Страница 82 из 100
С р о ч н о.
Конфиденциально.
Милостивый государь!
Приказом председателя Общества на завтра в 11 ч. утра созывается экстренное заседание правления по вопросам облавы, куда приглашаетесь Вы особой просьбой.
Сейчас же, на том же извозчике, я поскакал на вокзал и оттуда окольными путями пешком пробрался через сугробы на полустанок «Разъезд». В окне железнодорожной будки светился огонек. Постучал в окно. Вышла Прасковья Лутошина — стрелочница — неласковая, настороженная. Послал ее за мужем. Он появился минут через десять. Вошли в жарко натопленную будку, и он, разматывая шарф:
— Значит, записку получил?
— А ты Петра-то зачем подсылал? Для верности, что ли? Все еще не верите?
— Да нет, — сказал Лутошин, снимая шапку, и пригладил жесткой ладонью густые серые кудри. — Верить тебе — верим, Мстислав Юрьевич. Да дело такое, что и проверять не мешает.
— Ну, ладно. — Я рассмеялся. Мы сели. Я подробно рассказал о посещении Михайловского Общества. Передал ему письмо Деникина (то, что Колчак не нашел в конверте с бумагами) и повестку Дудкина. Лутошин долго читал, долго и мрачно молчал.
— Они готовятся, — сказал он, — мы этого давно ждем.
— К чему готовятся?
— Поворот на диктатуру. У нас такие последние сведения, — поддерживать теперь не мелкую буржуазию, — меньшевиков, эсеров, либеральную интеллигенцию... Эти просыпались, а поддерживать промышленный комитет и крупное купечество... Видишь ты, — Япония почти до Байкала охватывает восток, японцы прямо прут к чему надо... А тут все еще дурака валяют... Да, ждать надо большой крови.
— Откуда сведения?
— Будь покоен — из верных рук... Хотя бы из Москвы... (Он приоткрыл рот и ясно, с каким-то даже юмором глянул мне в глаза.) Вот как, друг любезный, — и без того мы в подполье, а теперь на три сажени в землю надо уходить...
У супругов Франк файф-о-клок. Купчиха Курлина, Имен, Аполлон Аполлоныч Бенгальский, кто-то очень важный, с геморроем, уральский заводчик, и на главном месте за чайным столом полковник Уорд и генерал Жанен. Разговор на трех языках. Английские папиросы, ром и пылающие от радостного возбуждения щеки Магдалины.
Жанен рассказывает ей о мировом перевороте: парижанки надели короткую юбку, до колен... Дамы всплескивают руками... Оживленный спор, — это эмансипация женщины? Нет, нет, это всего лишь послевоенный цинизм. Магдалина — в черном бархатном платье, изумрудная брошь, изумрудные серьги. Она обожает изумруды. Уорд посматривает на нее тяжелым взглядом. Для роли мадам Рекамье ей не хватает политического образования. Я прихожу на помощь и сообщаю сенсацию (разумеется, прося не выносить ее за эти стены): члены директории Авксентьев и Зензинов, по настоянию Колчака и Болдырева, подписали приказ министру юстиции Старынкевичу о каких-то будто бы весьма решительных мерах против центрального комитета эсеров, вмешивающегося в деятельность военных властей.
Русские (за столом) аплодируют сенсации. Уорд молчит. Жанен неопределенно улыбается. Кто-то сообщает, что глава ЦК эсеров Чернов сидит инкогнито в Москве и оттуда диктует омским эсерам углублять революцию. За столом общий скрежет. Жанен Магдалине:
— Каждому народу нужно дать возможность поиграть в революцию, это освобождает некоторые запасы жизненной неудовлетворенности. Народ скоро сам приходит к мысли о восстановлении порядка... Но страшны профессионалы, углубители, — это эсеры, большевики и прочие... В сущности, это простые преступники, но с огромным размахом разрушительной деятельности. Анархия — их стихия, их мутная вода, где они ловят рыбку... (Страстные аплодисменты за столом.) Бороться с ними можно только принципом жесткого и абсолютного единовластия. Во главе порядка должен стать человек возвышенных мыслей, честный патриот, и его шествие по стране, измученной анархией, будет, уверяю вас, шествием триумфатора.
Магдалина, расширив глаза:
— Но это должен быть сверхчеловек, герой, Наполеон...
— Зачем? Есть силы, которые его поддержат... есть друзья... (Многозначительная улыбка, и за столом у всех затаенное дыхание.) Неужели среди русских не найдется человека, кому мы могли бы доверить будущее страны?
Уорд сквозь зубы:
— В случае с Россией я думаю также, что принцип народовластия пока еще несколько преждевременен... Диктатура... Гм... Страшные названия меня не пугают.
Магдалина положила красивую руку на голубой рукав Жанена, на золотые нашивки.
— Но где же этот человек, кто он?
Я ввожу генерала Жанена в кабинет Колчака. Адмирал встает из-за стола, спешит навстречу, он, кажется, готов протянуть обе руки. Но Жанен по-французски — в перчатках. Поклоны без рукопожатий, приветствия. Садятся на диван.
— Генерал, вы застаете меня за устройством домашних дел. Я решил подать в отставку. Я бессилен что-либо сделать среди развала.
Жанен:
— Адмирал, сейчас я еду на совещание союзного генералитета. Мы должны принять чрезвычайной важности решение. Мы получили ряд писем от военно-промышленного комитета, от биржевого комитета, от частных лиц... Предварительно я бы хотел побеседовать с вами. Вы разрешаете?
Колчак коротко, исподлобья взглянул на меня. Я вышел в коридор. Жанен проводил меня дружеской улыбкой. Дверь в комнату Темировой приотворена, и оттуда взволнованный шепот:
— Мстислав Юрьевич, на минутку. Тише ради бога. — Она отогнула портьеру, я вошел в ее надушенную комнату. — Мстислав Юрьевич, я верю вам... Вы наш друг? (Погасила электричество.) Слушайте, о! слушайте... (Сжала мне руку.)
В кабинете — голос Жанена:
— Вам, конечно, известно, Александр Васильевич, что директория подготовляет военный договор с Японией?
Голос Колчака:
— Да, мне стало известно это на днях.
— Раздел России, и в близком будущем Япония — владыка Тихого океана, Япония — диктатор всей Азии, Китая, Индии...
— Мне нечего скрывать — это именно и было основным поводом для моего ухода из правительства.
— Но это не решение вопроса, дорогой адмирал. Мы не должны допустить безумия...
— Не вижу выхода... Директория своими силами не может справиться с красным движением партизан. Через месяц запылает вся Сибирь. Одни чехословаки не удержат железной дороги. И от Челябинска до Владивостока будут большевики.
Эти слова адмирал произнес с трагическим подъемом, после чего в кабинете замолчали. Затем голос Жанена — суровый, но очень тихий (я разобрал только часть его слов):
— ...В случае решения союзного генералитета выступить активно против плана директории о японском союзе, — могли бы мы рассчитывать найти в вас поддержку?
Что ответил Колчак Жанену, я не слышал, — они поднялись с дивана и отошли к окну. Темирова передохнула и шепотом мне:
— Ради бога никуда от нас не уходите сегодня... около Александра Васильевича должен быть друг. Вам постелют на диване. Пожалуйста.
В кабинете хлопнула дверь, — Жанен ушел... Звонок телефона, торопливые шаги Колчака и его взволнованный голос:
— ...Атаман Красильников... Что, все готово? Повторяю, что лично я... Кого невозможно сдержать? Нет, нет, я ничего не приказываю. Сегодня ночью?.. (Тишина. Слышно, как звякнула положенная трубка. И затем его шаги, шаги во всех направлениях по кабинету.)
Внизу в дежурной холодно, — плохо топят. Дрова на базаре пятьсот рублей за сажень. Я поднялся наверх, где мне приготовлена постель, чай и бутерброды. За стеной адмирал все еще ходит. В полночь опять звонил телефон. Потом в зале на расстроенном пианино заиграли «Лунную сонату», но сбились и замолкли, — значит, Темирова тоже не спит. В час опять телефон и голос Колчака, но из этой комнаты ничего не слышно. Я прилег не раздеваясь. В семь часов меня разбудил денщик адмирала: от совета министров экстренно и совершенно секретно: