Заповедь

— Что?! — поразился племянник.

— Пора тебе отсюда перебираться, — дядя протянул руку в сторону корпусов: — Когда завершится стройка, комбинат будет выглядеть могучим красавцем. Но что он даст тебе? Я видел, как вы ели. Голодный волк так не набрасывается на овцу.

— Прости, дядя, но...

— Я тебя не упрекаю. Я говорю, что видели мои глаза. Ты и в ледяную воду лазил. Ради чего? Платят мало, живете плохо...

«Плохо!» Да, плохо они жили, да, недоедали. Но что-то их тут держит. Держит и не позволяет вернуться домой.

— Я не возвращусь в аул, — резко ответил Руслан.

— Не в аул тебя зову, — пристально посмотрел на Руслана Урузмаг и тихо добавил: — Получил весточку от твоего отца.

— Как он? — вздрогнул Руслан.

— Порядок, — успокоил дядя. — Здоров. Умар и там при деле. Он сказал, чтоб мы перебирались в город. Присмотрел я дом. Хочу знать твое мнение.

— Я буду жить с вами? — спросил Руслан.

Урузмаг помолчал, подыскивая слова, и наконец произнес:

— Как захочешь. Две комнаты будут твоими.

— У меня нет денег, — признался Руслан.

Дядя утвердительно кивнул головой: мол, само собой, всем известно, что у тебя нет денег... Опять помолчали.

— Отец у тебя умный человек. Оч-чень! — убежденно заявил Урузмаг. — О тебе подумал. Ты обиделся, что сюда тебя привез. Не спорь и не оправдывайся. А лучше для тебя получилось. Знал Умар, что так будет... Все! Уходим. Поскорее отсюда уезжать надо, бежать тебе надо! Иди к начальству, хватай документы — и в мою бедарку!

... С Надей Руслан столкнулся в проходной. Ей уже сказали о приезде Урузмага. Она шла с завода, чтоб поговорить с любимым. И впервые в ее глазах он увидел испуг, сделал вид, что не замечает ее встревоженности. Он только сказал, что дядя берет его с собой во Владикавказ. Там жить будут.

Она молча выслушала, подождала, что он еще скажет. Руслан сорвал с дерева листок, поднес к губам, пожевал. Во рту стало горько. Надя стояла лицом к нему, глаз ее он не видел. Она опустила голову, черные волосы закрыли от него ее лоб, брови... Видны только губы, но что можно понять по ним?

— Все правильно, — прервала она свои невеселые размышления. — Ты так и жил в надежде на что-то... Как на вокзале. В ожидании. Не знал, когда придет твой поезд, но верил, что придет. Жил, ни о чем не беспокоясь, только поглядывая вдаль. Поэтому и учиться тебе было неохота, поэтому так легко сходился и расходился с друзьями... Вот ты и дождался поезда. И тебе не до соседей по скамейке в зале ожидания. Хватай чемоданы и — в поезд, Руслан!

— Надя, — сказал он, боясь, что она расплачется.

— За меня волнуешься? Зря! — сказала она весело. — До отца давно дошло, но он сам по себе, я сама по себе. Ты, наверно, не знаешь, что я ушла из дому. Отец отдавал меня за нелюбимого — вот и ушла. А он отрекся от меня... Но в наше время не пропадают, правда? Найду и я свое счастье.

— Надя, — повторил он, стараясь сдержаться. — Надя!

Она не дала ему продолжить.

— Молчи, — попросила она и вплотную подошла к нему.

Руслан увидел себя в ее зрачках. Они заглядывали в душу. Он не успел отодвинуться, как она прильнула к нему. Люди шли мимо, поглядывая на них, а они стояли обнявшись, и ее слезы капали ему на грудь.

— Ты хочешь поехать со мной? — выдохнул Руслан.

Она оторвала голову от его груди, мутными глазами посмотрела ему в лицо. Руслан ужаснулся, отметив, как подурнело лицо от слез. Надя решительно покачала головой:

— Я не поеду с тобой, Руслан. Я знала, что все это ненадолго. Это только две тропинки сходятся — и то когда к одному аулу бегут. А мы с тобой по-разному жизнь видим, — каждое произнесенное ею слово вселяло в нее твердость. — Я к тебе потянулась, думая, что и ты, как я, один на свете. Казалось мне, что ты страданием полон. Да ошиблась я. Тебе никто не нужен. Ты идешь к одиночеству, Руслан...

— Откуда у тебя слова такие? — приходя в себя, усмехнулся он.

— Слова от души идут, — улыбнулась она и совсем уже весело заявила: — Но ты меня не забудешь, Руслан. Никогда. Потому как сердца у нас в такт бились...

... Дорога шла по-над рекой, то отдаляясь от нее, то опять приближаясь к самому берегу. Река вилась змейкой. Отсюда, с дороги, казалось, что она застыла тонкой лентой, ослепительно сверкающей под солнцем. Там, где на ее пути вставали огромные валуны, река натыкалась на них и яростно швыряла брызги.

Камни щедро усыпали широкую долину, которую река вот уже на протяжении многих веков упорно выдалбливала в каменной гряде. Руслан прикинул: ширина долины достигала ста шагов — не меньше. С трудом верилось, что эта покорная, петляющая речка, чуть ли не ручеек, расшалившись, наглотавшись вдоволь высоко в горах холодной родниковой воды от тающего снега, набухает и заполняет долину во всю ее ширь, с бешенством необузданного коня мчится вниз, снося все на своем пути. Ей тогда становится тесно в долине, она жадно набрасывается на дорогу и неудержимо несется по ней.

... Теперь дорога шла мимо выстроившихся в ровные ряды одинаковых домиков. Видно, хозяева очень старались, чтобы все окна, деревья, заборы выглядели близнецами и были строго выстроены по одной линии. Вдоль частокола и под окнами каждого дома непременно разбиты цветники.

— Немцы тут живут, — кивнул на домики Урузмаг. — Помидоры, огурцы, картофель в город на базар везут. Большие деньги домой привозят. И цветы тоже продают. Много цветов. Разных. В горах таких нет. Семена, говорят, им присылают. — И опять возвратился к какой-то своей теме: — Вы на комбинате не бездельничали и другим не позволяли. И вон какие корпуса поставили.

Быстро. А почему все и везде так не работают? Почему не заставляете? Посмотри, как в колхозах. Есть такие, что трудятся с утра до ночи, душу в дело вкладывают... А рядом — притворщики... Одни в десять раз больше людям дают, а другие и себя прокормить не могут...

По тому, как дядя вдруг всем телом повернулся к Руслану, как, прищурившись, уставился ему в глаза, тот понял: речь пойдет об очень важном. И в самом деле, Урузмаг задел давнюю рану, которая годы бередит душу племянника.

— Отец твой — сильный человек, — заявил Урузмаг. — Работяга. Энергии у него — на зависть людям. Из-за нее и в беду угодил. — Он опять взмахнул кнутом. — Ты когда-нибудь задумывался, сколько человеку в жизни всего надо? Мяса, хлеба, молока, сыра, сукна? Подсчитывал?

— Нет, — признался Руслан. — Не думал об этом.

Дядя усмехнулся, погрозил кнутом:

— Надо думать. Обо всем! Я этот вопрос задал лектору, приехавшему к нам из города. Он начал перечислять, сколько человек за всю свою жизнь хлеба, мяса, молока употребляет... Сколько ему чего другого требуется... А я слушаю его и в уме прикидываю, сколько чего Умар за год выращивает. Только бычков зараз по двадцать на бойню отводил. И каждый на четыре центнера тянул. Кому доставалось то, что выращивал Умар? Людям! И свою семью обеспечивал, и чужие желудки кормил. А его — в Сибирь! Почему? Тебя спрашиваю: почему? Не понимаю это. Не понимаю! А ты? — толкнул он под бок племянника.

Руслан поморщился. Спроси дядя о кулаках и их вреде — он повторил бы немало запомнившихся фраз из газет и услышанного по радио и на собраниях. Но дядя-то спрашивает не о каком-то неизвестном кулаке, а об отце, Умаре.

— Мурат говорит: эксплуататор он, — укоризненно прищурился Урузмаг и гневно запротестовал: — Эксплуататор? Твой отец? Тот, кто сам да его сыновья каждый день с раннего утра до ночи в поле пот проливал? Советская власть не против, чтобы родители своих детей трудом воспитывали, так? Так. Выходит, что Умара сослали из-за Инала. А кто он такой?

— Родственник наш. Дальний.

— Но никто не захочет не только быть его родственником, пусть и дальним, но и жить с ним в одном ущелье. Потому что он пьяница и бездельник. И пришел он к твоему отцу потому, что другие гнали его от себя. Все в ауле знали: Иналу что ни поручи, шиворот-навыворот сделает. Живность погубит, в драку влезет, да еще и тебя в неприятности втянет... В общем, не было ему доверия, никто в свой дом не пускал его. С голоду помирал Инал, весь обносился, только и ел, что на свадьбах и поминках. Но они ведь не каждый день бывают?! А отец твой сумел его от выпивки оторвать. К делу пристроил, кормил его, одевал... Но бездельничать не разрешал. Как свободная минута у Инала, к баловству тянуло его, и Умар тут же находил, чем тому заняться. Круто с ним вел себя, врать не стану: что было, то было. Но ведь Инал стал на человека похож!.. Много, много сделала новая власть. Много хорошего мы от нее увидели. Школы строит, больницы, всем дала право учиться, работать, жить, как подобает человеку. Но почему с лентяев не спрашивает, не знаю! — И с тоской добавил: — Плохо, очень плохо, когда закон выгораживает бездельников. Тогда лодырей больше становится. Презирать их, за общий стол не пускать, — вот как надо! Наши предки так и делали. Чтоб пьяницу или лодыря пригласить на пир?! Никогда! А сами придут — слова им не дают, не замечают их, а бывало, и песню о них споют. А сейчас? Умар склон горы в сад превратил. Хорош он был?