Негасимое пламя

В отличие от отвратительных условий городской тюрьмы предварительного заключения, где он провел ночь, в этой большой тюрьме, как ему показалось поначалу, была предпринята попытка создать менее тягостную обстановку для арестантов. У заключенных тотчас по поступлении отбирали под расписку все личные вещи, и они оказывались в полной власти надзирателей, которые первым делом направляли их в душевые кабины, а затем выдавали грубую, не по размерам тюремную одежду.

В чистых душевых кабинках с цементным полом висели стальные души и были проведены краны холодной и горячей воды. Ведущий к кабинкам коридор был покрашен в голубой цвет двух тонов, на полу лежали циновки из кокосового волокна. Позднее Дэвид узнал, что даже виселица на тюремном дворе была выкрашена в голубой цвет, хотя он с трудом себе представлял, какую радость может доставить этот цвет надежды человеку, приговоренному к повешению.

Дэвида поместили в отдельную камеру и определили работать в тюремную библиотеку. Он с удивлением обнаружил там большое собрание книг и подшивок газет, а также столы, за которыми заключенные могли сыграть партию в шахматы или в какую-либо другую игру. Его журналистский опыт предполагалось использовать для редактирования тюремного журнала «За решеткой».

Дэвид ожидал, что на прогулках он познакомится и разговорится с другими заключенными, услышит истории их жизни, найдет общий язык с товарищами по несчастью. Но каждый заключенный неукоснительно держался своей группы.

В этих группах с враждебностью встречали каждого, кто пытался затесаться в их компанию, если он был осужден за менее серьезное преступление. Потребовалось время, прежде чем Дэвид понял это, прежде чем он научился принимать меры против шуточек, которые пытались сыграть над ним, как-то: вывернуть на него утром парашу, подставить ножку в очереди за едой в столовой. Чтобы войти в доверие к этим людям, стать одним из них, он, оказавшись жертвой такого рода происшествий, ни в коем случае не должен был обращаться за помощью к старшему надзирателю. Эту истину объяснил ему библиотекарь, отбывавший долгий срок за убийство. Этому человеку, которого он называл просто Артур, Дэвид был обязан за советы на все случаи тюремной жизни.

Два раза в день им давали в столовой горячую еду, причем на каждый стол ставилась миска с соусом. Арестанты выстраивались в очереди за едой и получали ее сами. Дэвид не жаловался на еду и считал, что тюремная нища вполне подходит под определение: «Простая, но здоровая».

Ознакомившись с журналом, который ему предстояло редактировать, он получил представление о мероприятиях, имевших целью скрасить монотонность тюремной жизни. Для этого были созданы классы физического развития, прозванные «Не все потеряно», а в гимнастическом зале Фрэнка Сиджмена молодых людей тренировали по поднятию тяжестей.

— На днях видел, как молодой Кен поднял двести тридцать фунтов, — заметил с кривой ухмылкой низкорослый горбун. — А мне, пожалуй, только кусок пирога поднять под силу. — Он отсиживал срок за изнасилование старой девы, к чему он относился как к забавной шутке, к сожалению, плохо для него кончившейся.

В камерах большинства отделений были установлены радиоточки, рассчитанные на прием двух программ; радиосеть управлялась и контролировалась из радиорубки, установленной в отделении «Б». Выбор программы определялся комитетом заключенных совместно с представителями тюремных властей. Радио включалось с шести часов утра и работало вплоть до момента, когда заключенные уходили из камер на дневные работы. По вечерам до одиннадцати часов разрешалось слушать репортажи о состязании в крикет, о боксе и футбольных матчах, наряду с музыкой и беседами, которые могли заинтересовать людей, лишенных обычных увеселений.

Не может быть никакого сомнения, думал Дэвид, что заключенные откажутся от любой другой привилегии, кроме возможности слушать радио. Оно было единственной нитью, связывающей их с внешним миром, создавало иллюзию принадлежности к роду человеческому, хотя каждый в отдельности мог питать сильнейшую ненависть к законам, обрекшим его на заключение.

Еще только привыкая к правилам тюремной дисциплины, Дэвид стал свидетелем жесточайшей драки во дворе для прогулок. Надзиратели быстро утихомирили арестантов. Зачинщиков лишили всяких привилегий и на двадцать один день посадили в карцер.

Всезнающий Артур по этому поводу заметил:

— Такое тут случается в среднем каждые три месяца. Все это результат гнетущей атмосферы и клаустрофобии. Живые, полные сил мужчины, которые годами жили, плюя на закон, обжирались, напивались, развратничали напропалую, не переносят подчиненного положения, не терпят каких бы то ни было ограничений. Мятежный дух клокочет в них. Какой-нибудь пустяк — и начинается драка. Последняя, — продолжал он, — произошла из-за мерзавца, которого заподозрили в том, что он выдал полиции участников ограбления банка. Ребята, получившие за это дело большие сроки, окружили доносчика в углу двора и избили до полусмерти. Если бы надзиратели не подоспели вовремя, не быть бы ему живому.

Дэвиду казалось, что его, как личинку в коконе, отделяет от окружающего мира плотная непроницаемая оболочка. Мир тюрьмы стал его миром — миром, населенным людьми обреченными и заклейменными. Лица, которые он видел здесь каждый день, принадлежали или людям злым и жестоким, или жалким и слабым, целая фантасмагория лиц, которые преследовали его по ночам. И все же он порой подмечал доброту, светившуюся в глазах людей, осужденных на пожизненное заключение, и ироническую улыбку на губах, обычно выражавших лишь горькую безнадежность. Люди словно сбрасывали маски, которыми прикрывались в повседневной тюремной жизни. И, глядя на эти лица, Дэвид понимал, что видит искалеченные, сломленные жизнью существа, не по своей воле ставшие отбросами общества.

«Божество, которое скорбит в душе преступника», — с грустью повторял он слова О’Дауда, который был уверен, что божественное начало присутствует в душе каждого преступника. Теперь, получив возможность изучать людей, совершивших все мыслимые преступления, наказуемые законом, от убийств, жульничества, поджогов, растрат, ограблений до изнасилований, гомосексуализма, кровосмешения, жестокости к детям, — Дэвид непроизвольно искал в лице каждого из них отблеск этого божественного начала.

Артур, который лучше Дэвида знал обитателей тюрьмы и стоял на высокой ступеньке тюремной иерархической лестницы, поскольку отбывал пожизненное тюремное заключение за убийство жены, ее любовника и их сына, насмешливо относился к этому утверждению поэта.

— Преступления, — говорил он, — совершаются в состоянии аффекта или из естественного стремления отомстить своему обидчику или обидчикам. Мысль о том, что за оскорбление достоинства человека или его религиозных верований можно убить, по обычаю кровной мести, и ни в чем неповинного родственника оскорбителя, стала важным психологическим фактором, определяющим поведение людей.

— Не обманывайтесь только — среди заключенных есть и очень плохие люди. Они испорчены насквозь, их пожирает ненависть ко всему на свете, включая их самих. Их обуревают низменные страсти, они-то и вызывают у них бешенство и злобу против всего живого.

Перед мысленным взором Дэвида проходили лица этих людей, искаженные неуемной алчностью и сексуальным безумием. Людей, которые в борьбе за существование решились под влиянием страха и жадности на отчаянные поступки. Самые худшие из них, находящиеся во власти «анархии ненависти», размышлял Дэвид, повинны в смерти лишь двух или трех человек, в то время как есть другие преступники, которые несут ответственность за смерть миллионов, в буквальном смысле слова миллионов людей.

Он сравнивал добродетельные, елейные лица поджигателей войны, финансистов, индустриальных магнатов и политиканов с изможденными лицами тех, кто уже понес наказание за свои преступления. Финансисты и политиканы, играющие жизнями миллионов людей, в своем стремлении к богатству и власти использующие национальную рознь и расовый антагонизм для того, чтобы ввергнуть страну в пучину войны, виновны в гораздо больших преступлениях. Он так и видел выхоленные, упитанные, гладкие, хитрые лица поджигателей войны и их приверженцев, с лицемерной улыбкой отрицающих свою вину и господствующих в обществе, которое почитает преступников высокого полета и карает одиночным пожизненным заключением в одной из тюрем ее величества королевы мелких злоумышленников.