Заповедь

Как-то после совещания в райисполкоме Дауд упрекнул Мурата: мол, даже твой брат Умар, красный боец, не желает вступать в колхоз... Тотырбек Кетоев, тот, что вместе с братьями Гагаевыми сражался с Деникиным, стал председателем колхоза, а брат Мурата не пожелал вступить в него... Не странно ли?.. Больно задела самолюбие Гагаева эта его реплика. Мурат не стал ему объяснять, насколько он огорчен упрямством брата. Что-то перестала тянуться его душа к Умару. И причина ясна: Умар внутренне изменился. Хочется упрекнуть его, да язык не поворачивается. Собственно, в чем он виноват? Он всего добился собственным трудом. Умар отстроился и стал обладателем первого по величине хадзара в Ногунале. Через год, построив дом с двумя комнатами, он отселил в него Урузмага. Потом братья и хозяйство стали вести каждый сам по себе. Прошел год, второй, третий... Умар все так же упрямо обрабатывал землю, косил сено, заготавливал дрова. На зиму перегонял в специально сделанный загон отару овец, а летом вновь отправлял их на горные пастбища.

Но от людей ничего нельзя скрыть. Умар вдруг стал жесток не только к земле, пашне, лесу, вырывая у них все, что могли родить. Он стал жесток и к односельчанам, и к домочадцам... Нет, он не был скупым, он часто баловал детей и жену подарками, доставленными из города, причем все знали, как дорог ситец на городском базаре, а к лакомствам — сахару, конфетам — вообще не подступиться... Но щедро снабжая семью, балуя малышей, Умар требовал, чтобы в доме все расходовалось разумно, пытался и детей приучить делать мало-мальски полезное.

— И мертвую мышь на дороге подбери — кошке на обед пойдет, — твердил он им.

Безжалостный, тяжкий труд Умара дал богатство семье. Видели это и соседи. Сельчане нередко ходили к Умару подзанять муку, мясо, соль... Старались приходить в такое время, когда самого хозяина не было дома. Нет, Умар не отказывал им в просьбе, но весь его вид говорил о презрении к тому, кто не имеет вдоволь еды.

— Сейчас каждый может быть сыт и одет, — твердил он. — Голодают теперь только беспробудные пьяницы и бездельники.

Умар первым в селе посадил на крутом пустыре сад, который вскоре принес урожай; сам укладывал, тщательно перебирая, фрукты на зиму в подвале. И они сохранялись чуть ли не до весны. Первым он стал и землю поливать. Нет, он не таскал воду в ведрах на поле. Своими руками смастерил нечто, напоминающее водяную мельницу. Чаши с зачерпнутой водой высоко поднимались и опрокидывались над деревянным желобом, из которого живительная влага разбегалась ручейками по всему участку земли.

Не всем нравились его настырность и жадность к работе. Многие стали коситься на Умара после того, как он нанял двух сирот-подростков пасти отару. Затем в один из приездов в Ногунал Мурат неожиданно встретил на улице Инала, того самого Инала, над которым весь Нижний аул насмехался, таким он был пьяницей. О нем даже песню сложили, и некоторые отчаянные горцы, завидя Инала, пели ее, зная, что сойдет с рук, потому что для Инала уже и честь семьи была нипочем. Кетоевы стыдились его, ведь он приходился им родственником. И вот этот пьяница оказался в Ногунале. И привез его Умар.

— Зачем он тебе? — напрямик спросил Мурат.

— Пожалел его, — ответил Умар. — Человек там с голоду помирает. А у меня на него еды хватит.

Намерение будто и невинное, но вскоре Мурат убедился, что и тут у старшего брата был свой расчет. Умар не давал спуска Иналу, тот действительно бросил пить и работал за двоих...

— Так ты, Умар, по-прежнему не желаешь вступить в колхоз? — в очередной приезд спросил его Мурат.

— Почему ж мне не желать? — пожал плечами брат.

— Чего ж тогда молчишь?! — возмутился Мурат.

— Да вот как подумаю, с кем я буду в колхозе, — желание пропадает...

Так, повторяя прежние отговорки, он и в Ногунале упрямо отнекивался от вступления в колхоз.

Урузмаг признался Мурату, что и у него странно складывались взаимоотношения с Умаром. Вначале Умар и знать не хотел Фаризу, ибо она была из тотикоевской фамилии. Он и на свадьбу пошел скрепя сердце... В первый год пребывания в Ногунале, когда семьи братьев жили вместе, Умар приглядывался к Фаризе. Ему пришлось по душе, что молодая жена Урузмага старалась жить, придерживаясь старинных законов: быть незаметной в доме, не лезть на глаза, появляться только когда необходимы ее работящие руки и сноровка, с утра до ночи крутиться в хлопотах, просыпаться раньше всех, ложиться позже всех; накрывая на стол, усаживаться за него только после того, когда все члены семьи — сытые и довольные — поднимутся.

Через год после свадьбы Фариза родила сына. Нарекли его Измаилом. На кувд в честь новорожденного первым пришел Умар. Неожиданно для всех он сделал щедрый подарок Измаилу — коня. Урузмаг был тронут до слез.

Позже Умар еще несколько раз под тем или иным предлогом заглядывал в дом брата, вел себя шумно, весело, подзывал к столу хозяйку и благодарил ее за угощение. В одно из таких посещений он с укором спросил у Урузмага, почему тот не вступает в колхоз.

— А ты? — уставился на него тот.

— Ты по мне не суди, — сказал Умар брату. — У меня своя дорога. Ты прислушивайся к Мурату. — Умар насмешливо произнес: — У его дум и желаний полет легкий, они не отягощены заботами о нажитом богатстве, — и вздохнул: — Иногда я ему завидую. Не тому, как он живет, а тому, как решителен.

В другой раз заговорил о городе. «Там, конечно, жить легче», — вздохнул Умар и принялся говорить о том, что не мешало бы Урузмагу перебраться со временем во Владикавказ. Умар поможет ему купить дом, обзавестись мебелью. Предложение брата застало Урузмага врасплох, но, поразмыслив ночь, он пришел к выводу, что ему, инвалиду, в городе не так тяжко придется, как в селе, где все хозяйство держится только на нем. Утром Урузмаг дождался, когда Умар вышел из дома, и будто невзначай пошел ему навстречу. Поравнявшись с братом, объявил, что согласен перебраться в город, на что Умар усмехнулся:

— Не сразу, брат, не сразу... Ты не пожалеешь, что избрал Владикавказ... — и больше не заговаривал с ним на эту тему.

А через три дня Умар отвез Руслана на стройку Бесланского маисового комбината. Ни с того ни с сего...

Опасался ли Умар чего-то? Конечно. Иначе не поймешь, почему он так сурово поступил со старшим сыном. Обиделся Руслан на него. Сильно. Чего ради на отца напала блажь отвезти его, четырнадцатилетнего, на стройку, в палатку, к незнакомым людям? Чем он провинился? Все в доме, в том числе и сам Руслан, были убеждены, что он у отца любимец, доказательств тому было не перечесть. И лошадь у него была такая прыткая, что ее мог обогнать лишь отцовский конь. И одевался Руслан лучше всех в селе — отец привез ему черкеску из Кабарды. И за столом ему подкладывал лучшие кусочки. Руслан ломал голову, пытаясь понять, чем разгневал отца. Чем-то ведь вызвал недовольство, если тот оторвал его от семьи. Умар в дороге пел, серьезных разговоров избегал, настойчивых взглядов сына старательно не замечал...

На фоне лесистых гор разбросанные посреди поля палатки, освещенные лучами заходящего солнца, казались живыми существами, вцепивишмися кольями-шупальцами в землю. Отец направил бедарку к самой большой из них, рассчитанной этак на десять-двенадцать человек. На одной из стен ее было написано: «Наш комбинат будет крупнейшим в Европе!» Метрах в сорока одиноко торчала заводская труба, на которой краской была выведена дата «1914» и фамилия «Ага-Бала Гулиев». А за нею кирпичные стены ползли, казалось, в самое небо. Возле палатки у грубо сколоченного стола собралась взволнованная толпа строителей.

— Как пчелы гудят, — усмехнуся Умар и натянул поводья: — Тпру!

Строители не обратили внимания на подъехавшую бедарку. Они были увлечены письмом, которое им, сердито посапывая, читал сухой старик, сидевший во главе стола.

— «Горцы! Осетины! И вот я, Ага-Бала Гулиев, обращаюсь к вам!» — голос старика в негодовании запнулся.

Рыжий паренек толкнул в бок соседа, дурашливо произнес: