Заповедь

Внезапно наступила тишина. Теперь настоящая. Раненые испуганно переглянулись, прислушались... В здание ворвался Сидчук.

— Рейхстаг накрылся! — взвизгнул он. — Победа! Ура!!!

Так в самый радостный, долгожданный день на Зарему навалилась глыба, от которой никуда не увернуться. Камень, сорвавшийся с горы, не в одиночку гибнет. Беда беду родит... Сын... Сын... Как заботлив ты был — и каким жестоким оказался... Чем я заслужила такую печальную судьбу?..

Поездка в Америку не отвлекла Зарему от горя, тяжесть с сердца не сняла. Да разве это возможно? Поездки по далекому материку запечатлевались в ее памяти длинными ровными дорогами, огромными, сверкающими белизной панелей и стеклом залами, слепящими вспышками надоедливых фотокорреспондентов, и еще лицами, лицами, лицами — доброжелательными, любопытными, скептическими, враждебными, недоумевающими, морщинистыми, бородатыми, холеными, холодными... И повсюду — выступления, интервью, рассказы... Они готовились поведать фронтовые эпизоды, собрались делиться мыслями о войне и мире, а зал требовал другого, не связанного с войной. Вопросы сыпались самые неожиданные: как часто вы пьете чай и с чем предпочитаете — с молоком или со сливками; какая марка американской автомашины вам пришлась больше по душе; есть ли у вас дома холодильник; занимаетесь ли спортом, и ваше мнение об азартных играх — и многие другие странные вопросы, с непривычки казавшиеся оскорбительными. Прежде чем высказаться, каждый из членов делегации искал в них тайный смысл и каверзу, пытался уйти от прямого ответа, пока советник нашего посольства, сопровождавший их в поездке по стране, в сердцах не воскликнул: «Да не стесняйтесь, отвечайте, как оно есть!»

Маршрут по стране подходил к концу, когда на одной из пресс-конференций Зарема получила персональную записку. К ней обращались как к специалисту, ученому в области медицины мозга. Одно это уже должно было насторожить, ведь везде ее представляли врачом, прошедшим всю войну в полевом госпитале, и кто мог знать в далекой стране, что она занималась исследованиями мозга. Потом, задним числом, она поняла, что ей следовало почуять опасность. Она же не только не забеспокоилась, но и дала ответ на приличном английском языке. Зал заинтригованно вслушивался в ее голос с мягким акцентом, разносившийся через мощные репродукторы и отдававшийся под потолком звонким резонансом.

— В записке спрашивается: «Как вы, ученая, медик, смотрите на возможность пересадки мозга умудренного опытом и знаниями академика молодому человеку?» — прочла она и, переждав хохот, ответила: — Пройдет лет сорок-пятьдесят — и это технически станет возможным. Если, конечно, найдется человек, который согласится в течение нескольких часов, что длится операция, перепрыгнуть из юности в старость и при этом лишится радости процесса познания мира, трепета первого в жизни свидания, первого поцелуя, первой любви... Я не сомневаюсь, что с другой стороны проблем нет: в зале отыщется не один доброволец, который захочет освободиться от своего дряхлого, заезженного временем тела, ревматизма и вставных челюстей и заполучить в подарок крепкую, стройную, мускулистую фигуру спортсмена... — Смех, потрясший зал, не задел своим крылом Зарему — холодок и мрак горя не отпускали ее ни на миг...

В фойе ей навстречу направился седовласый, слегка сутулый, как с годами случается с высокими людьми, худощавый и бодрый еще, несмотря на солидный возраст, мужчина. Поклонившись, он посмотрел добрыми, с нескрываемой грустинкой, голубыми глазами в лицо Зареме и тихо представился:

— Я автор записки. И тело у меня, как видите, дряблое, челюсти вставные, — произнес он обиженно. — Между прочим, я круглый год купаюсь в открытом бассейне.

— Простите, — смутилась Дзугова.

— Выпад против моих физических данных прощаю, но другое — не могу, — жесткие нотки зазвучали в его голосе, и он горячо обрушил на нее вопрос-обвинение: — Разве это не убийство — иметь возможность сохранить мозг гения, чтоб он еще послужил человечеству, и не сделать этого?! Не могу понять вас, — он говорил с ней так, как обращаются к людям, с которыми бок о бок прожили не один год. — Я намеренно задал вам этот каверзный вопрос, — признался он. — Я верю в силу науки о мозге. По своим физическим данным человек уступает многим живым существам. Но не лев, этот царь зверей, превосходящий человека мощью, не пантера с ее поразительной ловкостью, не орел с могучими крыльями, а человек, его слабое, хилое и беспомощное существо, стал властелином мира. И это чудо сотворил мозг. И он способен на большее! Еще одно усилие науки — и убийца станет кротким младенцем, вор — полицейским, падшая женщина — высоконравственной, нетерпимой ко всяким соблазнам гражданкой... Мы, ученые, поможем им забыть, какие пороки ими владели. Мы должны верить только в одну истинную ценность бытия — мозг.

— Так вы разделяете убеждения мистера Тонрада? — спросила Дзугова.

— Конечно! — развел он руками. — Ведь я и есть Тонрад!

— Вы? — уставилась на него Зарема. — Значит, это мы с вами спорим...

— Деремся! — отрезал он. — Я прочел в газете вашу фамилию, и мне захотелось увидеть человека, который так резко отрицает «странную теорию мистера Тонрада», — едко процитировал он...

Первая их встреча должна была произойти осенью 1939 года на международном симпозиуме в Женеве. Но началась война, и встреча неистовых фанатиков, как их единодушно окрестили за их темперамент, вновь была отложена...

И вот теперь, спустя годы, доктор Дзугова слушает мистера Тонрада и убеждается, что его взгляды ничуть не изменились.

— ... Я предлагаю благородный — ибо он затронет в одинаковой степени всех и каждого, будь он миллионер или нищий, умница или дурак, старик или младенец, — и единственный, — подчеркнул Тонрад, — проект сделать человечество счастливым.

Их беседу прервал советник посольства, обратившийся к Дзуговой:

— Простите. Делегация отправляется устраиваться в отель...

— Как я сегодня слышал, вы всю войну мечтали о тишине, миссис Дзугова, — усмехнулся Тонрад. — А дали согласие поселиться в «Синеве сна». Это отнюдь не лучший выбор: отель находится в центре города, вокруг адский шум. Я могу вам порекомендовать другой, чья прелесть в том, что он расположен на лоне природы, в царстве тишины...

— Да, но «Синева сна» уже забронирована, — замялся советник.

— Это я улажу, — заявил Тонрад. — Мистер Ненн — мой близкий друг. Одну минутку, — он поспешно отошел...

... Зареме бы отказаться от предложения, сделанного мистером Тонрад ом. Но разве человек знает, где его поджидает беда? Зарема не только не насторожилась, но более того, когда Тонрад предложил ей пересесть в его «форд», согласилась...

Они намного обогнали автобус с делегацией... Ловко управляя лимузином, Тонрад продолжал развивать свою идею...

— Вы пытаетесь переделать общество, а через него и человека. А я — наоборот: сперва выкорчую из людей все дурное, и общество станет другим. Но у меня появились враги. Что противопоставляют они моей теории? Мораль, этику, право.

... На обочине автострады ярко выделялся щит, на козырьке которого стояла миниатюрная двуколка с красными колесами и торчащими в небо оглоблями. «Ты желаешь узнать, как выглядит рай, — нахрапом лезли в глаза огромные буквы, — загляни в его филиал на земле!» — и синяя жирная стрела властно звала свернуть направо...

Заметив, что Зарема прочла надпись, мистер Тонрад весело улыбнулся и своим длинным пальцем постучал по лбу.

— У хозяина отеля здесь варит! Не откажешь ему в сноровке. Взять в компаньоны Бога, а?! Двуколка привлекает внимание, а надпись вызывает любопытство... Впрочем, судя по тем парочкам, что сворачивают направо, этот земной рай далеко не безгрешен, — пошутил он...

Аккуратный двухэтажный коттедж с остроконечной крышей примостился на краю зеленого массива, примыкающего к двум широким трассам, по которым сплошным потоком двигались нескончаемые стада разноликих машин. У входа в отель их встретила моложавая женщина, приветливо кивнула: