Страница 66 из 83
Бас не напрасно с полчаса заговаривал зубы полицейскому в вестибюле: в обмен на чашку крепкого кофе он уже узнал обо всех важнейших происшествиях ночи и, казалось, ожидал другого вопроса. Призвав на помощь свою память, он задумчиво почесал плешивый затылок.
— Было около половины четвертого, когда она позвонила. Элегантная пожилая дама. Опиралась на тросточку. Строгая. «Вот этот пакетик для менеера из четвертого номера. Смотри, чтобы он его получил!» Она дала мне коробочку, и я положил ее на стол в комнате менеера Терборга.
— Опиши мне поточней, как выглядела эта пожилая дама.
— На ней была маленькая шляпка. Черная. И длинное черное меховое манто. Когда она спустилась с крыльца и пошла по направлению к Кейзерсграхт, я заметил, что идет она с трудом и тяжело опирается на свою трость. Волосы седые, аккуратно причесанные. Очень румяная, наверно раскраснелась, как случается с пожилыми дамами в предпраздничной магазинной толчее. На руках черные перчатки.
— Как думаешь, она голландка? Или иностранка?
— Голландка, как и мы с вами, менеер. Она говорила, как говорят важные господа. Из порядочного общества. Нет-нет, говорила она на чистейшем голландском языке.
— Тебе не показалось странным, что передали пакет, но не назвали по имени, кому его вручить?
— Что вы, менеер, нисколько! Так часто бывает. Постояльцы купят что-нибудь в городе, расплатятся, а потом просят доставить покупку сюда. И говорят всегда так: сюда, для проживающего в номере таком-то. Я уж привык. А на этот раз подумал, что это мать менеера Терборга и что она хочет сделать ему сюрприз коробкой любимых сигар.
— Почему ты подумал, что это сигары?
Бас взглянул на комиссара с некоторым изумлением.
— Ну… похоже было. Из табачного магазина, в совершенно свежей обертке. Все сходится.
— Хорошо. А тебе не пришло в голову, что менеер Фрюкберг только утром выехал из четвертого номера, а менеер Терборг днем фактически еще не жил в этой комнате?
Вопрос был замысловатый, и Бас вынужден был собраться с мыслями, прежде чем ответить.
— Для менеера Фрюкберга никогда ничего не передавали. Поэтому, если бы он не уехал, я, может быть, еще переспросил бы, кому именно надо передать пакетик. Но ведь он уже уехал, и я о нем даже не подумал. А вот в том, что менеер Терборг получил от своей мамы маленький подарок, не было ничего удивительного.
Ван Хаутему никак не удавалось четко сформулировать свои вопросы — сказывалась бессонная ночь. А ведь от того, сумеет ли он составить себе убедительную картину сценки, разыгравшейся здесь, на крыльце Фидлеровского пансиона, зависело так много! С легкой досадой он сказал:
— Ну, слушай меня внимательно! Допустим, в том пакетике были не сигары, а что-то другое, и, если бы это «что-то» нашли у дамы, она бы имела большие неприятности. И она об этом знала! Тогда разумный человек вроде тебя, вероятно, заметил бы, что она нервничает и была бы до смерти рада поскорей и в рамках приличия разделаться с этим поручением. В подобных обстоятельствах люди ведут себя подозрительно, и сразу становится ясным, что они что-то скрывают… Смекаешь, куда я клоню?
Веселые искорки сверкнули в смышленых глазах чистокровного амстердамца. Напряжение, которое он испытывал, сидя на стуле в непривычном соседстве с комиссаром, исчезло, и он с некоторой даже фамильярностью наклонился к Ван Хаутему:
— Голову даю на отсечение, менеер, дама знать не знала, что при ней запрещенный товар. Она не притворялась. Уж коли на то пошло, она сунула мне в руки пакетик спокойно и просто, как человек, привыкший командовать прислугой. Сразу дала понять, что она госпожа, а я слуга и что мое дело только как следует выполнить ее поручение. Она не сказала ни больше, ни меньше, чем необходимо. Ручаюсь, она и не помышляла, что действует противозаконно. Или, лучше сказать, она из тех порядочных пожилых людей, которые со стыда бы сгорели, если б нечаянно нарушили закон.
— А ты уверен, что это не был переодетый мужчина или вообще человек более молодой, но притворившийся пожилой женщиной?
— Абсолютно уверен, менеер. Могу присягнуть. Комиссар задумчиво кивнул: рассказ Баса полностью оправдал его предположения и вполне укладывался в неясную еще гипотезу этого дела.
— Ну, а теперь о другом, — продолжал он уже спокойным тоном. — Ты знал, что постояльцы иногда совершали ночные вылазки через люк в помещении котельной?
Бас взглянул на комиссара, всем своим худощавым лицом Щелкунчика изображая лукавое замешательство:
— Узнай об этом менеер Фидлер, я бы лишился места, а это очень жаль, потому что через пару месяцев стукнет сорок лет, как я здесь работаю. Но вам я врать не стану. Однажды летом на рассвете, часиков в шесть, я пошел в подвал за молоком для утреннего кофе; в теплую погоду мы держим его там. Вдруг вижу: открывается люк и внутрь пролезает маленько подвыпивший менеер Рулофс. Я был далеко, и он меня не заметил. Конечно, я не стал поднимать из-за этого шум. Мне что, больше всех надо? Менеер Рулофс — человек добрый, веселый, всегда шутит; мне он нравится. И я подумал: я же мог и не видеть, а раз не видел, какой с меня спрос?
Затем Ван Хаутем велел Старингу привести Ивера. Французский торговец парфюмерией явился в толстом темно-красном домашнем халате и, похоже, был не очень доволен тем, что помощник комиссара даже не дал ему возможности хоть сколько-нибудь привести себя в порядок. Войдя, он зорким взглядом окинул комиссара… Слишком зорким для человека, которого только что подняли с постели. Сев на стул, он угрюмо закурил сигарету и молча ждал, что будет дальше. Человек себе на уме, подумал Ван Хаутем, очень сообразительный, с большим самообладанием и готовый к неприятному допросу по поводу нашей ночной встречи.
— Фрюкберг, hein![26]
После первого же вопроса комиссара внимательные глаза разом стали безучастными.
— Да, я с ним иногда разговаривал. Мы поселились в пансионе почти одновременно, лет пять тому назад. Сферы нашей деятельности довольно далеки друг от друга, но мы оба деловые люди. Оба чужие в Амстердаме, каждый ищет сбыта своим товарам. Мы обменивались впечатлениями — вначале в гостиной, а потом в своих комнатах. Il était śerieux… Sombre plûtot![27] Я же, наоборот, человек общительный. Мы как бы дополняли друг друга. Но друзьями все-таки не стали и не чувствовали склонности поверять друг другу свои сердечные тайны.
— Что он, собственно, экспортировал в Амстердам?
— Какие-то моторы. Судя по его рассказам, он вел дела с судостроительными и авиационными предприятиями. Я работаю главным образом в торговой части города, а он — по ту сторону залива Эй и в пригороде Схипхол. Не принято слишком интересоваться подробностями. Насколько я понимаю, он не жаловался на отсутствие заказов, но, каковы были его деловые связи, я сказать не могу.
— Он когда-нибудь покупал у вас парфюмерию?
— Comment?…[28] Вы имеете в виду, не принадлежал ли он к числу моих клиентов? Да, конечно, кое-что он покупал. Но не для себя. Сам он обходился обычным мылом, а волосы смачивал какой-то вонючей туалетной водой и покупал все это в дешевых магазинах. И тем не менее он был для меня хорошим клиентом, во всяком случае что касается моей пудры «Roomette, numéro quinze»[29]. Вот не так давно он сразу взял у меня пятьдесят коробок. Естественно, я поинтересовался, зачем ему столько. Eh bien…[30] Пудра предназначалась для рождественских подарков дамам из семейств его деловых знакомых. Совсем неплохая идея. А на прошлой неделе он заказал пять флаконов моего lotion crystallisée[31]. Мне пришлось выписать их из Парижа, и они вот-вот прибудут. Но, увы, раз он внезапно уехал, надо поискать, кому бы их сбыть.
26
А! (франц.)
27
Он был серьезным… даже угрюмым! (франц.)
28
Как?… (франц.)
29
«Робинетт, номер пятнадцать» (франц.).
30
Итак… (франц.)
31
Кристаллический лосьон (франц.).