Страница 36 из 100
Ни одно из лекарств Ванги не помогало от этой ужасной болезни; и все же, когда люди его племени говорили о том, чтобы собраться всем вместе и уничтожить поселение белых, это гнойное гнездо заразы, он останавливал их: «Они хуже муравьев, — говорил он, качая головой, — одного убьешь, а сотни других приползут на его место. Не трогайте их. Я сам поговорю с их Великим Вождем».
И он взял с собой молодого Вирриндидгу, которого белые звали Биллисмит. Еще маленьким его увезли на юг в школу, научили говорить, как в книгах, и нарядили в одежду, какую носят белые. Потом он стал жить в их доме и ездить на их лошадях, потому что он был маленький и легкий, и даже самая норовистая лошадь не могла его сбросить. Многие белые охотно платили деньги и собирались толпами смотреть, как он, смеясь, скакал на лошади, которая брыкалась и носилась, как безумная, только что наизнанку не выворачивалась. Но белые хозяева забирали все деньги себе. Когда же Биллисмит взял немного денег из ящика за воротами и купил себе папирос, шоколада и фруктов в жестянках и замороженного молока, полиция забрала его и посадила в тюрьму, а потом ему пришлось вернуться к своему племени на север.
К Белому Вождю в Эллиспринге не так‑то легко было попасть, потому что он всегда велел передавать через людей, сидящих в других комнатах, все, что хотели сказать ему. Но Ванга вытащил бронзовую дощечку, которую ему подарили белые, и, показав ее, сказал: «Мне нужно говорить только с самим Великим Вождем, потому что я — Великий Король всех уоррамунгов». Он отлично понимал, что поступает неправильно, называя себя так, но надеялся, что духи его предков поймут, что он сказал это не из хвастовства, а просто чтобы люди, имеющие власть, выслушали его.
И вот наконец человек, которого звали Представителем Администрации, принял его.
— Скажи ему так, — обратился Ванга к молодому Вирриндидге: — Послушай, Белый Вождь, почему ты разрешаешь своим людям так обращаться с моим племенем? Давно еще полиция подписала со мной мир, и на бумаге с нарисованными колодцами и горами они отметили границу. Они сказали: «Это будет ваша страна. В ней ни один белый не будет стрелять птиц и зверей и не позволит своим животным поедать траву и мутить воду. И белые не сойдут с дороги Телеграфных Столбов, а будут только проезжать через вашу страну по ней». Но ваша бумага лживая, закон ваш не выполняется и белые кишат кругом, как муравьи, и оскверняют страну уоррамунгов, даже горы сравнивают с землей и забираются в ее недра из‑за маленьких лучиков солнца, которые вы называете золотом. Это не хорошо, ибо все знают, что Земля — Жена Солнца и без его семени она бесплодна. Если вы будете вынимать золото из чрева нашей земли, все станет бесплодным: перестанут расти деревья, умрет трава и пересохнут реки. Я сам лечу людей своего племени, я вызываю для них дождь, а золотые жилки в слоистых камнях показывают солнцу, куда лить слезы из туч. Ты — Великий Вождь, ты можешь приказать своим людям уйти из моей страны и не трогать золота. Вели им убрать свой ром, который околдовывает наших молодых женщин, так что они не хотят оставаться с мужьями, а пьют с белыми мужчинами, и белые мужчины заражают» их, а они потом заражают наших сильных мужчин, так что те больше не могут бегать и бросать копье, а должны ходить с мешочком и попрошайничать в полиции. Скажи же своим людям— пусть они уйдут, уйдут, уйдут!!!
И Великий Белый Вождь, медленно кивая и приятно улыбаясь, сделал значки на бумаге, и Ванга вышел под палящее солнце с гордо поднятой головой; он пошел обратно вдоль Телеграфных Столбов сообщить старейшинам о своей победе.
И не успела еще смениться одна луна, как полиция выехала в горы, к племени Ванги, и велела собрать весь народ, чтобы они выслушали, что им скажут. Два дня потребовалось, чтобы посланцы с деревянными резными палочками обежали все селения и собрали народ. Полицейские тем временем раскинули поблизости лагерь, и мальчишки — туземцы кормили травой их стреноженных лошадей.
— Все тут? — спросил сержант, когда народ собрался.
— Все, — ответил Биллисмит.
— Ну, слушай, кажется, ты здесь смекалистей всех. Учился в школе на юге, да? Хорошо. Вот приказ Начальника всех туземцев. Эта резервация должна быть перенесена на пятьдесят миль дальше на запад, понятно?
— Как же это? — возразил Ванга, когда ему объяснили, в чем дело. — Как можно перенести землю? Ведь она принадлежит нам, вот эта самая земля, именно эта, а не другая. Это земля наших отцов, земля, на которой мы выросли и в которую вернется наш прах, когда наши души соединятся с душами наших отцов; та земля, которую мы знаем и любим, и любим все, что на ней: деревья и птиц, каждую букашку, ползающую по нашей земле. Вы говорите «перенести»! Как можно перенести холмы и деревья, ручьи и горы, песок и траву?
Когда Биллисмит перевел все это сержанту, тот сказал:
— Я не собираюсь спорить с вами. У меня приказ переселить вас на запад. Вам отведено больше земли, чем здесь, там есть пища, есть вода и много кенгуру и хлебных деревьев. Вам будет хорошо. А во время засухи, когда нечего есть и нет дичи, вы всегда можете прийти в участок и получить провизию. Что вам еще нужно?
Услышав это, Ванга плюнул и с такой силой ударил копьем, что оно наполовину вошло в землю и, задрожав, сломалось. Схватив отломанную часть, Ванга злобно замахнулся ею в сторону Теннантс — Крик.
— Ты им скажи, чтоб они убирались! Им скажи, а не нам! Они тут чужие, они захватчики! Эта земля наша, наша, наша! Слышишь?! — закричал он.
Но тут полицейский выбил сломанное копье у него из рук и сказал:
— Замолчи, старик. Так не разговаривают с полицией, понял? Заткнись, старый грязный чурбан, а то я покажу тебе!
А сержант рассмеялся.
— Пошли, хватит болтать! Слышите, небось тут многие соображают по — английски! Пошли, пошевеливайтесь. Я должен проводить вас на новое место.
Полицейские стали подталкивать их, и женщины одна за другой, пугливо озираясь, подхватили узелки и детей, мужчины забрали копья, и все племя потянулось по дороге. Полицейские, болтая и покуривая, ехали сзади и следили за отстающими туземцами, чтоб те не вздумали удрать обратно.
Неделю назад прошел дождь, и к вечеру они добрались по дороге Телеграфных Столбов до водоема, где устроились на ночлег. Полицейские установили ночное дежурство.
На другой день они дошли до источника в горах, и полицейский сказал Ванге, что здесь будет их основное стойбище, и показал границы его новых владений. Молча слушал Ванга это сообщение, пока ему переводил Вирриндидга, молча кивал, а голова его все ниже и ниже опускалась на впалую грудь.
Когда полицейские уехали и все стихло и когда все заснули, Ванга поднялся с нового одеяла, подаренного ему полицейскими, и бесшумно, как призрак, исчез между деревьями. Обратно по знакомым тропам несли его старые ноги, как будто он видел в темноте. Он шел через холмы к своим родным местам… А там, на старом месте, где он выслушал приговор о выселении своего племени, он схватил обеими руками новый топор, который дал ему сержант, низко опустил его, повернув острием кверху, и, взмахнув изо всей силы, ударил себя прямо в лоб.
Одного нельзя было у него отнять — права, чтобы его кости покоились в земле, родившей его.
Е. О. ШЛЮНКЕ
ЧУДО МАТУШКИ ШУЛЬЦ (Перевод Н. Седугиной)
У Хильды Клемм полное нежное лицо. В ее голубых глазах тревога, в голосе слышатся заискивающие нотки, но все это не производит ни малейшего впечатления на коварную рябую курицу, которая сошла с гнезда за неделю до того, как должны были вылупиться цыплята. Вместе с такими же бессовестными наседками рябая курица только и делает, что ходит целыми днями за петухом. Идет 1904 год, инкубаторов на риверайнской ферме нет и в помине, поэтому Хильда полностью зависит от настроения рябой курицы.
Хильда смотрит на яйца и думает о пушистых маленьких птенцах: ведь им скоро пора выйти на свет, а сейчас у них пытаются отнять жизнь. И снова Хильда следит за курицей — до чего же она беззаботна и ветрена. В голубых озабоченных глазах Хильды слезы. Ее печалит не только то, что она может потерять десять цыплят, которые со временем приносили бы доход. Нет, но курица нарушила священный и непреложный закон, гласящий, что жизнь должна породить жизнь. «Плодитесь и размножайтесь», — так проповедует пастор. Это правило Хильда никогда не подвергала сомнению и уже начала претворять его в жизнь, хотя она замужем всего шесть месяцев.