Немая баррикада

— Вот проклятый асфальт, — ворчат мужчины.

— Если немцы нам тут покажут, так только из-за этого дурацкого асфальта.

— У молодчиков из магистратуры ни на грош воображенья, им и в голову не пришло, на что могут пригодиться добротные гранитные плитки!

Немцы на другой стороне реки. Они скрыты в кудрявых рощицах на склонах холмов, в зелени садов, окружающих виллы. Они начали обстреливать из пулеметов ближайший конец моста в субботу после обеда. Звенят разбитые окна брошенных трамвайных вагонов, стекла фонарей на мосту разлетаются, как пушинки одуванчиков.

— Без баррикад нам крышка! — решили мужчины в субботу, еще до того, как радио заговорило о баррикадах.

В воскресенье к рассвету на мосту уже были готовы три баррикады, а длинная вереница невыспавшихся, дрожащих от холода, насквозь промокших женщин с черными от земли руками, возвращались домой, к кухонным плитам, готовить завтрак.

— Кто будет защищать первую баррикаду?

— Прежде всего те, которые были солдатами.

— Ерунда, прежде всего те, кто не струсит!

И вот на баррикаде остались кудрявый, черноволосый тридцатилетний взводный командир, десять юношей не старше двадцати лет, которые в один голос лгали, что служили в армии, а при них два автомата, отобранных вчера у немцев, пять винтовок и ящик ручных гранат с деревянными рукоятками.

— Когда придется туго, отойдем к вам. А вы прикрывайте наше отступление! Только нас не подстрелите.

— Ишь ты, какой умник! — ухмыльнулся трамвайщик, который застрял здесь с вагоном, а теперь взял на себя защиту средней баррикады. Но тут же, словно испугавшись, что оскорбил взводного своей насмешкой, примирительно добавил:

— Все равно долго не выдержите, они на вас там здорово насядут. Подержите их, а потом отходите к нам. Как никак этим баранам солоно придется на мосту. А захотят нас навестить — пусть идут прямо по асфальту!

Итак, те десятеро залегли за первой баррикадой. Об ее доски то и дело щелкали летевшие из зеленых зарослей пули. Воскресенье, шесть утра. Ребята на средней баррикаде присели отдохнуть в укрытии. Трамвайщик в фуражке, молодецки сдвинутой на левое ухо, полицейский Бручек, семеро молодых рабочих с соседней бумажной фабрики, затем матросы свечных судов и рабочие с боен.

Среди них молчаливый, улыбающийся, широкоплечий парень, притащивший с собой два автомата. Его оглядывали с недоверием. А вдруг это предатель?

— Недерланд, Недерланд, Холланд! — нетерпеливо повторял он, пока они не поняли. Куртки на всех промокли насквозь, но стволы винтовок были заботливо укрыты непромокаемыми плащами. Ребята разделили между собой краюху черного хлеба. Кто-то, наперекор дождю, скрутил цыгарку из вонючего самосада. Она пошла вкруговую, и все затягивались с жадностью. С мужчинами остались здесь три женщины; они сидели съежившись, сложа руки на коленях, словно просительницы.

— Пошли бы вы по домам, нечего вам болтаться здесь! — накинулся на них худой черный парень.

— Не тронь их, пусть остаются, это же наши бабы! — прикрикнули на него сразу трое. Черный засмеялся, сплюнул на стенку баррикады, но потом сказал с тоской:

— В такой постели жена ни к чему!

Франта Кроупа, запахнув пиджак, молча оглядывает берег Влтавы. Он вспоминает о другой реке, о бронзово-смуглых женщинах с волосами цвета ночи. О боевых подругах, приносивших патроны и еду в окопы у реки Мансанарес. «Недерланд, Недерланд», — твердит широкоплечий блондин рядом с Франтой. «Испания, Испания», — вспоминает Франта славный город Мадрид. Восемь лет, минувших с тех пор, не изгладили воспоминаний. Хромота и пневмоторакс в легких — вот его награда. И шесть лет ему пришлось скрываться, убегать от этих коричневых сволочей. А все же его не поймали. Когда он, туберкулезный, хромой калека, пришел сегодня на баррикады вместе с другими, полицейский Бручек отдал ему честь.

— Ага-а, заядлый большевик, и вы тут?

Франта рассмеялся.

— Ну и гонялись же вы за мной, пан Бручек, помните?

— Еще бы? — признался Бручек. — Только тогда вы бегали, как заяц! И сколько же человек проделал на своем веку демонстраций!

Франта полез в карман за портновским мелом и нарисовал на крышке опрокинутого трамвая — задней стены баррикады — серп и молот.

— За это тогда по роже били, а?

— Ну, били, — вздохнул Бручек. — Много глупостей делали, — что верно, то верно…

И они передавали друг другу окурок — пан Бручек, Франта Кроупа и товарищ «Недерланд».

Это началось в половине десятого.

На среднюю баррикаду, пригибаясь, прибежала девушка в форме трамвайных служащих.

— Послушайте, ребята из больших домов передают вам, что немцы спускаются садами к реке.

Внимание устремилось к другому берегу. Ра-та-та-та, ра-та-та-та… — ритмично застучали автоматы на первой баррикаде. Значит, товарищи уже знают… Одиночные винтовочные выстрелы, резкие, как щелкание бича, прощупывали кустарник. А затем снова промежутки глубокой тишины, словно и те и другие собирались с духом. Бручек задумчиво потянулся, взялся за винтовку и пробурчал:

— Надо туда пойти… там одни молокососы,! — И он уже бросился к узкой щели сбоку баррикады. Франта схватил его за руку.

— Подождите, пан Бручек, скорой до нас дойдет!

Бручек повернул назад с таким мрачным видом, словно его обидели, сунул сжатые кулаки в карманы полицейского плаща и заворчал:

— Шесть лет ждал этого дня, а теперь и пострелять не дадут.

Трамвайщик, наблюдавший за врагом в театральный бинокль, неожиданно выругался. Товарищи поразились его бледности, когда он обернулся к ним.

— Скоты, — сказал он надломленным голосом, — гонят на нас два танка!

Кудрявый взводный первым увидел их. Два стальных чудовища, укрываясь среди прибрежных домиков, приближались к мосту. Глухое рычание моторов нарастало, когда им прибавляли газу. Стволы орудий, словно указательные пальцы, были направлены прямо сюда, на его груду досок, на его десятерых мальчишек.

— Ребятки, сейчас начнется настоящее веселье! — сказал он им с усмешкой. Он понял, что это конец.

— Ребятки, может, придется поворачивать оглобли. А может, уже и не придется!

Мальчишеские руки потянулись к рукояткам гранат. На всякий случай.

— Погодите, не разбирайте все, — остановил их один из ребят. Он вынул из кармана бечевку и связал вместе десять гранат.

— Им меня еще не видно, а?

Он пополз воль баррикады, прижимая к груди связку. Всем остальным было ясно, куда идет Ярда. Нет, немцы его еще не видели. Он полз по грязной дороге, потом скользнул, как змея, в поросшую травой канаву. И даже не простился с ними. Все были бледны и дрожали. Впервые в жизни смерть протянула к ним руку. А тот впереди, Ярда, бывший семиклассник, а теперь токарь, он тоже боится, как и мы?

Через пять минут все было кончено. Они видели, как Ярда выпрямился и со всей силы швырнул связку гранат под вздымающиеся гусеницы! Удар сотряс воздух. Пламя вырвалось, лизнуло переднюю стенку танка, взметнулось вверх и охватило танк огненными клещами.

— Ура! — восторженно вырвалось у них.

Они видели, как тело Ярды медленно, цепляясь за кустики ромашек, покатилось вниз к реке. Как раз туда, где в дни его детства они катали бочки.

Другой танк отошел.

Взводный оглядел свою девятку, бледную, взволнованную, но невредимую.

— Хочет кто-нибудь уйти, ребята?

Все молчали. Словно приросли к месту, только искали глазами тело Ярды там внизу, под откосом, у самой реки, где волны лижут камни. Он лежал головой к воде, словно утолял жажду.

От средней баррикады к ним пробралась связная — молоденькая трамвайщица, простоволосая, с тяжелыми черными косами, уложенными низко, на самой шее. Она вынула из кармана термос и подала его взводному.

— Вот вам чай. Погрейтесь, ребята. Больше ничего не нужно?

Взводный притянул ее к себе и заглянул ей в лицо красивыми, дерзкими глазами.