Страница 35 из 100
Как раз в это мгновение ропот разгневанной земли стал гораздо слышней, но Билл был так увлечен своими доводами и уговорами, что даже не заметил этого. А Джим — тот больше вслушивался в гул породы, чем в слова напарника, хотя и не сводил с него глаз. Где‑то в неразличимой дали к зловещей мешанине звуков присоединился треск, похожий скорее на скрип деревянных крепей, чем на скрежет камня. Билл, однако, продолжал говорить:
— Конечно, иной раз жутковато. Я в последнее время, может, и сам стал больше обращать на это внимание. А все из‑за того, что ты вечно трясешься, как в лихорадке. Когда работаешь в этакой проклятущей дыре, хочется, чтобы рядом был товарищ: перекинулся словечком — глядишь, и забыл, какое тут паршивое место. На кой черт, спрашивается, самим отравлять себе жизнь!
Но теперь Джим уж и вовсе перестал его слушать. Скрип громадных, в милю длиной, пластов породы отдавался в его ушах прерывистым дыханием бьющегося в путах подземного великана. Мелкие чешуйки породы посыпались позади Билла и неслышно упали на отбитую руду. А наверху, над самой его головой, точно челюсть гигантского голодного хищника, медленно отваливалась огромная, с острыми краями глыба. И тут Джиму показалось, что тело его словно отделилось и ушло куда‑то в сторону, тогда как сам он стоит и смотрит… Исчезла напряженность. Даже страх — и тот пропал.
— Ну как, будем считать, что поладили? — предложил Билл.
И в ту же секунду из трещины над его головой густым дождем посыпались мелкие куски породы. Один из них угодил Биллу между лопатками и какими‑то фантастическими упругими прыжками и кульбитами устремился вниз по скату, увлекая за собой вихрь мелкой руды. Лампа у Билла погасла, но Джим посветил своей и увидел, что тот лежит недвижим.
От потолка с душераздирающим скрежетом отвалилась глыба в несколько тонн весом и ухнула на мелкую гальку. Поток обрушившейся породы завалил туловище Билла до половины, но камешки, барабанившие по голове, привели его в чувство. На лице его было именно то озадаченное, изумленное выражение, какое часто рисовалось воображению Джима.
— Джим! — крикнул Билл. — Ради бога…
Но вовсе не этот зов заставил Джима встрепенуться. Откуда‑то сверху ринулся новый поток руды. Голос земли клокотал злобой. В его отдаленных раскатах слышалась ярость сдвигающихся пластов. Это был уже не шепот, а дерзкий вызов. И в ответ на это Джим зарычал, охваченный внезапной решимостью вырвать у породы ее добычу, опередить, взять верх! Он кинулся к своему напарнику, и они вместе, бок о бок, повели борьбу против громоздившихся глыб камня.
УИЛЬЯМ ХЭТФИЛД
ТАМ ДЫШИТ ЧЕЛОВЕК (Перевод С. Дзенит)
Ванга был самым старым в племени, и слова его имели большой вес в совете старейшин, поэтому белые, по неведению, звали его вождем, полагая, что в любом обществе должны быть такие же порядки, как и у них.
А Ванга не мог с ними спорить и принял это не соответствующее его положению звание. Правда, старейшины почти всегда слушались его, хотя законы Уоррамунги вовсе не предписывали им этого. Они могли в любой момент отвергнуть его советы, но, как разумные люди, они понимали, что с годами он приобрел мудрость, а они хотели жить по-мудрому.
Ванга помнил времена, когда еще не была построена дорога Телеграфных Столбов, помнил также, как люди его племени срубали и сжигали ненавистные столбы и из засады убивали упрямых белых, приходивших восстанавливать линию. Он даже принимал участие в налете на гарнизон в Барроу — Крик, который они считали главным гнездом завоевателей. Он пережил и резню, которую белые устроили после этого налета, когда со всех сторон света налетели люди с короткими палками, метавшими громы и молнии.
Одна такая молния ударила Вангу в шею, и его оставили лежать на поле, потому что приняли за мертвого. Но позвоночник не был задет, и Ванга совсем выздоровел, только с тех пор его рука уже никогда не могла владеть копьем так хорошо, как раньше. Случилось это, когда еще не было на свете ни одного из старейшин, но предание об этом жило в правдивых сказаниях его племени.
Да, старый Ванга был особенный человек — этого никто не мог отрицать. Совсем недавно, уже в наше время, он снова пережил резню — на этот раз дело было в Брукс Соук — белые считали этот год тысяча девятьсот двадцать восьмым по порядку. Тогда налетела полиция и расстреляла тридцать восемь человек из их племени — мужчин, женщин и детей — за то, что они пронзили копьями Брукса, белого, который жил, как туземец, и будто бы занимался ловлей динго. На самом же деле капканы для него ставили женщины, а он только отвозил головы в полицейский участок и получал деньги, на которые покупал муку, чай, сахар и иногда ром.
В этот раз Ванге прострелили грудь навылет. Правда, рана пришлась чуть выше сердца, но легко ли человеку в его возрасте пережить подобное потрясение? Великий Вождь Белых на севере, с конским хвостом на голове, вызвал к себе туземцев, чтобы они рассказали, как было дело, и допросил Вангу через переводчика — одного из черных полицейских, знавшего язык белых, — но не поверил ему. Он только покачал головой и велел переводчику сказать, что раны у Ванги пустяковые — он просто сам себя расцарапал и ссадины на груди он, наверное, тоже сделал острым камнем и замазал грязью.
Ну, как можно верить черному парню, который надел полицейскую форму и получает деньги за то, что преследует своих сородичей? Как можно знать, верно ли он переводит? Разве может правда жить в сердце человека, который берет у белых деньги за то, что поднимает руку на своих?
Но правду знали они — старейшины Уоррамунги. Они залечили Ванге рану, перевязывая ее, как он велел, а он даже и не морщился от боли. Должно быть, есть что‑то особенное в человеке, у которого волосы уже белые, как летнее облако, и глаза помутнели и который пережил два ранения, но не отстает от здоровых охотников и воинов и вместе с ними совершает большие переходы по безводным местам, поросшим колючими травами и акацией.
Поэтому, когда белые пришли в горы искать золото, таящееся в скалах, старейшины послушались Вангу и пропустили их, даже не тронув их лошадей и верблюдов, которые поели всю пищу диких зверей и замутили воду в маленьких горных озерцах. Те, что могли говорить на языке белых и знали, что их район теперь под запретом и объявлен «резервацией», возмущались, не соглашаясь с советами Ванги, но в конце концов и они уступили. Даже когда золотоискатели забирали молодых женщин, уводили их в свои лагери, чтобы они носили воду, дрова, готовили для них и спали с ними, люди из племени Ванги послушались его и не
Тронули белых, хотя было так ripocfo заколоть их во время сна: люди, видящие только золото, глохнут и слепнут во сне, не чувствуя приближения врага.
Потом настало время, когда все больше и больше белых проезжало через холмы, потому что те, первые, нашли здесь много золота. Вдоль дороги Телеграфных Столбов днем и мочью громыхали грузовики, их огромные сверкающие глаза словно дневным светом заливали погруженную в темноту местность. А в ущелье, ниже Телеграфной Станции, толпы белых строили бараки и большие дома из дерева, железа и песка, смешанного с водой, и дома эти подымались, как скалы. Другие устанавливали большие колеса и тросы над огромными ямами, откуда добывали золото, и громадные котлы с шипеньем выпускали пар и поворачивали колеса, вытаскивавшие маленькие вагонетки с землей, в которой, как говорили, жило золото, и громадные молоты дробили эту землю день и ночь, и грохот раздавался на много миль вокруг, а в машинном отделении беспрерывно стонало огромное стальное чудовище — бу — у, бу — у! И на много миль вокруг этот ужасающий шум проникал в мозг тем, кто пытался прилечь на землю и уснуть.
А белые все приезжали — одни на грузовиках, другие на больших серебряных птицах, которые летали выше и быстрее орла, с ревом, похожим на лесной пожар или бурю. В доме, построенном из песка и воды, который стал тверже камня, продавали ром, и даже побои не могли отвадить женщин от тех, кто давал им ром, хотя потом эти женщины, возвратившись в поселок, заражали мужчин и те становились беспомощными и слабыми, как дети.