Страница 20 из 83
— Ну что ж, нам пора в путь, мисс Брин. Кстати, это ваши отец и мать? Там, на фотографиях?
— Да, мистер Бонапарт. Их давно нет в живых. Отца я вообще не знала, а мать едва помню.
— У вас, я вижу, есть даже рация. По сравнению с вами ваша мать, видимо, обходилась немногим. О, новые книги! Вы много читаете?
Подойдя к полке, Бони потянулся за одной из книг, но Кимберли мгновенно оказалась рядом и, задержав его руку, тихо, почти просительно сказала:
— Пожалуйста, не надо их трогать, инспектор. Это все книги Эзры, а он не любит, когда кто-нибудь к ним прикасается.
— Ну, раз так, не буду, не буду, — улыбаясь, успокоил ее Бони. — Я очень хорошо понимаю любовь вашего брата к книгам. У меня у самого много книг, и я терпеть не могу, когда их кто-то трогает. Однако нам действительно пора. Еще раз большое спасибо.
Кимберли пожала гостям руки и проводила до машины. Их со всех сторон окружили аборигены с фермы: мужчины, женщины, дети. Бони быстро пересчитал мужчин и юношей, достаточно взрослых, чтобы работать на скотном дворе. У него получилось тридцать восемь человек.
13
О чем знали орлы
От фермы Бринов Бони приказал Ирвину ехать на север, намереваясь обогнуть Черный хребет у Утеса Макдональда и возвратиться в Лагуну Эйгара по Уиндемской дороге. Ни у того, ни у другого не было желания разговаривать, хотя Ирвину очень хотелось узнать, почему инспектор так и не допросил никого из аборигенов на ферме.
Дорога стала немного лучше. Через две мили они пересекли гряду невысоких холмов, за ней другую, потом еще и еще. Между цепочками холмов лежали широкие ровные пространства, поросшие высокой поллинией. Затем холмы сменились открытой местностью. Отъехав примерно на девять миль от фермы, они увидели несколько больших загонов для скота.
Бони вышел из машины, сел на верхнюю перекладину изгороди и пригласил Ирвина сесть рядом. На мгновение они залюбовались Черным хребтом в горделивом венце плосковерхих гор и темно-красных скалистых пиков, открытых то прозрачным зимним небесам, то ослепительным молниям летних гроз.
— Место, где был найден Стенхауз, сейчас как раз напротив нас по ту сторону хребта, верно? — спросил Бони. Ирвин кивнул. — Очевидно, именно сюда Брины сгоняли скот и отбирали бычков на продажу. Как называется это место?
— Загоны Девятой Мили.
— Последний раз Брины по какой-то причине задержались с выходом. Известив Стенхауза, что отправятся седьмого, они двинулись в путь только четырнадцатого или пятнадцатого августа.
— Может быть, часть скота отбилась от стада? — предположил Ирвин.
— Возможно. Что-нибудь в этом роде вполне могло произойти. Удивительная девушка!
Ирвин усмехнулся. Бони повернулся всем туловищем и окинул взглядом обширное пространство, ограниченное остатками некогда высокого плато.
— Дымов нет, — заметил он. — Похоже на затишье перед бурей. Аборигены на ферме напомнили мне цыплят, жмущихся к наседке при виде ястреба. Потому я и не стал их допрашивать. Да, удивительно красивая девушка, и вокруг нее тоже немало удивительного…
Ирвин промолчал. Этот худощавый, голубоглазый, с резкими чертами лица человек совершенно не соответствовал его давно сложившимся представлениям о тех, в чьих жилах течет кровь аборигенов. И теперь, после нескольких дней тесного общения с Наполеоном Бонапартом, констебль стал замечать, что у него появляется комплекс неполноценности.
— У Бринов работает около сорока скотников, — продолжал Бони. — Так сказала сама Кимберли. И еще она утверждала, что на ферме их сейчас осталось совсем мало. Четверо, как нам известно, гонят стадо в Уиндем, а большинство других якобы отправились с Сайласом бить крокодилов. И тем не менее, Ирвин, я насчитал там тридцать восемь аборигенов, которых вполне можно принять за рабочих фермы. Когда Кимберли сообщила, что у них трудится около сорока человек, она, полагаю, сказала правду. Но, заявив, что почти никого из них сейчас нет на ферме, она покривила душой. Вы, конечно, обратили внимание на ее великолепный опал?
— Еще бы. Будь у меня с десяток таких, я бы давно бросил службу, купил яхту и отправился в кругосветное путешествие, — заявил Ирвин.
— Что до меня, то я предпочел бы поохотиться на рыбу-меч, — в тон ему сказал Бони. — Так вот, опал этот, по идее, принадлежал ее матери, потому что на фотографии у нее такой же. Однако, присмотревшись, я обнаружил, что на самом деле это не опал, а лунный камень, который кто-то подкрасил черным карандашом, добавив малиновое пятнышко. Миссис Брин была сфотографирована в тысяча девятьсот втором году. На обороте портрета имеется дата и подпись фотографа. Но тогда, Ирвин, черные опалы еще не были найдены — ни в Австралии, ни где бы то ни было, насколько я знаю.
— Может быть, Кимберли взяла и перекрасила лунный камень в опал? — предположил Ирвин. — Хотя я, по правде, ничего такого не заметил.
— Вполне возможно, — согласился Бони. — Вопрос в том, зачем она это сделала. Только потому, что хотела иметь что-то общее с матерью, которую она едва помнит? И выглядела она как-то странно. Этот ее наряд… Настоящее вечернее платье, если я что-то в этом понимаю. А чайный сервиз? Какой фарфор! Или эти шляпные коробки из свиной кожи? Платиновые часы, опал, платье, отделанные жемчугом туфли — все это стоит денег, Ирвин, больших денег. А Брины продают за сезон каких-то четыреста голов скота, и только.
— Я слышал, они наследство получили от какого-то дядюшки в Мельбурне, — сказал Ирвин. — А насчет того, что платье на ней слишком шикарное или туфли, вы, конечно, больше меня смыслите. Я думаю, Кимберли могла выписать одежду из Перта. Увидела в каталоге и захотела нарядиться, как леди на картинке. Заплатить она могла из своей доли ежегодной прибыли от продажи этих самых четырехсот голов.
— Что ж, может, и так, — кивнул Бони. — Видите там едва заметную дорожку, идущую в сторону хребта? Куда она ведет, не знаете?
— Знаю. К колодцу у самого подножия гор. Его называют Черный колодец, так же как хребет. Мили три отсюда будет.
Прищурившись, Бони смотрел на Черный хребет. Он заметил нескольких орлов, круживших пониже гребня. Их было пять, а если собираются вместе пять стервятников, значит, быть пиру. Закурив сигарету, Бони соскользнул с изгороди и, миновав пикап, не спеша направился вперед, решив осмотреть боковую дорогу, ведущую к Черному колодцу.
Ирвин забрался в кабину, все еще раздумывая над тем, что сказал Бони о Кимберли Брин, ее опале, платье и чайном сервизе. Действительно, деньжишки у Бринов водились — с тех самых пор, как они получили наследство от дяди. Но существовало ли наследство на самом деле? Черт побери! Полицейский ничего не должен принимать на веру, без доказательств.
Вернулся Бони и сел в кабину рядом с Ирвином.
— Дело к вечеру, а топлива для костра я здесь что-то не вижу, поэтому едем к Черному колодцу и заночуем там, — сказал он.
Ирвин повел машину к боковой дороге напрямик, через взрыхленную копытами скота равнину. Проехав около мили, он нарушил молчание:
— Вы думаете, масгрейвские черные придут и зададут здесь жару?
— Еще какого… тому, кто убил Джеки Масгрейва, — отозвался Бони. — Какой-то абориген, вероятно, видел, как погиб трекер, и сообщил другим. Будь Джеки жив, его соплеменникам незачем было бы идти сюда распутывать дело. А они, по всем признакам, приближаются. Убей Джеки Стенхауза, ни один черный в округе не стал бы подавать сигналы. То, что масгрейвское племя поднялось, увидев дымы, доказывает, по-моему, что человек, застреливший Стенхауза, убил и трекера. Вы еще не знаете, что они говорят, эти сигналы. Черные передают, что Джеки Масгрейв превратился в лошадь. Что бы это могло значить?
— Понятия не имею, инспектор. Я знаю, черные верят, будто дух умершего переселяется в дерево или в камень поблизости от места смерти. Если бы они передали, что Джеки Масгрейв превратился в дерево или в камень, — еще куда ни шло. Но в лошадь! В их верованиях и фольклоре лошади вообще отсутствуют. До прихода белых их здесь просто не было.