Страница 56 из 100
Я все еще дрожал, когда они уходили из парка, отец и Чарли, а между ними Лили. Их силуэты все уменьшались и уменьшались и наконец совсем исчезли в темноте. Я посмотрел на парней. Они шли все вместе, и товарищи с двух сторон поддерживали Томми.
Зловещая тишина опустилась на парк. Высоко в небе плыла маленькая луна. Со всех сторон, словно строгие, неулыбчивые часовые, меня обступили деревья. Мне было стыдно и неприятно. Я знал, что во всем, что произошло сейчас, виноваты не только Томми Джемисон и Берт Джонсон, но в какой‑то мере и я.
Потом я вспомнил, что меня давным — давно ждут дома, и побежал, чувствуя тяжесть на сердце от тайного сознания своей вины.
ЭДИТ ДИСМЭК
ПРОДАЖА ГОЛОДНОГО ГЕРБЕРТА (Перевод С. Дзенит)
Они ехали рядом через луг, поводья были ослаблены, позвякивали кольца на уздечках, и уже во второй раз в это утро Макс обратил внимание, что его маленькая дочка ведет себя как‑то слишком сдержанно. Он думал о причине этой сдержанности: то ли после первого года, проведенного в школе, она снова старалась привыкнуть к домашней обстановке, то ли общение с другими, более светскими людьми приглушило в ней детскую восторженность, то ли в школе она так тосковала по дому, что теперь замкнулась в себе. Вся она стала какой‑то натянутой, напряженной, скрытной, так что трудно было догадаться, о чем она думает.
Ему же казалось, что такому чудесному утру нельзя не радоваться. С вершины холма небо было похоже на голубую чашу, наполненную хлопьями взбитых сливок, а на горизонте, словно очертания крепости, четко вырисовывалась линия гор. Прямо перед всадниками, совсем низко стрелой проносились птицы, слышался задорный лай двух сторожевых псов, когда они забегали вперед и обнюхивали пни или гонялись за зайцем. Под легким ветерком по траве шли зеленые волны и, словно в танце, трепетали листья на деревьях.
Спустившись с холма, они увидели на краю долины, поросшей диким просом, упитанных молодых бычков, которых искал Макс. Они придержали лошадей. Заглядывая в глаза Нонни, Макс сказал:
— Ну как, славные бычки?
— Да, — согласилась она. — Как будто ничего.
— Подросли немного с тех пор, как ты уехала?
— Да, подросли.
— Вот что значит хорошие корма, видишь?
— Да, вижу. Будешь их продавать на ближайших торгах?
— Пожалуй, буду.
Они внимательно рассматривали бычков, как опытные торговцы. Потом Макс сказал:
— А по — твоему стоит их продавать?
— По — моему стоит.
— Я тоже так решил. Сейчас цены высокие, а потом вдруг может наступить засуха, нет смысла держать слишком много скота.
Он всегда разговаривал с Нонни, как мужчина с мужчиной, будто находил нужным советоваться с ней. Это и волновало и радовало ее, она чувствовала, что нужна ему, что заменяет ему сына, которого у него никогда не было.
— Вот тебе и плата еще за один учебный год, — сказал он шутливым тоном. — Хороши бычки, правда?
— Очень! Продай их, пока я здесь, папочка! — Немного погодя она спросила о том, о чем, казалось, думала все утро: — Ты продал Голодного Герберта в последней партии?
— Да, продал и деньги получил за него хорошие!
— Правда? Сколько, пап?
Она быстро повернулась к нему, и лицо ее, такое равнодушное до этой минуты, вдруг просияло. Он засмеялся, поддразнивая ее:
— A — а, вот что тебе хочется знать! Нет, торговец никогда не говорит своей цены.
Ее лицо опять стало скучным, безжизненным, и он подумал: «Я ее чем‑то обидел».
Отвернувшись и упорно глядя равнодушными глазами на холмы, она сказала:
— Ты обещал дать мне половину того, что получишь за Голодного Герберта, если я его выращу.
— Но ты уехала в школу и бросила его на мое попечение. Я говорил: «если ты вырастишь».
— Я и вырастила, — сказала она запальчиво. — Я сделала самое трудное. Он совсем погибал, а я дважды в день кормила его. Ты сказал, что, если я спасу его, отдашь мне половину денег.
— Слушай, Нонни, ты же получила раз в десять больше! Подумай, во сколько обходится твое ученье. Мне… мне иногда нелегко бывает платить.
Она промолчала. Ему было больно видеть ее такой хмурой и обиженной.
— Ты ведь понимаешь, правда? — спросил он. Но она только тряхнула головой, продолжая смотреть на холмы.
— Ты уже большая и должна понять. Ты же знаешь, как дорого сейчас стоит образование. Тут и плата за ученье, и дополнительные расходы, и за форму надо платить, и за спортивные занятия. Я думал, ты обрадуешься, что Голодный Герберт помог нам расплатиться за все.
Он заметил, что Нонни глотнула, словно в горле у нее застрял комок, но ничего не сказала. Она повернула свою лошадь к дому, и он молча поехал за ней.
«Вот они, современные дети! — думал он. — Всегда чем-нибудь недовольны». У него‑то самого не было родителей, которые бы потворствовали его капризам, посылали в школу, дали бы ему возможность стать на ноги. С четырнадцати лет ему пришлось работать и бороться за жизнь, а потом началась война, и он навсегда расстался с мечтой выучиться какому‑нибудь ремеслу, получить специальность. Потом он вернулся домой, и снова пошла трудная жизнь. А нынешняя молодежь хочет получить все сразу, да еще чтоб им все досталось готовеньким, без всякого труда. Нет, тут он потакать Нонни не станет! Правда, он обещал ей половику денег за теленка, если она будет ухаживать за ним, если вырастит его, но ведь, в сущности, ему самому пришлось ходить за ним! И ему все время так нужны были деньги! Тем более, что в конце концов он истратил их на нее же.
— Ну, беги к маме, — сказал он, когда они слезли с лошадей у ворот. — Я сам расседлаю.
Он смотрел, как она идет по дорожке — маленькая, крепкая, в коричневато — желтых бриджах и желтой рубашке, детские шпоры внушительно позвякивают, когда она крепко ступает на каблучки. И все же видно было, что вся уверенность с нее слетела, что она обижена и глубоко разочарована.
«Нет, к черту! — подумал он, снимая седла. — Зачем мне без конца копаться в ее переживаниях?»
К вечеру, когда разъехались гости, она спустилась в сад и остановилась у ворот. Там в высокой траве резвились три теленка. Брыкаясь и пригибая головы, они старались боднуть друг друга. «Какие красивые», подумала Нонни. Херфордские бычки. Рыжие с белыми мордами — как раз такие ей нравились. Совсем как Голодный Герберт.
Вдруг она расплакалась. Но гордость не позволяла ей плакать, и девочка изо всех сил зажмурила глаза, сдерживая слезы. Она чувствовала, что ее предали, обманули. Не надо ей и сотни подарков, пусть ей только отдадут деньги, которые она заработала своим трудом.
Она стояла у ворот до тех пор, пока телятам не надоело играть. Они улеглись в углу, свернувшись рядышком; куры слетелись на насест под грушевым деревом; в небе выступили звезды. Нонни видела, как в доме один за другим зажигались огни, оттуда слышался стук посуды и звон серебра. Мать позвала ее с веранды, она откликнулась, потом пошла в ванную умыться.
На другой день отец сказал:
— Я решил продать двадцать бычков. Мы отберем и погоним их на торги в пятницу. Хочешь поехать со мной?
— Хочу, — сказала она, — очень хочу!
— Отлично, но смотри, день будет тяжелый.
— Ничего, выдержу. — Она обернулась к матери, живая, веселая, как всегда: — Можно мне поехать?
— Что ж, если отец считает, что ты не слишком устанешь…
— Ничего, не устанет! — сказал он. — Она ведь у меня единственный помощник.
В пятницу на рассвете они погнали скот. По дороге слушали, как, просыпаясь, распевали птицы, переезжали вброд прозрачные ручьи, сдерживали норовистых бычков, пока не подтягивалось все стадо. Ехали они медленно, по пути им встречались другие стада, которые тоже гнали на ярмарку. Солнце поднималось все выше, пыль вилась за ними следом.
— Познакомьтесь с моим помощником, — говорил отец, и мужчины с серьезным видом приподнимали шляпы или подсмеивались, что помощник такой маленький.