Замок (переводчик Рудницкий)

— И вправду, — сказала трактирщица, глянув на К. совсем уж свысока, — вы иной раз мне мужа моего напоминаете, такой же упрямец и ребенок. Вы всего несколько дней здесь, а полагаете все знать лучше нас, местных, лучше меня, пожилой женщины, и лучше Фриды, которая в «Господском подворье» столько всего повидала и слышала. Не спорю, может, иной раз и можно чего-то добиться вопреки предписаниям и обычаю, я сама ничего подобного не видывала, но, говорят, случаи бывали, может быть, но даже если такое возможно, то происходит оно совсем не таким манером, каким вы это делаете, вечно твердя лишь «нет» да «нет», во всем полагаясь только на свою голову и самых доброжелательных советов слушать не желая. Думаете, я о вас пекусь? Да разве я о вас беспокоилась, когда вы один-то были? Хотя, наверное, надо было еще тогда вмешаться, глядишь, кое-чего удалось бы избежать. Единственное, что я еще тогда мужу своему про вас сказала: «Держись от него подальше!» Мне бы и самой себе нынче впору то же самое сказать, если бы Фриду в вашу судьбу не затянуло. Только ей одной — нравится вам это или нет — вы обязаны моей заботливостью и даже уважением моим. А потому права не имеете просто так от меня отмахиваться, ведь я единственная, кто о малютке Фриде по-матерински печется, а значит, вы передо мной за нее в ответе. Возможно, Фрида и права, и все, что случилось, случилось по воле Кламма, только про Кламма я знать ничего не знаю, говорить с ним никогда не смогу, он для меня совершенно недоступен, а вы вот сидите тут, держите на коленях мою Фриду, тогда как вас-то самого — с какой стати мне об этом умалчивать? — держат здесь только по моей милости. Да-да, по моей милости, попробуйте-ка, молодой человек, если я вам на порог укажу, найти в деревне хоть какое-нибудь пристанище, даже и в собачьей конуре.

— Спасибо за откровенные слова, — сказал К., — я вполне вам верю. Вот, значит, до чего ненадежно мое положение, а вместе с ним, выходит, и положение Фриды.

— Нет! — яростным вскриком перебила его трактирщица. — Положение Фриды с вашим положением никак не связано. Фрида все равно что член моей семьи, и никто не смеет называть ее положение в моем доме ненадежным.

— Хорошо, хорошо, — не прекословил К., — я и тут с вами согласен, тем паче что Фрида по не ясным для меня причинам, похоже, слишком вас боится, чтобы вставить хоть слово. Остановимся пока на мне одном. Положение мое крайне ненадежно, вы сами этого не отрицаете, наоборот, всячески стараетесь мне это доказать. Но, как и во всем, что вы говорите, вы правы только по большей части, однако не полностью. Я, к примеру, знаю место, где меня ждет вполне приличный ночлег.

— Это где же? Где? — вскричали трактирщица и Фрида в один голос и с таким нетерпением, будто для их жадного любопытства имелась какая-то общая и особая причина.

— У Варнавы, — ответил К.

— У этой голытьбы! — воскликнула трактирщица. — У распоследней подзаборной голытьбы! У Варнавы! Нет, вы слыхали, — и она обернулась в угол на помощников, но те давно оттуда вышли и плечом к плечу стояли за спиной у трактирщицы, которая, узрев их и словно ища опоры, даже схватила одного за руку, — вы слыхали, с кем этот господин якшаться изволит! С семейкой Варнавы! Разумеется, там-то его на ночлег пустят, по мне, так лучше бы он там и заночевал, чем в «Господском подворье». Но вы-то оба где были?

— Госпожа трактирщица, — встрял К., прежде чем помощники успели что-либо ответить, — это мои помощники, вы же обращаетесь с ними так, словно помощники они ваши, а ко мне приставлены в сторожа. Что до всех прочих ваших суждений, то я готов самым учтивым образом по меньшей мере спорить, но только не по поводу моих помощников, уж тут-то все ясно как день. А потому прошу вас с моими помощниками не разговаривать, если же этой просьбы вам мало, я запрещу помощникам вам отвечать.

— Выходит, мне с вами и поговорить нельзя, — бросила трактирщица помощникам, и все трое рассмеялись, трактирщица с легкой издевкой, но куда более безобидной, чем К. ожидал, помощники же на свой обычный лад — ни к чему не обязывающим и заранее снимающим с них всякую ответственность смехом.

— Ты только не сердись, — сказала Фрида, — и пойми наше волнение правильно. В конце концов, если угодно, мы только Варнаве обязаны тем, что обрели друг друга. Когда я в первый раз увидела тебя в буфетной — ты вошел под ручку с Ольгой, — я хоть и знала о тебе кое-что, но в целом ты был мне совершенно безразличен. То есть не только ты был мне безразличен, а почти все, почти все на свете было мне безразлично. Вообще-то я, конечно, и тогда многим бывала недовольна, а кое-что меня просто злило, только какое это было недовольство, какая там злость! К примеру, оскорбит меня кто-то из посетителей — они в буфетной вечно ко мне приставали, ты и сам этих мужланов видел, а приходили и похлеще, слуги Кламма еще ничего, — так вот, оскорбит меня кто-нибудь, а для меня это что? Да почти ничто, словно много лет назад случилось, да и то не со мной, словно я только понаслышке это знаю и забыла почти. Нет, не могу описать, даже представить себе всего этого уже не могу — настолько все изменилось с тех пор, как Кламм меня бросил…

И, оборвав свой рассказ, Фрида печально понурила голову, сложив руки на коленях.

— Вы посмотрите, — воскликнула трактирщица с таким видом, будто это не она говорит, будто это голос Фриды все еще через нее вещает, она, кстати, и придвинулась к Фриде поближе и сидела теперь с ней совсем рядом, — вы посмотрите только, господин землемер, к чему ваши дела приводят, и помощники ваши, с которыми мне, оказывается, уже и говорить нельзя, тоже пусть посмотрят себе в назидание. Вы вырвали Фриду из счастливейшего блаженства, какое она могла изведать в жизни, и удалось вам это лишь потому, что Фрида, с ее детской, непомерно сострадательной душой, просто не смогла спокойно глядеть, как вы за руку Ольги уцепились и, значит, всей Варнавиной семейке в полон угодили. Она вас спасла — а собой пожертвовала. А теперь, когда случилось то, что случилось, и Фрида все, что имела, променяла на счастье сидеть у вас на коленях, вы являетесь сюда и козыряете тем, что, оказывается, имели возможность разок переночевать у Варнавы. Желая, очевидно, этим доказать, насколько вы от меня независимы. Что ж, оно и правда: если б вы и в самом деле у Варнавы переночевали, вы бы настолько были от меня независимы, что вам пришлось бы немедленно, сию же секунду, выметаться из моего дома.

— Не знаю, какие такие у семейства Варнавы грехи, — сказал К., осторожно снимая Фриду, которая и теперь покорилась как неживая, с колен и пересаживая на кровать, после чего встал. — Может, вы и в этом правы, но в чем безусловно прав я, так это в том, что просил наши с Фридой дела предоставить выяснять нам самим. Вы тут поначалу что-то говорили о любви и заботе, но не больно-то много любви и заботы я заметил, зато ненависти, издевки и желания выставить меня вон — сколько угодно. Если вы замыслили нас с Фридой разлучить, то взялись за это довольно ловко, только, думаю, все равно вам это не удастся, а даже если и удастся — позвольте и мне разок прибегнуть к невнятной угрозе, — вы горько об этом пожалеете. Что до жилья, которое вы мне предоставили, — если не ошибаюсь, вы имеете в виду вот эту мерзкую конуру, а не что-то другое, — то я не вполне уверен, что сделали вы это по доброй воле, скорее, похоже, на сей счет имеется указание графских властей. Так я доложу, что мне здесь от квартиры отказано, и, когда мне определят другое место жительства, вы сможете вздохнуть с облегчением, а я и подавно. Ну а теперь мне пора — по этому да и по другим делам — к сельскому старосте, прошу вас, хотя бы Фриду теперь пощадите, ее ваши, с позволения сказать, материнские речи и так вполне доконали. После чего он обернулся к помощникам.

— Пошли, — сказал он, снимая с гвоздика письмо Кламма и направляясь к двери.

Трактирщица наблюдала за ним молча и, только когда он взялся за дверную ручку, молвила:

— Господин землемер, на дорожку только еще одно напутствие хочу вам дать, ибо какие бы речи вы тут ни вели и как бы меня, пожилого человека, ни норовили оскорбить, все-таки вы для меня будущий муж Фриды. Только потому и говорю вам, что насчет порядков здешних вы ужасающе несведущи, просто голова кругом идет, как вас послушаешь да про себя сравнишь ваши рассуждения, мысли ваши с истинным положением дел. И поправить это незнание одним махом никак нельзя, может, его вообще уже не поправишь, однако многое все-таки можно улучшить, если вы хоть чуточку мне поверите и свою неосведомленность постоянно будете в уме держать. Вы бы тогда, к примеру, сразу ко мне справедливее относиться стали и начали бы прозревать, какой ужас я пережила — и до сих пор от него толком не оправилась, — когда осознала, что моя малютка, можно сказать, бросила орла ради того, чтобы связаться со слепым кротом, хотя истинное соотношение величин и того хуже, гораздо хуже, просто я изо всех сил стараюсь о нем позабыть, иначе и слова бы спокойно с вами сказать не могла. Ну вот, опять вы сердитесь. Нет, не уходите, хотя бы одну просьбу еще выслушайте. Куда бы вы ни пошли, постоянно помните, что вы самый незнающий, и будьте начеку: здесь, у нас, где присутствие Фриды оберегает вас от всех бед, можете потом облегчать сердце и молоть все, что душе угодно, можете, к примеру, изображать нам, как намереваетесь побеседовать с Кламмом, вот только там, на людях, умоляю, ничего такого не делайте.