Поединок. Выпуск 13

В дежурной я, по обыкновению, застал Волкова. Старик возился с часами, постукивая по стеклу желтым ногтем. Когда я повернул штепсель люстры, в дверях мелькнула шелковая юбка уходящей Темировой. Странно — Анна Федоровна как будто никогда не появлялась в официальной половине дома.

— Экономка-с, — покашливая, сказал Волков и хитро посмотрел на меня. — Для порядку-с все ходит... (Помолчав.) Что-то в городе все стреляют-с... Беспокойное время... Атаман Красильников с полковником Волковым, моим однофамильцем, только что тут были. Видно, тоже беспокоятся...

Я сказал:

— А что, видно, плохо без хозяина-то?

— Без хозяина и даже в малом деле плохо-с. (За дверью опять зашуршало платье...)

Старик хихикнул, покашлял и, потирая ручки, спрятал глаза в ладони:

— Так-с, так-с... Без хозяина ни в каком деле нельзя-с.

Быстро вошел адмирал. Он был в парадной морской форме. Над скулами его дрожали мелкие морщинки, как всегда, когда он в возбуждении. Я подал ему пакет Закржевского.

— Из штаба Деникина. Привезено добровольцем. Он у меня в квартире — в жару, без памяти...

Колчак разорвал конверт и быстро просмотрел военные сводки.

— А где письмо? Здесь должно быть письмо. Странно! — Он нахмурился, еще раз пробежал бумаги, сунул их в карман сюртука. Морщинки опять заиграли над скулами.

— Поручик Мосолов, едемте на банкет.

В автомобиле он почему-то стал рассказывать мне о том, как, еще будучи в чине лейтенанта, в первый раз в жизни прочел какую-то политическую брошюрку и с тех пор почувствовал отвращение к политике. И вот теперь, «на старости лет», приходится заниматься этим скучным делом.

— Мое убеждение — власть порождается самим народом, его великодержавным сознанием. Важно понять волю народа. Власть, понявшая это, будет прочна и законна.

— Вы читали Гегеля, ваше превосходительство?

— Нет. А что, это интересно? Напомните мне как-нибудь...

Банкет в честь прибытия генерала Жанена. В зале купеческого собрания столько свету, что во всем городе выключено электричество. Под хвойными гирляндами и огромными из шелка флагами — трехцветным французским и двухполосным бело-зеленым — сибирско-русским — эстрада. За столом члены директории (пиджаки, воротнички уже крахмальные, валенок не видно), министры в черных сюртуках (особенно живописна растрепанная, обсыпанная перхотью фигура председателя совета министров Вологодского). В передних рядах партера — цветник из наших дам вперемежку с генералами, статскими советниками (в орденах), даже какой-то сенатор, со слуховой трубкой и красной анненской лентой через грудь.

Я остался у двери. Адмирал прошел к столу. Это было как раз в то время, когда глава правительства (и член ЦК партии социалистов-революционеров) Николай Дмитриевич Авксентьев говорил приветственную речь союзникам.

Его длинные русые волосы были откинуты, великолепный лоб, небольшие светленькие глаза горели пафосом, как у Дантона или Камилла Демулена на трибуне Конвента (кстати, он упомянул о них Жанену, что, по-моему, было бестактно). Он прекрасно владел мимикой, особенно движениями подстриженной с боков бороды, когда, захлопнув рот, вздергивал ее торчком прямо в зал. Рука рубила в воздухе скопление московских комиссаров, голос поднимался до угрожающих высот, он вытягивал руку, вытягивал палец и с высот переходил на сиплый шепот...

Я слышал, как Уорд, не потрудясь даже понизить голоса, сказал Франку:

— Второе издание Керенского...

Я не стал слушать и вышел в вестибюль. Там, развалясь на диванчике, сидел атаман Красильников. Около него стоял комендант Омска полковник Волков и его адъютант — поручик Дурново — длинный болван в широчайших галифе. Все трое были под градусом. На широких скулах Волкова — багровые пятна, подстриженные усы щетинились над говяжьими губами.

— Демократы! Директория! — говорил он сочным хрипом. — Посадили пять дураков! Морды их видеть не могу. Какая это власть? — в пиджаках! Эсеры, шляпы!

Красильников:

— Генерал Жанен личный друг покойного государя. Почтим гимном.

Заметив меня, Волков предостерегающе подмигнул. Рожа атамана расплылась:

— Ничего! Мстислав Юрьевич — свой. Почтим, почтим, я уж распорядился.

За дверью гремел голос Авксентьева:

— Ради высокой идеи революции мы должны отвести от России воровскую руку большевиков...

— Высокой идеи! — передразнил поручик Дурново, покачиваясь на тощих ногах. — Высокой идеи, сволочь!

В зале почему-то поднялся шум, позвонил колокольчик. Из второй двери выскочил казак, козырнул Красильникову:

— Атаман, боятся, как бы чего...

— Скажи музыкантам, я приказываю! — выкатывая глаза, Красильников начал приподниматься. Казак кинулся в зал. Оттуда Авксентьев — на самых верхах:

— Перед лицом присутствующих господ представителей союзных великой России держав: Франции, Англии, чехословацких земель, Японии, Китая, Сербии, Польши, в лице моем русское правительство. (Красильников: «Пора бы этому лицу набить по морде!»)... Граждане! Во всеоружии революционной мысли и техники союзных и наших войск я говорю вам: с нами на Москву!.. (Голос с потолка слетел до сиплых трагических низов.) Союзники, с нами на Москву!..

В это время сорок медных труб казачьего оркестра грянули «Боже, царя храни»... Поручик Дурново, звякнув шпорами, приоткрыл дверь. Почти весь зал стоял, на лицах — радостное недоумение... Авксентьев в столбняке, с раскрытым ртом.

Из зала выпорхнула очаровательная Имен:

— Ах, чудные, чудные звуки!

За ней товарищ Нил, волосы буквально дыбом:

— Скандал! Позор!

Красильников в упор ему, — отчеканивая:

— Не скандал, а русский гимн, — и, развевая бороду, весь, как красное солнышко, устремился в зал.

Нил накинулся на Волкова:

— Вы должны понять, это идейный провал!..

Волков (это управляющему-то министерством):

— Пошел ты к черту, чернильный карандаш!

Товарищ Нил, бормоча что-то о провале революции, отряхнул прах с ног, скрылся. Волков, кивнув дежурному казаку на спину товарища Нила:

— Запомнил этого?

— Так точно.

— Загни палец.

— Слушаю.

Затем из зала появились смеющийся Жанен, нахмуренный Уорд и адмирал с блуждающей усмешкой.

Жанен:

— Я кончил русскую Академию Генерального штаба, я знаю Россию: русские всегда были парадоксальны.

Уорд:

— Генерал, я — демократ. Я не могу улыбаться этому «Боже, царя храни»...

Колчак, опустив глаза:

— Полковник, в России больше нет монархистов.

В дверях стоял Авксентьев, лицо бледно и решительно, под мышкой набитый портфель.

— Господин военный министр, — резко сказал он, — как вам это нравится? (с упором на «это»).

Колчак не спеша повернулся:

— У нас есть армия, но нет своего гимна.

— «Марсельеза»! — крикнул Авксентьев и, ни на кого больше не глядя, побежал через вестибюль в банкетный зал. За ним другой член директории — Зензинов. Адмирал улыбнулся. Жанен улыбнулся, всегда каменный Уорд тоже улыбнулся. В разговор вступило четвертое лицо, весьма живописное по внешности, так сказать, становая жила омского купечества, Савватий Миронович Холодных, — весь плотно сбитый, на расставленных коротких ногах, курчавый, как цыган, с налитыми щеками и смоляной от уха до уха бородой (яркий галстук и шикарный, какого-то голубого цвета, костюмчик из Токио), он поклонился по старинке, положивши мясистую ладонь на сердце (адмирал сейчас же его представил), и деликатным тенорком в сторону Жанена:

— Вот, господа иностранные генералы, в какую беду матушка-то Россия попала... Беги без оглядки... (Любовно задержав руку Жанена и нагло упершись в него немигающими черными глазами.) Матушка наша Россия — золотое дно, да народ — вор, напужать его надо покрепше. Вы уж нам подсобите, господа иностранные генералы.

Жанен с легким поклоном:

— Франция не останется равнодушной к судьбам русской промышленности.