Заповедь

— Хочу, — я не стал признаваться, что не умею играть в шахматы.

— А где?

— Пойдем в библиотеку. Там в читальном зале разрешат, если мы не будем шуметь.

Когда расставили шахматы, я вынужден был признаться в своем невежестве. Женя, вопреки ожиданию, не опечалился, а даже возликовал.

— Вот и я тебя чему-то научу! — заявил он и под укоризненными взглядами единственного читателя — очкастого старика, не снявшего в помещении полушубка и шапки, стал объяснять, какая фигура как ходит, а завершив перечень, решил: — А теперь давай играть...

Он выиграл партию, поставив мне мат, на практике показав, что это такое положение, когда король под ударом и ему некуда ни отступить, ни прикрыться какой-нибудь фигурой... Каково же было его, а главное, мое изумление, когда во второй партии я не только выиграл две фигуры, но и сумел поставить ему мат. И тут Женя обиделся:

— Это нечестно.

— Не шуметь, молодой человек! — сурово прервал его старик.

— А чего он обманывает? — показал Женя на меня. — Сказал, что не умеет играть... Я, как дурачок, показываю ему, какая фигура как ходит, а он возьми и заматуй меня по всем правилам!..

— Да я сегодня впервые взял в руки шахматы! — поклялся я. — И сам не ожидал, что заматую...

— Значит, у тебя талант, — глубокомысленно вымолвил старик и углубился в чтение газеты...

***

... Затея наша не являлась результатом хитроумных размышлений, как уверял завуч; родилась она совершенно случайно, в день общего собрания родителей и школьников, на котором, вручая ведомости об успешном завершении восьмого класса, учителя сказали добрые слова в адрес отличников и пожурили нерадивых... Теперь можно было и разбежаться по домам, но мы почему-то толпились на школьном дворе — отдельно мальчики, отдельно девочки.

... То, чего не могли добиться физрук, учитель военной подготовки, классная руководительница, завуч, сам директор, изо дня в день твердившие о необходимости твердой дисциплины, пришло само собой. Председатель колхоза Тотырбек Кетоев, мой дядя по матери и отец Бориса, полчаса торчал в саду, любуясь, как мы работаем. Машина, прибывшая ровно в полдень за ящиками с фруктами, не потеряла ни минуты, ибо к ее приезду сотня ящиков, наполненных вишнями, выстроилась на краю сада. Шофер, вложив в рот два пальца, ухарски свистнул, ребята сбежались и, облепив со всех сторон трехтонку, в миг ее загрузили, громко подсчитывая количество ящиков, заполнивших кузов...

Покупать футбольную форму пошли всей командой-бригадой. Завмаг нас явно ждал: то ли догадался, то ли кто-то из наших сболтнул, но факт остается фактом: едва мы показались на пороге универмага, как он, подмигнув нам, вышел в подсобку, показался оттуда с мешком, из которого извлек одиннадцать маек, одиннадцать трусов, гетры, щитовые прокладки и... бутсы! Да-да, бутсы!.. Самые настоящие!..

И тут завмаг откинул перегородку и предложил нам пройти на склад. Из угла его на нас смотрел, поблескивая медью в сумерках помещения, новенький комплект для духового оркестра!..

— Сколько он стоит? — затаив дыхание, прошептал Славик.

— А сколько у вас есть? — деловито осведомился завмаг.

— Маловато, — безнадежно махнул рукой я.

— Вы все-таки скажите, сколько заработали, — попросил завмаг. — Итак. Выписываю счет на тысячу пятьдесят три рубля, и оба комплекта — футбольный и духовой — ваши...

— Что? — не поверил я.

— Директор распорядился принять от вас заработанные вами деньги, а на недостающую сумму выписать счет на школу. После оплаты счета можете вывозить свой инструмент...

***

... Сквозь сон до моего сознания донеслись скрип колес въехавшей во двор линейки, отфыркивание лошадей, скрежет закрываемых ворот. Я еще не разобрался, во сне или наяву слышу эти звуки, как раздался тихий, осторожный стук в окно. Ночная тьма нависла над селением. Ни лая собак, ни пения петухов... Все живое спало. Не послышалось ли мне? Но стук повторился, и тут же раздался раздраженный голос:

— Да стучи ты погромче... Ишь как дрыхнет!

Дядя Мурат! С чего он так поздно заявился? Да еще и с кем-то... Я соскользнул с кровати, прошел в прихожую, отвел щеколду — и оказался в крепких объятиях.

— Брат ты мой, родной брат! — небритая щетина больно кольнула сперва левую щеку, потом правую и вновь левую...

— Руслан! — узнал я брата и прижался к нему всем телом.

— Осторожнее, — грозно предупредил Мурат. — У него плечо ранено...

Ранено? Я оторвался от Руслана, спросил:

— Где это тебя? И кто?

— Войдем в твою комнату, там и расскажу, — шепнул Руслан и выглянул во двор: — Входи, Надя...

Через порог неслышно шагнула девичья фигура, пошла на ощупь следом за нами. Войдя в комнату, я отыскал на столе коробку спичек, чиркнул одной из них и поднес к язычку керосиновой лампы. Бледный огонек пробежал по лицам дяди Мурата, Руслана и девушки, укутанной в плотный осетинский шерстяной платок... Я жадно всматривался в брата. Ох, как он возмужал, стал крепким и уверенным в себе. Щурясь на свет, Руслан одной рукой обнял меня за плечи и горделиво представил:

— Надюша, это и есть мой братик Аланчик. Умница и очень благородный паренек. В случае чего ты можешь на него положиться.

Она смотрела на меня несмело, исподлобья, ничуть не заботясь о том, придется ли она мне по душе.

— Алан, ты-то догадываешься, кто перед тобой? — усмехнулся дядя Мурат. — Будущая невестка твоя. Три часа назад я ее и сосватал. Видел бы ты, скольких усилий мне это стоило. Никак не желала даже поглядеть на твоего брата. Я ей твержу, какой он хороший, героический, нежный, командиром стал, а в ответ только и слышу: предал меня, предал, и видеть его не хочу... И не будь я свидетелем, как Надя много лет назад бросилась вслед за твоим братом в холодный поток, спасая оборудование комбината, как канатом связала себя с ним, чтоб погибнуть — так вместе, — решил бы, что никогда она не любила Руслана...

— Простила меня Надюша, простила, — счастливо засмеялся Руслан и взял ее за руки.

Брат устремился к двери:

— Пойду разбужу отца и мать, — признался: — Не терпится обнять их.

— Стой, — сурово остановил его дядя. — Ты напугаешь их до смерти. Разбудит Алан. — И обратился ко мне: — Прежде зажги в большой комнате лампу. Я там буду дожидаться Умара. Скажи ему, что разговор предстоит серьезный. И оставите меня с ним наедине. А ты, — посмотрел он на Надю, — не показывайся, пока не позову.

... В густой темноте спальни родителей я на ощупь приблизился к правой стороне кровати и, наклонившись к изголовью, тихо позвал:

— Дада...

Тут же заскрипели пружины, и мать, оторвав голову от подушки, испуганно спросила:

— Тебе плохо, Аланчик?

— Да нет. Дядя Мурат приехал...

Разбуженный отец проворчал:

— И чего его принесло на ночь глядя? Весь дом взбаламутит.

— Он не один, — произнес я. — С ним...

Я не успел договорить, как Руслан резко распахнул дверь и бросился к родителям...

— Русланчик! Мой Русланчик! Сколько лет я тебя не видела, — обнимая сына, всхлипывала мать и, не удержавшись, упрекнула: — Хоть бы раз вырвался к нам...

— Иди сюда, сын, — голос отца предательски дрожал. — Дай и мне прижаться к тебе...

Мать опустила ноги с кровати, зашаркала по полу в поисках чувяк:

— Увидеть хочу своего старшего... Каким он стал, — бормотала она несвязно.

Мать, обхватив Руслана за широкие плечи, жадно всматривалась в его лицо:

— Какой ты суровый стал, мой малыш, — шептала она...

Отец привычно быстро натянул брюки, надел рубашку, спросил:

— Мурат где?

— Жаль, Абхаза нет, — вздохнула мать.

— Призвали его в армию, — пояснил отец Руслану. — Служит на границе, где-то в Западной Украине...

— Мне дядя Мурат говорил, — кивнул головой Руслан...

... Выпроваживая нас из гостиной, Мурат сурово наказал мне:

— Алан, оповести Езетту...

... Когда я возвратился с Езеттой, так и не рискнувшей сесть вместе со мной на Гнедого из-за боязни, что кто-то увидит (убежденно сказала она) и осудит ее, а потому всю дорогу семенившей ногами, держась за стремя, Руслан встретил нас у ворот... И лишь позже, когда Езетта ушла на кухню помогать матери готовить угощения, а мы с братом и его невестой притаились в моей комнатушке, я вновь спросил Руслана, где он воевал. Он отшутился. Видя, что я огорчился, брат намекнул: