх.

Хозяин посмотрел на свои охотничьи ботфорты, вытащил из-за голенища кинжал и повесил его на ковер у входа. Зарема вздрогнула. Что это? Кинжал!.. Зарема, как завороженная, направилась к ковру, сняла кинжал, осмотрела его. Тот самый!.. Она могла узнать его среди тысячи других. Не сходит ли она с ума?!

Мэри, увидев, чем занята гостья, торопливо направилась к ней, отняла кинжал:

— Извините, но муж никому не позволяет трогать это.

— Что ты, Мэри? — вмешался он. — Все, что есть в этом доме, к услугам наших уважаемых клиентов, — он протянул кинжал Зареме: — Вас он заинтересовал?

Зарема и хозяин остались с глазу на глаз. Он поежился:

— Ваши заблудились...

Зарема смотрела на кинжал, на узор, нанесенный на ножны, верила — и не верила... Она всячески отгоняла от себя мгновенно пронзившую ее догадку...

Это наваждение. Неужели тот самый кинжал? Не может быть! Вот и рукоятка как будто бы другая... Если бы не она, то сомнений никаких — кинжал тот самый... Что это? Она размышляет вслух?..

— Рукоятка? Неужели заметно? — спросил хозяин отеля, и ладонь его легла на рукоятку. — Однажды я упал с дерева, и она отвалилась... — кажется, и его что-то забеспокоило, он попытался взглянуть в лицо ученой.

А Зарема боялась поднять глаза. Почему он показался похожим на хорошо знакомого ей человека? Голос тоже. Еще один взгляд на него — и все прояснится. Если он, то как все понять?! Пропасть!.. Он не погиб? Но ПОЧЕМУ И КАК он здесь?! Невероятно, это не ОН. И в то же время в ее руках — уже сомнений нет — тот самый кинжал, которым много лет назад она любовалась и который должен ржаветь на дне ущелья... И этот человек. Годы, конечно, изменили его, но глаза, походка... Да-да, походка! Несмотря на высокие ботфорты, у него та уверенная походка с легким выкидыванием вперед ступни. Ей бы еще только раз взглянуть ему в лицо, и она убедится, что перед ней не ТАЙМУРАЗ!..

Он отпустил кинжал, рассчитывая, что она его держит, и лезвие со звоном упало на пол. Мужчина поспешно нагнулся, и совсем рядом она увидела голову с уже появившейся на макушке плешью... Уши! Это были его уши! Со слегка оттопыренными мочками. Он поднял глаза и заметил, что взгляд ее впился в него.

— Я испугался, не поранил ли кинжалом вам ногу? — сказал он и, расщедрившись, позволил: — Можете вытащить клинок из ножен, хотя люди из тех мест, где я родился, говорят: «Вытаскивай кинжал из ножен лишь тогда, когда видишь перед собой обидчика».

Лучше бы он молчал! Зарема смотрела в глаза знакомому незнакомцу и хотела прочесть в них правду. Это был он, ее Таймураз! Его брови, его губы, его глаза. Или ей все кажется?..

— Протягивая оружие, не боитесь? — услышала она свой тихий голос.

От неожиданности он засмеялся:

— Вы любите шутить...

— Вы не чувствуете за собой ничего такого, за что вам могут... вонзить кинжал в сердце? — ей казалось, что это говорит не она, а кто-то другой. Неторопливо, пристально следя за его реакцией, она заговорила по-осетински: — Мечтаю поскорее оказаться в Осетии, в Хохкау...

Испуг вкрался в его глаза. Он весь напрягся, стараясь ничем не выдать волнения.

— Там живут мужественные, гордые люди, — продолжила она. — Смотрят прямо в лицо. Песню, что исполнил для меня ваш сын, очень любила одна горянка. Похищенная...

— Зарема?! — вырвалось у Таймураза.

— Зарема? — удивилась она. — Вы сказали: Зарема?

Он растерянно развел руками. Теперь и он смотрел на нее во все глаза. И не верил. Рукоятку заметила... Песню узнала... И брови... Брови ЕЕ! И глаза, что мучили его своей чистотой в те далекие годы... И тут он мысленно засмеялся над собой. Перед ним же ученая! И она родилась в Хохкау?! Невозможно!

— А-а, понимаю: вы говорите о той женщине, что осталась в горах? Что каждый день спешила к пропасти, вымаливала мужа у реки?

Теперь и для него сомнений не стало. Сверлившие Таймураза глаза могли принадлежать только Зареме. Те самые глаза, что заглядывали ему в душу тогда, еще в пещере!..

— Вы вспомнили женщину, что была брошена в пещере на голодную смерть с сыном на руках? — гневно спросила она. — Отец его, несчастный похититель, погиб, она же родила ему сына. Говорили, он вылитый отец, и похищенная назвала сына его именем — Тамуриком.

— Тамурик, — произнес он глухо и, внезапно покраснев, спросил: — Где он?

Она помолчала, колеблясь, говорить правду или нет...

... Сын, сын, где взять силы?..

— Тамурик с вами? — вырвалось у Таймураза.

Зарема жестко посмотрела на стоявшего перед ней человека и решила: пусть узнает...

— Летчиком был, сражался с фашистами с первых дней войны... — сказала она и глухо добавила: — Погиб мой Тамурик...

— Погиб... — выдохнул он тяжко. — Погиб... — Плечи его согнулись, голова поникла...

Слышно было, как по трассе промчалась мимо отеля машина, потом другая... Наконец Таймураз выпрямился, провел ладонью по глазам, боясь глянуть на Зарему, сорвавшимся голосом произнес: