Поединок. Выпуск 10

— Значит, одеваем? — уточнил деловито Пушок.

— Ну конечно же, друг мой Пушок! — упиваясь красотой слова и глубокими модуляциями своего голоса, объявил Коммерция.

— Тогда попрошу вас встать, товарищ капитан, — предложил Пушок.

Саша соскочил с прилавка, а Пушок, отойдя на несколько шагов, стал внимательно изучать его. Рассмотрев, резюмировал:

— Пиджачок скорее всего пятидесятого размера, брюки — сорок восьмого, четвертого роста.

— Что имеем для молодого человека? Из самого лучшего, конечно, — многозначительно поинтересовался Коммерция.

— Все зависит от того, какими суммами располагает клиент. — Пушок был реалист и прагматик в отличие от Коммерции — романтика и идеалиста.

— Плачу с запроса, — просто сказал Саша. Пушок поднял бровь:

— Имеется лендлизовский пиджак тонкого габардина. Цвет беж. Брюки коричневые, тоже американские. Колеса черные. Довоенный «Скороход». Общий стиль — элегантный молодой человек спортивного типа.

Коммерция прикрыл глаза — мысленно воспроизвел облик элегантного молодого человека спортивного типа — и добавил мечтательно:

— И хорошую рубашку, Пушок. Тоже коричневую. Только более светлых тонов.

— Ну? — спросил у него Пушок.

— Что «ну»? За товаром иди.

— Так не выдадут без вас.

Коммерция, ища сочувствия, обернулся к Петро и Саше, развел руками — ну как с такими неумехами быть! — и зашагал вслед удалявшемуся Пушку.

— Златоусты! — заметил Алик.

— Профессия у них такая, — объяснил Петро.

— Где ребята? — спросил Саша.

— Как где? Серега прихворнул малость, Клава была, сказала, — ответил Петро. Потом зачерпнул из мешка семечек и, высыпав их обратно, добавил: — А Борис с Мишкой уже на работу вышли.

— Понятно, — Саша помолчал, потом заметил между прочим: — И Семеныча не видать.

— Напугал старичка, а теперь горюешь? — подковырнул Петро.

— Его запугаешь, — ответил Саша и увидел возвращающуюся пару.

Порождение рынка и его хозяева, они шли меж рядов и сквозь толпу брезгливо и отстраненно. Они открыто презирали тех, кого легко обманывали, и легко обманывали потому, что высокомерно презирали. Глядя на них, Саша почувствовал накат солдатского гнева и, на миг прикрыв глаза, привычно подавил его.

Пушок положил изящный чемоданчик на прилавок, а Коммерция, открыв его, извлек шикарный бежевый пиджак.

— Да, — вспомнил Коммерция. — Ботинки сорок третьего размера. Подойдут?

— В самый раз, — ответил Саша, не в силах оторвать глаз от пиджака.

— Прошу примерить, — предложил Коммерция.

— Прямо здесь?

— Пиджачок можно, — подбодрил Пушок. Саша потянулся за пиджаком и вдруг заметил на правой руке Коммерции отсутствие двух пальцев — указательного и среднего.

Картинку подобного рода он однажды видел там, на фронте. Там гражданин, добровольно и самостоятельно освободившийся от двух своих главных на войне пальцев, без колебаний и психологических экскурсов был направлен комбатом в трибунал.

— Самострел? — со знанием дела осведомился Саша.

— Язычок у вас, товарищ капитан! Несчастный случай в сороковом году. Лопнул трос на лесоповале.

— В исправительно-трудовой колонии где-нибудь на далеком Севере нашей необъятной родины? — Саше нравилось уточнять.

— Именно, — подтвердил Коммерция. — В Кировской области.

Не торопясь Саша расстегнул кителек, снял его, взял из рук застывшего вдруг Коммерции пиджак. А Коммерция и Пушок смотрели на рукоять парабеллума, торчавшую из-под бриджей, смотрели пристально и обреченно. Саша влез в пиджак. Пиджак сидел как влитой.

— Как? — спросил Саша у Алика.

— Хороший пиджак, — серьезно ответил Алик. Саша снял пиджак, поправил парабеллум, надел китель, четко застегнулся.

— Ну что, купцы? Называйте цену. За все. С чемоданом.

— Для героя войны цена будет весьма в весьма умеренной, — заявил Коммерция.

— И правильно, мо́лодцы, — поощрил купцов в этом намеренье Саша и, угрожающе похлопав через китель по невидимому пистолету, добавил: — Учитесь торговать.

У себя в комнате под насмешливым взглядом Алика Саша ловко и с видимым удовольствием переоделся и, посмотрев на себя в зеркало, сообщил своему отражению весьма конфиденциально:

— Ну, сукины дети, я до вас еще доберусь.

— Нет, такого красавца в дому держать никак нельзя. Его народу показывать надо, — иронично решил сидевший на подоконнике Алик. Отметая иронию, Саша с энтузиазмом принял предложение.

— Именно, мой юный друг! Пойдем гулять. На минутку в Отцовский заскочим, а потом в центр.

Они шли по Красноармейской — элегантный молодой человек спортивного типа и его юный друг, одетый значительно скромнее. Свернули в тихий, уже заросший молодой яркой травой Отцовский.

У дома номер семь Саша картинно, как и требовало новое одеяние, облокотившись о палисад, обратился к женщине, которая энергично работала лопатой — вскапывала огород.

— Можно вас спросить, мамаша?

Женщина разогнулась и оказалась яркой молодицей.

— Что тебе, сынок?

— Извини, сестренка, — вальяжный стиль роскошного молодого человека был сбит одним ударом, и потому он говорил уже просительно. — Тут старичок проживает, Михаил Семенович. Можно его повидать?

— Семеныча-то? Да навряд ли. Уехал он.

— А мы с ним договорились… Когда же это он?

— Ни свет ни заря. Меня разбудил, говорит: «К снохе поеду в Ногинск. На огороде помочь просит». Через десять дней обещал быть.

— Жаль. Он мне позарез нужен.

— А я заменить его не могу? — игриво спросила молодица.

Саша отчаянным глазом осмотрел ее и сказал задумчиво:

— А что ж… Есть над чем подумать…

— Думай не думай, солдатик, сто рублей — не деньги. Зачем тебе думать-то? — До ужаса рисковой была молодица — уже знала, что понравилась.

— Умный потому что, — ответил, чтобы ответить, Саша и спросил нахально, вспомнив свой неземной красоты наряд: — Звать-называть как тебя буду?

— Нинель.

— Лучше Нинон, — задумчиво поправил ее Саша. — Я буду звать тебя Нинон. Жди меня через пару деньков, Нинон.

— А сегодня что же?

— Сегодня дел по горло, — с искренним огорчением объяснил Саша. — Сегодня мне гулять положено.

— Тогда гуляй отсюда, — грубо посоветовала Нинон и взялась за лопату. Саша в неопределенности еще немного потоптался у забора, а потом, махнув рукой, заявил горько Алику:

— Нас не поняли, дружок. Пойдем искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок.

Уголок они искали на привычном пути: Ленинградское шоссе, улица Горького, Пушкинская площадь.

— Не пойду! — свистящим шепотом кричал Алик и вырывался. А Саша за руки тянул его в «Асторию».

— Да ты что, дурачок! Такой сегодня день! Посидим, поедим.

— Я не голоден.

— Ты жульен когда-нибудь ел?

— А что это такое?

— Из интеллигентной семьи, а село! — весело изумился Саша и затолкал слабо сопротивлявшегося из-за обнаруженного вдруг собственного невежества Алика в ресторанный подъезд.

— Мест нет! — строго предупредил швейцар.

— Нам найдут, — беспечно ответил Саша.

— И вашему товарищу рановато по ресторанам-то…

— В самый раз, — отрубил Саша и нехорошо глянул на швейцара: сквозь и одновременно как бы мимо.

Взгляд этот означал, что Саша уже не видит перед собой человека, а видит он всего лишь препятствие, которое ему, солдату, позволено преодолевать любым способом. Любым. Поняв, что далее препятствовать без риска невозможно, швейцар возгласил:

— Прошу!

— Может, не пойдем? — нудил Алик.

— Да замолчи ты!

В зале Саша заметил знакомого официанта и поманил его пальцем. Тот на миг задумался, узнал, подбежал.

— Столик на двоих, закуску, жульены, двести пятьдесят. Действуй, Гриша.

Гриша окинул критическим взором Алика, но возражать не стал: усадил за малый стол у колонны, расставил приборы и исчез.

— Нравится тебе здесь? — спросил Саша.