Страница 40 из 162
В своей краткой биографии новый царь дал немало примеров решительности и способности идти на риск, даже чрезвычайный. Но за этим фоном нередко скрывалась душа робкая и нерешительная. Это была гордыня, поставившая себя на невероятную высоту собственного тщеславия, не имевшая внутри себя никакого нравственного стержня и потому нередко срывавшаяся с вершин до уровня «твари дрожащей». Юлиан мечтал стать по славе выше Александра Македонского и Юлия Цезаря, считал себя избранником богов, нисколько не колеблясь, высмеивая всех предыдущих государей в своих памфлетах. Но, приняв решение, нередко впадал в некое подобие психологического ступора, из которого мог выйти только при помощи своих льстивых соратников и многочисленных жертвоприношений. В минуты мистерий он, в буквальном смысле этого слова, призывал к помощи демонов и только успокоенный ими, поддавшись внушениям, которые признавал за слова утешений богов, приходил в себя и вновь являл решимость и настойчивость в реализации самых дерзновенных планов.
Глава 2. Царствование и преследования христиан
Жизнь показала, насколько Юлиан был готов к выполнению начерченной им же себе задачи построения «просвещённого государства» и соответствовал высокой роли благодетеля Римской империи. Став императором, Юлиан всё же первое время опасался заявить о возврате языческих культов. Наконец, прибыв в Константинополь 11 декабря 361 г., он открыто заявил о своей принадлежности к язычеству, после чего стал именоваться Юлианом Отступником. Далее, пишет Феофан Византиец, «сделавшись самодержцем, Юлиан без стыда начал жить по-эллински, святое крещение смыл с себя кровью жертв и делал всё для служения демонам»[294]. Наивно полагать, будто Отступник, вкусивший прелести мистерий и получивший посвящения в самые тайные культы, без улыбки взирал на отеческие культы. Но, как человек «просвещённый», он отдавал себе отчёт в том, что положенное «избранникам богов и судьбы» не может быть преподано рядовому гражданину.
Казалось бы, склонность Юлиана к политеизму не предполагала введения какого-то нового персонифицированного культа. Но, как ни странно, в сочинении Отступника «Против христиан», письмах и философских отрывках, дошедших до нашего времени, он признавал существование «верховного разума» и «вечного отца, царя всего мира и всех людей», из которого рядом эманаций проистекает всё обновление мира[295]. Кажется удивительным, но при всей нелюбви Отступника к иудеям он искренне пытался включить иудаизм в свою философскую систему[296]. Но тонкость заключается в том, что к этому времени иудаизм делает решительный отход от древнееврейских благочестивых обычаев и формирует собственную интерпретацию Ветхого Завета, включая кабалистические учения, принадлежавшие кругу избранных. Несложно предположить, учитывая характер Юлиана и его страсть принадлежать к некоторым тайным группам особо посвящённых, что такого рода учения очень льстили его самолюбию, давали выход безудержному стремлению познать мистические тайны и встать в тесный круг лиц, где простым смертным нет места.
В целом, зная предысторию его духовного развития и круг учителей, трудно отделаться от мысли, что к тому времени Юлиан предался сатанистским культам. У современников складывалось небезосновательное ощущение, что на языческий алтарь укладывались не только жертвенные животные. Проходя с войском мимо города Карры во время похода на Персию, он велел закрыть на замок языческий храм, оставаясь там наедине со своими ближними духовными учителями. После ухода горожане открыли храм и обнаружили повешенную женщину с распоротым животом — Юлиан гадал о результатах похода на её печени. А в Антиохии после смерти Отступника были обнаружены многочисленные человеческие головы и мёртвые тела — также результат мистических опытов Юлиана[297].
Незадолго до войны он велел восстановить Иерусалимский храм, возведённый некогда Соломоном и разрушенный Веспасианом и Титом[298]. Безусловно, это предприятие было задумано василевсом не для того, чтобы подчеркнуть свой политеизм, с ним связывались и религиозные пристрастия Юлиана. Иногда предполагают, учитывая невероятную скаредность нового царя, что выделить громадные деньги для восстановления Иерусалимского храма его заставила тщеславная надежда опровергнуть пророчество Христа, согласно которому святой город и храм будут разрушены и пребывать в запустении[299].
Но и этот мотив слишком затратный, чтобы Юлиан только ради него решился на данный шаг. Представляется, что, как минимум, здесь были соединены несколько планов — и практический («унизить» Христа), и духовный, связанный с религиозными симпатиями Отступника. Во-первых, он искренне симпатизировал иудеям, верование которых полагал вполне уместным в своём государстве и с которыми его роднила ненависть к христианству. А, во-вторых, хорошо знакомый с Священным Писанием, Юлиан знал о пророчестве Христа на счёт Иерусалима и рама Соломона. И ему не терпелось показать христианам, что их Бог ничтожен перед его языческими богами[300].
Попутно заметим, что, несмотря на все старания, работы в Иерусалиме не увенчались успехом — бури разбрасывали вырытую землю, огненные языки выходили из земли и прогоняли рабочих, иных даже и умерщвляя, а потом землетрясение поглотило все возведённые постройки. А в небе воссияло знамение в форме креста, отражающееся на всех окружающих предметах и одеждах работников. Как и следовало ожидать, стать выше Христа Юлиану не удалось.
Первой заботой нового царя стало восстановление справедливости, в собственном понимании Отступника, в государстве и упразднение тех традиций, которые укоренились в бытность Констанция. Твёрдый аскет, новый царь немедленно освободил свой двор от многочисленной прислуги, которая тысячами промышляла при Констанции, и ввёл буквально спартанский образ жизни. Он также отменил некоторые, наиболее непосильные налоги и обратил самое пристальное внимание на судопроизводство. С полным беспристрастием пытался вникать царь в каждое дело, переданное на его рассмотрение, желая воздать каждому по закону и высшей справедливости. Особенную строгость он испытывал к клеветникам, поскольку, пребывая иногда ранее едва ли не в заточении, на себе испытал последствия их наветов. Юлиан проявлял ревностное стремление разобраться в существе каждого дела, порой нарушая для этого даже правила судопроизводства. Впрочем, высший судья не всегда был справедлив и объективен; например, он нередко в ходе процесса интересовался у сторон об их конфессиональной принадлежности и, надо полагать, ответ на этот важнейший для Юлиана вопрос нередко предвосхищал судебный приговор. Даже Марцеллин, чрезвычайно благоволивший к Юлиану, был вынужден отметить, что «кое в чём он руководствовался не законом, а своим произволом (выделено мной. — А. В.) и кое-какими погрешностями омрачил широкий и светлый ореол своей славы»[301]. Конечно, это было серьёзным отступлением от платоновских принципов, где закон являлся высшим мерилом справедливости вне зависимости от личных настроений.
И это было только начало. Спустя короткое время Юлиан устроил настоящий террор в отношении всех тех, кто служил Констанцию, стараясь стереть из памяти современников всё, что так или иначе относилось к его предшественнику. В первую очередь, он прогнал свою жену Елену — сестру Констанция[302]. Затем к изгнанию были приговорены Палладий, бывший магистр оффиций, бывший префект претория Тавр, о невиновности которого говорит даже Марцеллин. Столь же несправедливо был сослан Флоренций, сын магистра оффиций, а его тезка, другой Флоренций, приговорённый вместе с женой к смертной казни, едва успел бежать и до самой кончины Юлиана опасался заявлять о себе. Казнь Урсула, комита государственного казначейства, по словам Марцеллина, «оплакивала сама Справедливость, обличая императора в неблагодарности»[303]. Царю даже пришлось распространить слух, что сам он не причастен к гибели Урсула, которого якобы самовольно казнили ненавидевшие его военные. Надо сказать, казни также не отличались особым милосердием: некоторые осужденные, хотя бы и справедливо, по закону, были сожжены живыми на костре.
294
Феофан Византиец. Летопись от Диоклетиана до царей Михаила и сына его Феофилакта. С. 47.
295
Алфионов Я. Император Юлиан и его отношение к христианству. С. 158, 159.
296
Там же. С. 168–170.
297
Феодорит Кирский. Церковная история. Книга III, глава 26, 27. Ср.: Феофан Византиец. Летопись от Диоклетиана до царей Михаила и сына его Фео-филакта. С. 53.
298
Марцеллин Аммиан. Римская история. Книга XXIII, глава 1. С. 295.
299
Алфеев Я. Император Юлиан и его отношение к христианству. С. 296, 297.
300
Аллар Поль. Христианство и Римское государство от Нерона до Феодосия. С. 219, 220.
301
Марцеллин Аммиан. Римская история. Книга XXII, главы 9, 10. С. 275, 276, 278.
302
Феофан Византиец. Летопись от Диоклетиана до царей Михаила и сына его Феофилакта. С. 48.
303
Марцеллин Аммиан. Римская история. Книга XXII, глава 3. С. 258, 259.