Страница 9 из 18
К. снял со стены какую-то картинку и вместо нее повесил на гвоздик письмо: в этой комнатенке ему предстоит жить, значит, и письму тут висеть.
Потом он спустился обратно в залу, где Варнава уже сидел с помощниками за одним столом.
— Вот ты где, — сказал К. без видимого повода, просто так, потому что рад был снова увидеть Варнаву.
Тот сразу вскочил. Но и все мужики, едва К. вошел, тоже как по команде поднялись, норовя подступить поближе, видно, у них в привычку входило чуть ли не бегать за ним по пятам.
— Да что вам всем от меня надо? — прикрикнул на них К.
Ничуть не обидевшись на окрик, они медленно разбрелись по своим местам. А один, отходя, с невнятной ухмылкой, которая и на другие лица тут же перекочевала, пояснил:
— Так ведь все время чего-нибудь новенькое услышишь, — и даже облизнулся, словно «новенькое» для него лакомство.
К. мог бы бросить в ответ что-нибудь примирительное, однако не стал, пусть побаиваются и уважают, это хорошо, но едва он присел возле Варнавы, как тотчас почувствовал затылком чье-то дыхание, это опять был один из мужиков, которому, как он объяснил, якобы понадобилась солонка. К. от ярости даже ногами затопал, и мужик, забыв про солонку, очертя голову кинулся прочь. Видно, с ним, пришлым, и вправду нетрудно справиться: достаточно напустить на него всех этих мужиков, ведь назойливое любопытство одних казалось даже худшим злом, чем угрюмая замкнутость других, хотя и за назойливостью любопытных таилась все та же замкнутость, — вздумай К. подсесть к их столу, они немедля встанут и разойдутся. Только присутствие Варнавы удерживало К. от того, чтобы на них наорать. Тем не менее он с угрожающим видом обернулся — оказалось, все они тоже на него смотрят. Но когда он оглядел их всех, сидящих вот так, каждый на особицу, не переговариваясь, без видимой общности и связи друг с другом, объединенных лишь тем, что все они, как один, на него глазеют, ему почудилось, что вовсе не злоба заставляет их следить и следовать за ним столь неотвязно, что они, быть может, и вправду чего-то от него хотят, только сказать не умеют, а если и не хотят, то все равно это не злоба, а только ребячливость — ребячливость, которая, похоже, у всех тут в повадке, вон и трактирщик, разве не ребячлив он сейчас, когда, замерев на месте и испуганно обхватив ладонями кружку пива, которую нес кому-то из гостей, во все глаза смотрит на К. и даже прослушал сердитый окрик своей сварливой супруги, что высунулась из раздаточного окошка кухни.
Чуть успокоившись, К. повернулся к Варнаве, помощников он сейчас охотнее всего отослал бы прочь, да как-то не находилось предлога.
— Письмо, — начал К., — я прочел. Ты знаешь, о чем оно?
— Нет, — ответил Варнава. Но глаза его, казалось, говорят больше, чем слова.
Может, К. и тут только мерещится доброе, как мерещится в мужиках злое, но благотворность присутствия Варнавы была явной, он ее чувствовал.
— В письме и о тебе тоже речь, тебе предстоит теперь быть вестовым между мною и начальством, вот я и подумал, может, тебе известно, о чем письмо.
— Мне, — отвечал Варнава, — только велено вручить письмо, дождаться, пока ты его прочтешь, и доставить ответ, письменный или устный, если ты сочтешь нужным ответить.
— Хорошо, — сказал К. — Писать ничего не понадобится, передай господину начальнику… как, кстати, его фамилия? Я подпись не разобрал.
— Кламм, — отозвался Варнава.
— Так вот, передай господину Кламму мою благодарность за прием и оказанную мне особую любезность, которую я, человек здесь новый и ничем пока себя не проявивший, весьма ценю. Я всецело в его распоряжении. Никаких особых пожеланий у меня на сегодняшний день нет.
Варнава, выслушав ответ с предельным вниманием, попросил у К. разрешения его повторить, К. разрешил, и Варнава повторил все слово в слово. После чего встал, намереваясь распрощаться.
К., и прежде испытующе вглядывавшийся в это лицо, теперь всмотрелся в него напоследок. Варнава был примерно того же, что и К., роста, однако взгляд его, казалось, смотрит чуть свысока, но без всякой гордыни — невозможно, к примеру, представить, чтобы этот человек вздумал кого-то стыдить. Конечно, он всего лишь посыльный, не знает даже содержания писем, которые разносит, однако его взгляд, его улыбка, его поступь, казалось, тоже несут в себе некую весть, пусть сам он о ней не ведает. И К. протянул Варнаве руку, что явно того обескуражило — он-то хотел всего лишь поклониться.
Едва он ушел, — перед тем как отворить дверь, он, уже навалившись на нее плечом, замер на секунду и взглядом, который ни к кому по отдельности вроде бы не относился, обвел напоследок всю залу, — К. сказал помощникам:
— Пойду возьму из комнаты свои записи, обсудим ближайшие дела.
Оба вскочили, намереваясь пойти за ним.
— Останетесь здесь! — приказал К.
Они тем не менее все еще порывались идти. К. пришлось повторить приказ настоятельнее. В прихожей Варнавы не было. Но он ведь только что вышел! Однако и перед домом — опять повалил снег — К. посыльного не увидел.
— Варнава! — крикнул он.
Никакого ответа. Может, он в трактире? Пожалуй, больше ему и негде быть. Тем не менее К. еще раз что есть мочи выкрикнул его имя, громовым раскатом прокатившееся в ночи. И вдруг откуда-то издали донесся слабый отклик — вон, оказывается, сколько он уже отмахал. К. кликнул еще раз и сам пошел на голос Варнавы; когда они встретились, трактира позади не было видно.
— Варнава, — сказал К., не в силах унять дрожь в голосе, — я хотел еще кое-что тебе сказать. Я подумал, нескладно получится, если в своих сношениях с Замком я буду зависеть только от твоих приходов, а ты будешь являться, когда тебе вздумается. Если бы сейчас я чудом тебя не вернул — ты не ходишь, а летаешь прямо, я думал, ты еще в трактире, — кто знает, сколько бы мне пришлось потом тебя дожидаться.
— Но ты ведь можешь, — отвечал Варнава, — попросить начальника, чтобы я приходил в определенное время, какое ты установишь.
— Этого тоже недостаточно, — возразил К. — Мне, может, целый год ничего не понадобится, а потом, только ты уйдешь, как раз неотложная оказия и возникнет.
— Значит, мне доложить начальнику, чтобы с тобою другую связь установили, не через меня?
— Да нет же, — перебил его К., — совсем нет, это я так, к слову, сейчас-то я, по счастью, успел тебя вернуть.
— Может, вернемся в трактир, — предложил Варнава, — и ты дашь мне там новое поручение? — И двинулся было в сторону трактира.
— Да нет, Варнава, — сказал К., — в этом нет нужды, лучше я пройдусь с тобой немного.
— Но почему ты не хочешь вернуться в трактир? — удивился Варнава.
— Эти люди там, они мне мешают, — признался К. — Мужики эти назойливые, ты сам видел.
— Так в комнату к тебе можно пройти, — предложил Варнава
— Это комната прислуги, — отмахнулся К., — грязная, затхлая; я потому и захотел с тобой пройтись, чтобы там не сидеть, только вот, — добавил он, окончательно преодолевая нерешительность, — позволь мне за тебя ухватиться, вон как ты лихо вышагиваешь…
И К. ухватил Варнаву под руку. Кругом чернела тьма, лица Варнавы К. не видел, даже силуэт различал смутно, а руку он еще раньше пытался нащупать, да не вышло.
Варнава подчинился его желанию, и они шли теперь прочь от трактира. [Как странно, что образ этого человека, каким он представал в сознании К., ему самому казался далеким от действительности, словно перед ним не один человек, а двое, и словно только один К., но никак не действительность, способен этих двоих различать, — и еще К. подумал, что, наверно, вовсе не его бесхитростная уловка, а только его растерянное, исполненное робкой надежды лицо, которое Варнава, должно быть, даже в ночи сумел разглядеть, побудило посыльного взять его с собой. Только в этом К. и черпал теперь надежду, ибо в остальном…] Однако К. чувствовал, что, несмотря на все старания, идти с Варнавой в ногу он не в силах и поневоле висит на нем обузой; выходит, даже в самых обычных обстоятельствах из-за такого, казалось бы, пустяка все может рухнуть, тем более в здешних переулках, где К. давеча утонул в сугробах и где Варнаве, чего доброго, пришлось бы попросту выносить его на руках. Впрочем, сейчас К. гнал от себя подобные мысли, да и молчание Варнавы утешало его; раз они идут молча, значит, и Варнава согласен: одно только их продвижение вперед — и то имеет какой-то смысл и может считаться общим делом.